ие от остального славянского мира, глаголицы возможно как раз обусловлена тем, что для руси издревле привычным было готское «Иваново написание». Поэтому ославянившаяся русь в силу привычки использовала исключительно его наследницу кириллицу.
Готские корни начальной руси парадоксально превращают изобретенное А. Членовым апокалиптическое противостояние двух княжеских домов X века, древлянского и киевского, двух династий, Мала и Игоря, и, самое главное, двух якобы несовместимых этносов, нехороших «варягов» и хороших «славян», в некую внутриготскую разборку. Но в целом, если не придавать вопросу вселенский масштаб, Членов прав: из готских корней правобережья среднего Днепра выросло славянское дерево с государственностью, заимствованной из Великой Моравии, сохранившее готское наследие всего лишь в именах своих правителей; а древние готские корни начальной руси вскормили тесно оплетших и паразитически присосавшихся к ним скандинавов. Но, вопреки фантазиям Членова, нет никаких оснований говорить о какой-то несовместимости и тем более антагонизме между начальной германской русью и русью приднепровской славянской. Русь с самого начала была этнически неоднородной, и вся ее дальнейшая история только подчеркивала полную индифферентность руси к «пятой графе» и абсолютную ее неозабоченность любыми аспектами «национального вопроса».
Вот и выходит, что удивительный этнос-социум, который отвоевал свое место под солнцем под именем «русь», возник в результате симбиоза двух этносов: давно прижившихся в Крыму готов-христиан с родственными им пришлыми язычниками-скандинавами. В основе этого симбиоза наверняка лежала языковая общность. Добравшись в начале IX века до Северного Причерноморья, скандинавские викинги оказались в совершенно чуждой им среде, ином климате и незнакомом окружении. И огромной удачей, уникальным везением для них было встретить в Крыму народ, давно живущий по местным обычаям и внешне не отличимый от прочих аборигенов, но (о, чудо!) говорящий на понятном им языке. Конечно, скандинавы не могли упустить такую оказию. Крымская Готия была обречена стать первой причерноморской гардой нового формирующегося из двух германоязычных народов этноса — руси.
Теперь с этих позиций можно вновь вернуться к истории «противостояния» русского и древлянского княжеских домов.
По сюжету ПВЛ пути Игоря и Мала впервые могли бы пересечься в 914 году, когда «пошел Игорь на древлян и, победив их, возложил на них дань больше Олеговой». Но на самом деле не пересеклись. Ведь этот мнимый древлянский поход падает, как мы это выясняли ранее, на целиком выдуманный авторами ПВЛ период «параллельной истории» игоревой Руси и Византии. В частности, на древлян Игорь пошел одновременно с походом Симеона Болгарского на Царьград, оба синхронно получили с противника большую дань и благополучно вернулись восвояси. Этого похода не было, объективно не могло быть еще и потому, что в 914 году Игорь должен был быть еще в пеленках. Или вообще «в проекте». Если в 941 году он впервые появляется на мировой исторической сцене, а годом позже, в 942 году по хронологии ПВЛ, у него родится первенец Святослав, то дату рождения самого Игоря следует отнести к середине или даже концу 10-х годов X века, а скорее к 20-м годам.
Мы не знаем, откуда был родом Игорь, но уже успели выяснить, что к Киеву Игорь-Святогор отношения не имел. В начале его достоверно известной биографии вероятной резиденцией Игоря была какая-то база (гарда?) в районе Керченского пролива: то ли на Таманском, то ли на Керченском полуострове. О том, как он там оказался, можно лишь строить догадки на основании глухих упоминаний в северных былинах, в которых «молодой Святогор живет на содержании у богатого Садко, и тот снаряжает его»[60]. Садко — герой новгородских былин, из чего можно сделать предположение о «новгородском» происхождении Игоря. На самом деле в первой половине Хвека Новгорода Великого еще нет, но есть Ладога, Рюриково городище, Гнездово наконец, и там уже прочно обосновались «варяжские гости», что достоверно установила археология прошлого века. Сюда же можно добавить результаты расследования С. Горюнкова, хотя и не бесспорные, определяющие возможную родину Игоря-Святогора в Ижорской земле (Ингерманландии) или эстонской Роталии. (Мало вам латышского происхождения Ольги, так вот вам еще и эстонское Игоря!)
Но в тех же новгородских былинах Садко не только лихой гусляр и бесстрашный дайвер, он также богатый удачливый купец, тесно связанный с Поволжьем и торговлей на Волге. С другой стороны, в ярославском Поволжье скандинавы археологически прослеживаются со второй половины IX века. Поэтому нет ничего невозможного в том, что, будучи «новгородского» происхождения, конунг Ингвар снарядился на средства богатых купцов «новгородской гарды» и отправился с торговой миссией уже хорошо к тому времени известным и хоженым волжским путем «из варяг в хазары». Была ли его миссия чисто торговой или особой, либо он сам превратил ее в особую, благополучно добравшись по Волге и Дону до Крыма и осев на одной из имевшихся там баз руси, сказать невозможно. Но база, похоже, была где-то в районе Керченского пролива. И было нападение в том самом проливе на хазарский Самкерц, которое повлекло за собой цепь далеко идущих последствий: поражение руси от регулярной армии каганата, вынужденное обязательство воевать с Византией, вновь страшный разгром армией и огнеметным флотом империи, необходимость искать новое пристанище.
