Признаюсь, мне не хочется верить, что Франсуа был кагуляром, но приходится, и теперь я думаю, что его взаимоотношения с левыми основывались на холодном расчёте, а не на убеждениях. Все мы знаем, что фашисты преследуются до сих пор, так что выгоднее было считаться левым, а не ультраправым.
После 1959 года кагулярское прошлое оказалось как будто забыло, но дружба сохранилась. Франсуа, происходящий из совсем не бедной семьи, частично финансировал избирательные кампании Миттерана в 1965–1981 годах, но это вовсе не значит, что Франсуа пребывал в тени своего друга и во всём ему подчинялся.
Кто кому подчинялся это большой вопрос, но я почти ничего об этом не знаю. Сам Франсуа не рассказывал, но я, сравнивая его характер с характером Миттерана, всё же думаю, что именно Миттеран оказался в роли подчинённого.
К тому же я как будто слышала, что во внутренней кагулярской иерархии именно Франсуа занимал более высокую ступень, а ведь кагуляры бывшими не бывают. Я не уверена, но где-то как будто слышала, что именно Франсуа подал идею по поводу ритуала кагулярских заседаний – что все участники должны быть в масках с прорезями для глаз. Никаких доказательств у меня, конечно, нет, но женская интуиция подсказывает мне, что старшим был всё-таки Франсуа, даже если к разработке кагулярских ритуалов он не имел никакого отношения.
Миттеран тогда особо не выделялся. Лишь при немцах и после их ухода он вдруг стал заметной фигурой, а причина этого заключалась в Эжене Шуллере, основателе компании «Лореаль». Только из-за Шуллера получилось так, что Миттеран сделался публичным человеком, а мой Франсуа стал теневым руководителем, стоявшим у своего друга за спиной.
Как все знают, Шуллер оказывал покровительство и денежную помощь ордену кагуляров, что с приходом немцев в 1940 году стало очень важным фактом биографии этого предпринимателя. Шуллер завёл теснейшие контакты с высшим руководством СС и СД во Франции, открыто заявлял, что у нас не хватает такого динамичного лидера, как Адольф Гитлер, а взамен немцы буквально озолотили Шуллера – капитал «Лореаль» существенно вырос. Правда, все эти успехи вскоре обернулись полосой невезения, ведь когда немцы ушли, владельцу «Лореаль» стали грозить серьезные неприятности. Началось официальное следствие по обвинению в коллаборационизме и ещё в чём-то, а компании «Лореаль» грозила национализация, то есть Шуллер из-за своих связей с немцами потерял бы фирму, которой посвятил более 35 лет жизни, так что плохо бы пришлось Шуллеру, если б его не помог выгородить Миттеран. Шуллер не забыл этого и поставил Миттерана редактором женского журнала «Вотр Боте» («Votre Beauté»), а также главой всего издательского объединения фирмы «Лореаль».
Став публичным человеком, Миттеран начал рваться в политику, и здесь Шуллер снова его поддержал, начал финансировать политическую партию, в которой Миттеран состоял. Так и пошло.
Между прочим, мой Франсуа в беседах со мной отзывался о Миттеране свысока и никогда не называл его президентом, а только своим другом или приятелем. А вот на Шуллера Франсуа смотрел снизу вверх, и меня даже удивляло, что мой возлюбленный, который и сам не последний человек в деловых кругах, ставит покойного главу фирмы «Лореаль» выше президента республики. Это явно было неспроста!
И вот ещё один интересный факт, который не даёт мне покоя – дружба между Франсуа и Миттераном по-настоящему возобновилась только в 1959 году, а Шуллер умер в 1957-м. Мне почему-то кажется, что Миттеран вспомнил о моём Франсуа только тогда, когда стал нуждаться в деньгах на свои политические проекты. Шуллер уже ничего дать не мог, а дочь Шуллера, унаследовавшая фирму, проявляла скупость и пеклась только о карьере своего мужа Андре Беттанкура, который в том числе благодаря Миттерану стал депутатом, затем сенатором, а затем занимал должности в правительстве и сменил несколько министерских портфелей…
Странное дело! Я так страстно обожала своего Франсуа, восторгалась им и даже боготворила, но как только узнала, что он принадлежал к ордену кагуляров, мне стало страшно. Никогда бы не подумала, что стану испытывать страх по отношению к самому любимому мной человеку.
Возможно, меня пугает не он, а вся эта история с убийством, ведь если бы Франсуа не был кагуляром, то наверняка продолжал бы жить. Но, с другой стороны, если бы Франсуа не состоял в ордене, то вряд ли стал бы «сердечным другом» Миттерана – именно так называли моего Франсуа, если не использовали наименование «герцог де Гиз». А если бы Франсуа не был другом президента, то мы бы с моим возлюбленным никогда не познакомились.
Конечно, я читала об ужасных кровавых делах кагуляров, и меня бросало в дрожь, но если бы мне представилась возможность воскресить любимого мной человека, я бы не задумываясь согласилась, пусть даже все вокруг называли бы его чудовищем.
