— Я не жалею денег, — заключил он с презрением в голосе, — и не из скупости это вам говорю. Но я думал, что вы порядочнее других, я надеялся провести в вашем обществе приятные минуты, поговорить с вами, как с умной женщиной, и вдруг я вижу бессердечную певицу.
Совсем другого результата ожидал Рылеев от своих слов. Он предполагал, что Дубровина устыдится своего поведения, сконфузится и постарается загладить свою вину. Между тем, не успел он окончить своей тирады, как Дубровина выпрямилась перед ним, разгневанная, с сверкающими глазами, так что Рылеев невольно смутился.
— Если-бы я была порядочной женщиной, — отчеканивала свои слова. Дубровина, — я никогда не была-бы здесь, не пила шампанского наедине с мужчиной, которого впервые вижу, и вряд ли была бы с вами знакома. Я получаю жалованье за то, что обставляю вас, заставляю давать торговать ресторану, и пошла к вам, имея намерение взять у вас денег, потому что вы человек богатый. Иначе для меня нет смысла кутить с вами, проводить с вами время. О какой стати я должна услаждать вас своим обществом, развлекать беседой, не имея какого-либо интереса, не заставив вас потратиться. Ведь, вы не у меня в гостях, как частный знакомый, вы, ведь, мне не брат, не любовник, и не друг; с какой стати я должна церемониться с вами?.. Если бы я позволила себе при вас что-либо неприличное, безобразничала бы, тогда вы могли бы упрекнуть меня в том, что ошиблись во мне. Возмущаться же тем, что я заказываю дорогой ужин и стараюсь дать возможность другим заработать у вас, крайне странно. Явившись сюда, вы знали, на что вы идете, а раз вы желаете играть комедии, сделайте одолжение — обратитесь к другим певицам.
Круто повернувшись, Дубровина покинула кабинет. Так началось их знакомство. Рылеев весь вечер был не в духе. Только утром, ложась спать, он сообразил, что ему стыдно. Во сне ему грезилась Дубровина, и с мыслью о ней он проснулся пред закатом солнца. Он чувствовал, что ему будто чего-то не достает, ему было неловко, что он вызвал у красивой, заинтересовавшей его певицы скверное чувство к себе.
— Здорово она меня разделала, — говорил он про себя.
Ему хотелось ее увидеть, он все время думал о Дубровиной, забывши о том, что она явилась к нему, как доступная женщина, по первому его требованию. Когда стемнело, он появился у нее с роскошным букетом в руках и просил прощения. В своей домашней обстановке Дубровина казалась милее и проще. Она улыбалась, слушая извинения Рылеева, смеялась, но, вместе с тем, была крайне удивлена и растрогана. Она не могла понять, что заставило этого богатого гостя придать такое значение кабинетной ссоре. Она была очень любезна с Рылеевым, угощала его конфектами и, в свою очередь, попросила прощения за то, что она погорячилась.
— Мы, ведь, все, ужасно нервные и обидчивые, — улыбнувшись, оправдывалась она-.
Они сидели у открытого окна, не зажигая огня, и между ними внезапно, без видимых причин, установились теплые и простые отношения, незнакомые до сих пор Рылееву. Говорили они о ничтожных житейских вещах и не заметили, как наступило время Дубровиной отправляться в кафешантан.
Ночью Рылеев с ней ужинал в «Олимпе», и столкновений между ними уже не происходило; наоборот, он заказывал дорогие вина и блюда, и Дубровина, смеясь, останавливала его, так как ясно было, что он этим теперь отвечает ей на вчерашнее. Рылеев чувствовал уже, что он для нее становится не простым гостем. В течение недели Дубровина после спектакля искала в зале Рылеева, ждала его и проводила с ним время до рассвета, когда он отвозил ее, усталую, до дверей гостиницы. Однажды он почему-то поздно явился в кафешантан, и Дубровина стала подозревать, что он был на свидании с женщиной. Рылеев был приятно изумлен, когда Дубровина вдруг разрыдалась. Он долго не мог ее успокоить, и отвез ее домой, уверяя в своей любви.
Студент-медик Семен Коротков, влюбившись в Лаврецкую, истратил с ней несколько сот рублей, присланных ему из дому, и теперь сидел без денег и сильно страдал. На его счастье Лаврецкая вместо того, чтобы оставить своего выбившегося из денег ухаживателя, продолжала искать его общества, и, как прежде проводила, с ним время за бутылкой шампанского, так теперь с неменьшей охотой коротала с ним вечера за бутылкой простого пива, чем изумляла своих подруг и приводила в негодование свое начальство, в лице Пичульского и Ольменского.
Все понимали, что Лаврецкая, ветреная и капризная, хорошенькая певичка, влюбилась в Короткова, юнца, с лицом мальчика и плечами геркулеса.
Будучи обязанной ужинать с гостями, Лаврецкая боролась все время между сознанием этой обязанности и влечением к обществу Короткова, который всегда бледнел и волновался, когда она уходила к другому столу. Хотя студент не говорил ей ничего по этому поводу, она по его лицу и глазам замечала его нравственное состояние, угадывала его ревность. Вследствие этого девушка старалась поступать так, чтобы Коротков видел, что кутежи ей не приносят удовольствия, и гости, ухаживающие за ней, не интересуют ее. Для этого она не уходила из ресторана в кабинеты, а старалась все время быть на глазах у Короткова. Последний понимал ее и, сдерживая свои чувства, довольствовался подобным выражением расположения девушки.