Следующее возможное пересечение Игоря с древлянами ПВЛ относит к 945 году, сразу после подписания мирного договора с Византией. Это уже более-менее достоверный период биографии Игоря, основанный на византийских документах. Так что нечто подобное вполне могло иметь место. С единственной оговоркой: если Игоря и занесло в древлянскую землю, то не из Киева. Сама ПВЛ не оставляет нам сомнений, что и исходным и конечным пунктом игорева рейда 941 года на Византию был все тот же Керченский пролив. Оттуда, начиная поход, он последовательно проходил вдоль берегов Крыма и Болгарии (именно в таком порядке в Константинополе получали предупреждение об его продвижении от херсонцев и болгар); туда же он после разгрома бежал «едва лишь с десятком лодок, сам став вестником своей беды», по словам Льва Диакона. Да, база в восточном Крыму безусловно была. Но естественно предположить, что после двух последовательных сокрушительных поражений сначала от хазар, а потом от византийцев, эта база, даже если ему удалось ее сохранить, потеряла всякое практическое значение.
Впрочем, зачем предполагать? Это прямо следует из «Кембриджского анонима» и текста его договора с Византией 945 года. Игорь лишился возможности грабить Хазарию и Византию. В довершение неудач попытка освоения альтернативного «кавказского направления» закончилось для руси быстрым и сокрушительным крахом. Основать новую гарду в Арране на Куре не удалось. Поскольку больше из Крыма грабить было некого, Игорь был вынужден искать новое прибежище, новые источники пропитания и дохода себе и остаткам своей дружины, то есть новую гарду-кормилицу. Если не принимать в расчет выдуманное авторами ПВЛ мероприятие 944 года — мнимый повторный византийский поход с получением огромного отступного, — семья и остатки потрепанной хазарами и греками дружины Игоря к середине 40-х годов действительно должны были быть нищими, нагими и голодными. Вот тут-то Игорь с отчаяния и мог рвануть «в Дерева». Не из Киева, где он никогда не был, а из потерянного для него Крыма. То ли прямо, то ли через Моравию, то ли через Киев, если речь все-таки о днепровских древлянах, а не крымских «дервах».
ЯЗЫК ДОВОДИТ ДО КИЕВА
Поверил Добрыня Змею, отпустил его в живности.
Улетел Змей, да не в свою пещеру,
полетел он на святую Русь, в стольный Киев-град.
Оказавшись фактически бездомным, Игорь наверняка сделал то, что всегда в такой ситуации делали предводители викингов норманнов и варягов руси: отправился искать где что плохо лежит. Поскольку все черноморское побережье для него было безнадежно потеряно, оставалось только подняться вверх по какой-нибудь реке черноморского бассейна, найти там и «приватизировать» небольшое, но способное прокормить его самого, семью и дружину государство-гарду. Именно так поступали викинги в Англии, Франции и Италии, именно так поступала сама русь, в частности, поднявшись по Волхову до Рюрикова городища и по Куре до Бердаа, так она будет поступать и впредь, когда Святослав попытается осесть на Дунае в болгарском Переяславце.
В 941 году у Игоря особого выбора не было. Дон, Кубань и прочие реки Приазовья исключались, так как контролировались Хазарским каганатом. Днепр и Южный Буг выглядели малопривлекательно по целому ряду причин. Поднепровье и Побужье, но которым недавно прокатились орды венгров, вряд ли сулили хорошую поживу. К тому же обе реки были перекрыты труднопроходимыми порогами, а в их низовьях и у тех самых порогов уже кочевали печенеги. Отношения Игоря с печенегами в ПВЛ весьма запутаны. Но из других источников известно, что византийские императоры в X веке старательно поддерживали с печенегами союзнические отношения и регулярно нанимали их для отвлечения сил наседавших на северные границы империи болгар и венгров. Поэтому независимо от предыстории после пиратского нападения Игоря на Византию печенеги автоматически стали его врагами. Зато столь же автоматически по принципу «враг моего врага — мой друг» его объективными союзниками становились болгары и венгры, которые, прав-да, были «на ножах» между собой, из-за чего Игорю пришлось бы выбирать между ними. Но выбор был несложен.
В начале 40-х годов при царе Петре Болгария находилась в глубоком упадке под постоянным давлением византийцев с юга и мадьяр с севера и к тому же ослаблялась изнутри движением богомилов. Зато на «пассионарном» подъеме находились венгры, уже осевшие в Паннонии и заставившие победоносной кампанией 934 года выплачивать себе регулярную дань все балканские государства и даже саму Византию. Конечно, союз Игоря с венграми мы можем лишь предполагать, но у этого предположительного союза имелось вполне вещественное продолжение в совместных с венграми хазарской и болгарской кампаниях Святослава.