Теперь я понимаю, почему Франсуа иногда делал для меня какие-то туманные экскурсы в далекую пору, когда Секретный комитет революционного национального действия только-только образовывался. Наверное, мой возлюбленный собирался когда-нибудь рассказать мне всю правду о себе и исподволь готовил меня к этому. Я думаю, Франсуа хотел, чтобы я любила его не только нынешнего, но и давнего со всеми его грехами.
Кроме того, мне случалось оказаться свидетельницей, а вернее, слушательницей некоторых телефонных разговоров, которые вел Франсуа, и разговоры эти были весьма таинственного свойства. Полагаю, если бы мой возлюбленный не хотел посвящать меня в свои дела, то никогда не допустил бы, чтобы я что-то услышала, и вряд ли поселил бы меня в своей квартире. Признаться, из этих разговоров я тогда мало что поняла, но зато многое запомнила (у меня вообще на всякие мелочи особая память), ну а после того, как Франсуа убили, кое-что начало для меня проясняться.
Мне кажется, я могу выстроить некую общую картину, не до конца четкую, но всё же достоверную, а помог мне в этом капитан Пьер Берриль, по долгу службы тесно контактировавший с Франсуа и, как я уже, кажется, говорила, знавший о нём чрезвычайно много. Он поведал мне целую кучу совершенно невероятных историй о «герцоге де Гизе» современной Франции.
Произошло это в вечер сорокового дня после смерти Франсуа, когда я пригласила к себе капитана, чтобы мы могли вместе повспоминать о покойном. Тогда мне и пришлось узнать, кем же на самом деле был мой потрясающий возлюбленный, с кем же он работал и от кого зависел.
Глава четвертая. Кое-что об инженере Делонкле
Как я уже дала понять, Франсуа никогда не говорил мне о своей кагулярской деятельности напрямую, а только намёками и полунамёками. Об ордене он рассказывал так, как будто является сторонним наблюдателем, а не участником событий, но при этом не скрывал своей симпатии ко многим участникам Секретного комитета.
Франсуа, между прочим, был замечательным рассказчиком и вёл повествование о кагулярах примерно так, как ребёнку рассказывают страшную сказку. От его слов мне хотелось спрятаться с головой под плед, и я иногда так делала, чем ужасно забавляла своего возлюбленного, а он, воодушевившись, продолжал говорить страшным голосом, пока я не начинала просить:
– Хватит! Пожалуйста, хватит!
Я слушала о таинственных заседаниях, проходивших по ночам в офисе фирмы «Лореаль», а затем – в мрачных подземных тоннелях Парижа. Слушала я и о смертных приговорах, которые выносились в ходе этих заседаний, и вообще о том, как Париж в 1937 году буквально с ума сходил, читая в газетах о зверских кагулярских ликвидациях иностранцев, коммунистов, евреев.
Франсуа, лукаво подмигивая мне, говорил, что за точность своих слов не ручается, потому что вблизи никогда ни одного кагуляра вживую не видел. Ну а я принимала его речи за чистую монету, потому что мне совсем не хотелось, чтобы мой возлюбленный оказался связан с такими ужасными людьми, как кагуляры.
Говорил мне Франсуа не раз и об Эжене Делонкле, создателе Секретного комитета революционного национального действия, но теперь-то я доподлинно знаю, что Делонкль и мой Франсуа были лично знакомы. Покровительствовал ли Делонкль ему, утверждать не берусь, но мой возлюбленный знал о Делонкле довольно-таки много.
Эжен Делонкль изначально был участником широко известной в 1930-е годы ультраправой организации «Аксьон Франсез». По образованию являлся инженером-судостроителем, но в «Аксьон Франсез» его занимали совсем другие вещи. Инженерный ум Делонкля работал над тем, как сделать из подручных средств эффективное оружие, которое могло бы пригодиться при столкновениях с полицией и с представителями других политических партий.
Вот тогда я и узнала от моего Франсуа, что металлический прут, выломанный из ограды, куда страшнее обычной палки и прекрасно ломает кости, а обычная бритва тех времён могла помочь в противостоянии даже с конным противником. Это сейчас бритвы делаются с безопасными лезвиями, а в те годы бритва выглядела почти как нож, причём он был ужасно острый – острее кухонного ножа.
До сих пор не могу без страха смотреть на старинные бритвы, а Франсуа вопреки всем достижениям технического прогресса предпочитал бриться именно такой раскладной бритвой с опасным лезвием.
Что же касается Делонкля, то после провала путча 6 февраля 1934 года, устроенного правыми, этот «инженер-изобретатель» понял, что наработанные методы, позволяющие увечить и калечить людей, в «Аксьон Франсез» уже вряд ли когда-нибудь окажутся востребованы. Именно тогда во время одного из заседаний «Аксьон Франсез» Делонкль во всеуслышание объявил, что вся эта организация – пустая говорильня и что он покидает её: Вот тут-то его и заметили.
Целый ряд видных политиков и представители деловых кругов (в том числе Шуллер) помогли Делонклю создать Секретный комитет революционного национального действия, и, когда он начал действовать, вся Франция содрогнулась от ужаса.
Франсуа как-то изобразил мне манеру поведения Делонкля, и мне поначалу было очень смешно. Когда Делонкль говорил о тех, кого считал врагами Франции, и в первую очередь о евреях, руки и ноги у него нач