Он видел, что любимая им девушка много заказывает у официантов, но мало пьет и ест, держит себя серьезно с гостями и не позволяет с собой непристойных фамильярностей.
Мучительно сжималось сердце Короткова и, вместе с тем, нежность к девушке охватывала его, когда Лаврецкая, сидя где-нибудь в компании, оглядывалась на своего милого и посылала ему ласковые и вместе с тем виноватые взгляды. Но большею частью Лаврецкая сидела с Коротковым, и приход каждого знакомого гостя заставлял ее бледнеть из опасения, чтобы он не оказал ей внимание, приглашая ужинать.
Между Коротковым и Лаврецкой не было объяснений в любви. Несмотря на кафешантанную обстановку, Коротков сердцем почувствовал и понял, что под личиной распущенности и беззаботности скрывается молодое, доброе и неиспорченное сердце, а дальнейшее знакомство с девушкой, отнесшейся к нему иначе, чем к обычному кафешантанному завсегдатаю, убедило его, что девушка только подражает кафешантанным певицам, что она старается следовать заветам кафешантанного мира, что она находится в чуждом ей по натуре обществе, которое, захватив ее в свою среду, крепко держит ее вследствие отсутствия у девушки собственной инициативы, боязни жизни, наконец, вследствие слабости воли и природной мягкости характера. Кафешантанный мир держал девушку в своих руках легким заработком денег, которые швыряются в кабинетах по традициям и привычкам.
Девушка не отдавала себе отчета в своей привязанности к Короткову; она не сознавала, что это явилась к ней ее первая серьезная любовь, неизбежная дань молодой жизни природе. Она знала и чувствовала, что благодаря обстоятельствам, она свернула на дорогу, для которой она не предназначалась по натуре, по которой она шла ощупью, как слепая, без конечной цели впереди, — но не горевала. Она считала, что это неизбежно, что это так предназначено судьбой, что из нее не могло выйти ничего другого. Она считала всю свою жизнь ненормальной с детства, принимая в соображение бедность, жизнь впроголодь, смерть отца от пьянства, замужество матери с маркером, который не давал ни копейки на жизнь.
Лаврецкая была молода, ей было всего 18 лет, и она только слышала, что люди любят настоящим образом, но считала, что это случается при других обстоятельствах, в другом мире, а, не там, где любовь существует для продажи. Она стала много думать о Короткове после случайной прогулки днем в саду, вне кафешантанной обстановки, когда она, совершенно забыв о своей профессии, смеялась непринужденно и весело, слушая забавную речь студента, его молодой веселый голос, и не думала о том, что надо подбить его на ужин, заставить тратиться и выпросить у него денег, как это бывает, в кафешантанах.
Оставшись в восторге от этой прогулки, совершенно новой для нее по своему характеру, Лаврецкая жаждала свидания со студентом, думала о нем, чувствовала себя веселой в его обществе, и не подозревала, что она его любит. Еще менее ей приходила в голову мысль, что ее любит Коротков, побледневший и похудевший в последнее время. Вообще у них о любви не было сказано ни слова, все выражалось тем, что Коротков ежедневно приходил в кафешантан, пил пиво, к нему ежедневно подходила Лаврецкая, они смеялись, а когда ей надобно было уходить к какому-нибудь столу ужинать с поклонниками, по требованию Ольменского, она виновато смотрела в глаза студента, и беспокойство и конфузливость сквозили в ее лице и взоре.
— Вы долго еще будете сидеть? — спрашивала она тихо и жалобно.
В такие минуты Коротков сильно волновался, его душили обида и ревность; но сознание того, что девушка обязана так поступить, останавливало его порыв. Пересилив себя, он не останавливал Лаврецкую, уверял ее, что будет ждать, так как видел, что она беспокоится, идет против желания, и ему становилось жаль ее. Когда-же она от него отходила, он становился печален, его охватывала ненависть к этим гостям, которые идут сюда с наполненными золотом карманами, предъявляя требование на общество женщин, на их веселость, красоту и ласку без всякого нравственного права, без всякого благородного чувства, только вследствие их душевной пустоты и одолевающей их скуки. Его возмущали эти интеллигентные люди, для которых общество их жен, дочерей и знакомых было тяжелым и скучным, потому что они, в их присутствии, не могли выказывать своих дурных инстинктов и наклонностей. Они являлись сюда, чтобы за деньги иметь право быть грубыми и фамильярными с красивыми женщинами, говорить им скабрезности и напиваться так, как нельзя напиваться в обществе близких людей.
В этот вечер Коротков пришел сюда уже в плохом настроении, так как у него происходила душевная борьба. Коротков думал о том, что он нисколько не уважает Лаврецкую, не считает ее нравственной, гордой и самолюбивой, так как понимает, что порядочной девушке невозможно ужиться с тем положением, в какое поставлена кафешантанная певица. Несмотря на это, его тянуло