Зу‑Л‑Карнайн сидел в кресле, хватая ртом воздух.
— Гар Шарга, прости меня, но я прошу тебя уйти теперь. Возвращайся через час — я скажу тебе свою волю.
Как только маг вышел, император протянул руки к Агатияру и сказал:
— Послушай! Мне становится страшно: кроме тебя, я никому не могу довериться.
— Это судьба любого властителя…
— При чем тут моя судьба — мир в опасности.
— Не страшно, — спокойно ответил визирь. — Это такое же сражение, как обычно. Просто занимает большее пространство и больше людей в нем участвуют с обеих сторон. Ну, еще боги. И что непривычного? Все равно выигрывает сильнейший и искуснейший.
— У графини уже есть такое украшение, у Боро Шарги оно было…
— Теперь ведь нет, — резонно возразил Агатияр.
— Но мы же не знаем, у скольких людей оно может быть.
— Это верно. Но теперь это больше похоже на войну, нежели раньше. Мы знаем условия игры. Мальчик мой, ободрись — это уже что‑то. У нас есть шанс выиграть.
— Агатияр, я люблю тебя! — воскликнул император.
Визирь уставился на него широко открытыми глазами, затем резко отвернулся и проговорил странным голосом:
— Вот тут ты врешь! Меня ведь не зовут Кахатанной.
* * *
Прозрачные белые облака несутся по зеленому лугу небесного пространства. Солнце лукаво прячется за ними, изредка протягивая длинные лучи, чтобы высветить какое‑нибудь особо причудливое и пушистое. На горизонте высокие горы упираются верхушками в небо, пронзая его насквозь. И небо висит на них, бессильно обмякнув. Немного в стороне великан Демавенд возвышается как неприступная грозная башня. Об этом пристанище драконов ходят такие прекрасные, такие нежные и трогательные легенды, что самые великие поэты Арнемвенда используют их как тему для своих творений.
— Я ухожу в горы, — говорит Каэтана.
Она одета и вооружена верными мечами. Рядом с ней стоит Барнаба, тоже в полной боевой готовности, что означает, что конечности у него приблизительно расположены так, как у нормального человека, он прилично выглядит и запасся целым мешком любимой хурмы. Тхагаледжа и Нингишзида собрались, чтобы проводить ее. Поодаль — целый отряд до зубов вооруженных воинов — теперь в окрестностях Салмакиды нужно передвигаться с большой осторожностью.
— Когда ты вернешься, Интагейя Сангасойя? — спрашивает верховный жрец. — Когда твои дети будут осчастливлены твоим присутствием?
— Для вас — сегодня же, — отвечает вместо Каэ неунывающий Барнаба.
— Не понимаю, но рад принять на веру, — склоняется перед ними татхагатха.
— Все‑таки я недаром пришел сюда, — улыбается Барнаба.
От его улыбки, которая все распространяется и распространяется по лицу, заползая на затылок, всем становится жутко.
— Барнаба… — окликает его Каэтана.
— Ах, простите!
— Мы ждем тебя с добрыми вестями, Суть Сути, — кланяется Нингишзида.
— Это хорошо. Пожелайте нам удачи. И выясните все про Деклу, — напоминает Каэтана.
Она вскакивает на своего Ворона, который уже заждался в покое и теперь рвется в дорогу. Барнаба взгромождается на коня поскромнее и поспокойнее. Часть отряда присоединяется к ним с тем, чтобы проводить до самой Онодонги и дождаться их возвращения. В отряде есть солдаты из полка Траэтаоны, полка Льва и полка, имеющего символом дракона Ажи‑Дахака. После недолгого прощания Каэ и ее спутники отправляются в путь.
Когда отряд скрывается из виду, жрец и правитель поворачивают коней в сторону столицы, и охрана медленно следует за ними.
— Ты надеешься на успех? — спрашивает татхагатха у жреца после длительной паузы.
— А почему бы и нет, повелитель? То, что случилось с ней в прошлое ее путешествие, было еще более опасным. Она вернулась из другого мира — возвратится и из этого.
— Я не о том. — Тхагаледжа молчит, мнется, затрудняясь правильно поставить вопрос, наконец решается:
— Ты полагаешь, мы выиграем в этой войне?
— Нужно было бы ответить, что война еще не началась, но это было бы явной ложью. Да, война идет, и пока что мы не победители. Но все зависит от нас. Я верю в удачу.
— А голос разума?
— Зачем тебе нужен голос разума, который советует глупости? — спрашивает Нингишзида, пришпоривая коня.
Когда Тхагаледже удается его догнать, он, смеясь произносит:
— Ты, жрец, говоришь как твоя богиня.
— С кем поведешься, — улыбается лукаво Нингишзида.
— Ты же стар, чтобы меняться, — удивляется правитель.
— И вовсе нет. Я только сейчас начинаю жить. Знаешь, что она сказала мне недавно, когда я спросил ее, как же это удалось — стать самой собой, вернуть божественные способности, будучи в теле и при разуме человека?
— Ну? — нетерпеливо произносит правитель.
— Она сказала дословно вот что: «Всякий человек достаточно велик, чтобы вместить в себя бога. А чудо — это единственная норма существования мира».
— Прекрасно, — говорит татхагатха.
Их кони идут рядом, и всадники негромко переговариваются. Вечереет. Над Салмакидой висит розовое солнце, похожее на диковинный плод, окрашивая небо в неповторимый цвет. Несутся пышные облака, просвечивающие золотом. Тихо щебечут птицы, собираясь спать. Высоко над головой вьются последние запоздавшие ласточки в поисках корма для недавно вылупившихся птенцов. Мир дышит счастьем. И преступно не защищать это счастье от того, кто пытается его уничтожить.
* * *
Степь по‑своему прекрасна в любое время года, в любое время суток, при любом освещении. Высокая мягкая трава волнами перекатывается под порывами легкого ветра, и кажется, что это цветной океан — желтый, зеленый, розовый, блекло‑серый в лиловых и сиреневых пятнах и разводах — шумит под ногами.
Двое высоких и красивых воинов идут по колено в этом ярком буйстве, среди вздохов, шелестов, шепота и птичьих криков. Из‑под ног у них шумно вспархивают крохотные птицы. Одни, пролетев несколько шагов, снова падают в траву, а иные уносятся в небо, и оттуда раздается победная, неистребимая, как сама жизнь, звонкая трель.
За воинами послушно следуют два коня. Они сами по себе примечательны: один черный, как ночь, другой — седой. Их тяжелую поступь большинство жителей этого края успело выучить за свою долгую‑долгую жизнь. Потому что духи степи бессмертны, если их, конечно, не убивать.
Рыжий воин в шлеме из Черепа Дракона, известном всему Арнемвенду, шагает чуть впереди. Рот его упрямо сжат, на лбу пролегли тоненькие морщинки, в глазах стынет вселенская тоска. Огромная секира закинута за спину, но кажется, что он не замечает ее немалого веса. Второй торопится следом, чуть сильнее обычного размахивая левой рукой в такт ходьбе. Никто этому не удивляется — мир облетела весть, что грозный Бог Смерти стал одноруким. Впрочем, никто и не обольщается на этот счет. Желтоглазый по‑прежнему всемогущ.
— А куда это ты собрался, позволь тебя спросить? — Га‑Мавет догоняет Арескои и шагает по правую руку от него.
— Хочу узнать последние новости нашего мира.
— И что ты в таком случае собираешься делать в степях Урукура?
— А с чего ты взял, что я направляюсь именно туда?
Бог Смерти останавливается и ошеломленно смотрит на своего брата:
— Мы уже несколько часов прогуливаемся именно по степям Урукура. И не пытайся меня убедить, что ты об этом не подозреваешь. Отвратительное, кстати, место, — что ты в нем нашел?
— Откровенно говоря, — опускает голову Победитель Гандарвы, — я здесь некогда потерял что‑то очень важное. И теперь расплачиваюсь за ту свою потерю.
Вдруг в его зеленых глазах мелькает тень надежды, и он громко и отчетливо произносит вслух странные, казалось бы, слова. Его мощный голос разносится по всему пространству степи, ветер подхватывает, кружит их, вертит и несет дальше, оповещая всех в Урукуре о том, что сказал бог.
— Я сожалею о том, что сделал. Не так давно, преследуя Кахатанну, я убил в этих местах маленькое существо — хортлака, помогавшего ей. Он было беззащитен и беспомощен, но я не пожалел его тогда. И огромная вина лежит на мне. Великая Кахатанна простила меня; может, и хортлаки найдут в себе силу и мудрость простить несчастного бога за то зло, которое он им причинил. Мне нужна помощь!
Га‑Мавет оглядывается по сторонам:
— Ты уверен, что эти самые хортлаки тебя слышат?
— Хоть один из них должен быть где‑то рядом, — отвечает Арескои. — Они знают все обо всем и хранят такие древние истории, что тебе и не снилось. Да полно, что я рассказываю? Ты хортлаков не видел?
— Нет, — как показалось рыжеволосому, смущенно откликается Бог Смерти. — Не обращал на них внимания. Я здесь, в степи, редко бываю, — добавил он в пространство извиняющимся тоном. — Кого здесь забирать в царство смерти?
— Некого! — внезапно раздается голос как из‑под земли.
— Мы бессмертны! — отзывается другой, поодаль.
— Не верьте им, это хитрость! — прошелестел третий, и ковыль волнами понес дальше:
— Не верьте, не верьте, не верьте, не верьте…
— Нет! Постойте! — отчаянно закричал Арескои.
Он сорвал с рыжей головы и бросил под ноги шлем из Черепа Дракона, известный всему Арнемвенду, и поднял к небу руки с открытыми ладонями:
— Великую Кахатанну, Суть Сути и Мать Истины, призываю я в свидетели своей искренности. Не врагом, но смиренным просителем явился я к всеведущему народцу степи — и пусть поверят мне, ибо труднее всего воину преодолеть свою гордыню. Я сильнее вас, но не собираюсь пользоваться этой силой отныне — я пришел как равный к равным. Примете ли вы меня?
Га‑Мавет слушал молча. Он понимал, сколь сложно было его непокорному, бесстрашному брату, привыкшему к битвам и поединкам, кланяться в пояс крошечным, слабеньким духам степи. И еще он понимал, что наступили странные времена; что сила не на стороне сильного, а на стороне того, кто не боится быть слабым. Что бесстрашен не тот, кто не боится, но тот, кто не боится своего страха. Много мыслей теснилось в его бедной голове. Ему было счастливо и прекрасно посреди этой желтой степи, с волнующимися на ветру травами — душистыми, пахучими, дурманящими; мелкие цветочки разноцветными брызгами были разбросаны на колышущемся фоне ковыля. Малах га‑Мавет почувствовал, что здесь безраздельно царит Древний Бог Ветров — Астерион. И к нему он обратился за помощью: