— Меня нет, брат. И оттого, что я понимаю, что меня нет здесь и сейчас, я медленно развоплощаюсь.
— Только этого нам не хватало! — рычит желтоглазая Смерть. — Прекрати!
— Я не могу, — жалуется Баал‑Хаддад. — Я же слышу, что все вокруг существует, а меня нет, хотя я нахожусь здесь. Я исчезаю, потому что понимаю, что меня никогда на самом деле не было…
Голос становится все слабее и слабее.
Га‑Мавет в отчаянии мечется по ограниченному пространству на берегу озера Отчаяния. Он догадывается, что может двинуться в любую сторону и идти бесконечно долго, но будет все время рядом с Баал‑Хаддадом, не имея возможности дотянуться до него. Эта загадка недоступна его пониманию. Но зато он с полной уверенностью может сказать, чьих рук это дело.
— Я вернусь очень скоро, — громко произносит он, обращаясь в пространство, — подожди немного.
— Для меня нет времени, потому что меня нет, — шепчет бессмертный.
И га‑Мавету становится страшно.
* * *
Каэтана, Зу‑Л‑Карнайн и Агатияр пытались спокойно обсудить проблему, возникшую в связи с посланием урмай‑гохона.
Каэ не скрывала от императора, что Самаэль действительно является опасным противником, но абсолютно невозможно победить его, пока перстень Джаганнатхи не находится у нее в руках. Агатияр пребывал в бесконечных сомнениях. Он понимал, что Самаэль не нападает на Бали только потому, что не хочет воевать со всесильным аитой, пока не изменится расстановка сил, — и с этой точки зрения было бы выгодно предпринять поход на Сихем, как и предлагает Зу. Его талант полководца известен всем, и это решение тоже свидетельствует о недюжинных способностях.
Но и Каэ нужно доверять. В этой войне замешаны такие силы, что не стоит полагаться на обычное человеческое разумение. И если богиня утверждает, что без перстня дело не пойдет, значит, она знает, что говорит. Мудрый визирь мечется между очевидной необходимостью немедленно разгромить урмай‑гохона и опасностью проиграть все.
Каэтана наслаждалась последним днем пребывания в Курме. Завтра она двинется в обратный путь, в Сонандан — ожидать там наследника Энгурры и готовиться к своему отъезду. Она шутила, что ей придется писать завещание перед тем, как двинуться на Иману.
На улице лил сильный дождь. Серая водяная стена обрушивалась с затянутых облаками небес и смывала всю пыль и грязь с уставшей от жары земли. Тяжелые капли барабанили по стеклам. В комнате пахло свежестью, потому что император, обожавший дождь, приказал открыть настежь двери. Мутные потоки текли по аллеям и дорожкам парка, скапливаясь в многочисленные лужи. Иногда дождь затихал на несколько минут, а потом припускал с новой силой. От монотонного шума клонило ко сну.
Каэ забралась в кресло с ногами, укуталась в теплый бархатный плащ и расслабилась. Она даже спорила вполголоса. Агатияр с нескрываемой нежностью смотрел на нее. Он часто думал, что если бы у него была семья, то сына он бы хотел иметь такого, как Зу. А дочь — такую, как Каэ. Красивую, гордую, исполненную достоинства и бесконечно веселую. Он бы наряжал ее в прекрасные платья, дарил украшения, исполнял все ее прихоти и ни за что на свете не отпустил бы на далекую Иману — опасный и таинственный континент с чуждыми нравами и обычаями, дикой природой и древними тайнами.
Император тоже мало думал о сопернике — урмай‑гохоне. Он пытался вдоволь насмотреться на милое лицо своей богини. Сегодняшнюю ночь они снова провели вместе, и теперь до конца своих дней он мог считать себя самым счастливым человеком в мире. Но людям всегда мало выпавшего на их долю счастья — и Зу‑Л‑Карнайн чувствовал боль в том месте души и памяти, которое точно знало о неизбежности разлуки.
Бог Смерти Малах га‑Мавет, однорукий гигант, выступил прямо из стены дождя, который серебристым плащом облек его могучую фигуру.
Шарахнулись в сторону стражники у ворот, не забывая сохранить на лице бесстрастное выражение. Они бы и преградили путь странному гостю, но он не стал проходить мимо них, а двинулся прямо в стену, пронизав ее, как нечто бесплотное.
Дзайсан‑толгой заметил его уже внутри дворца и охнул, схватившись рукой за шитый драгоценными камнями воротник. На Арнемвенде мало было людей, которые не смогли бы узнать желтоглазую Смерть. Фаррскому князю пришла на ум страшная мысль: что, если га‑Мавет явился за императором? Юноша набрался смелости и двинулся наперерез грозному посетителю.
Га‑Мавет улыбнулся. То время, когда смелость и отчаянная непокорность людей его пугали и злили, давно прошло. Теперь он только уважал храбрецов, встававших у него на пути, потому что именно они могли помочь ему защитить этот мир от вторжения страшного Врага, не пощадившего Бога Смерти.
— Как прикажешь доложить императору? — спросил Дзайсан‑толгой, каменея от близости бессмертного.
— Скажи, что пришел га‑Мавет. И хочет видеть Кахатанну.
Князь бросился к императору с этой новостью. Желтоглазый последовал за ним, и, когда юноша закончил первую фразу, могучая рука отодвинула его в сторону.
— Я пришел за тобой, — обратился бог к Каэ, которая все еще сидела, свернувшись клубочком.
Она подняла голову, потянулась, расправляя затекшие мускулы. Двигаться ей явно не хотелось. Затем положила ладонь на рукоять Такахая, подвинула поближе Тайяскарон…
— Опять? — устало поинтересовалась.
— А? Нет, нет. Ты что, подумала, я с ума сошел?
— Ну, не совсем, но почему бы и нет? Времена теперь такие, что все возможно, — невинно глядя на га‑Мавета, пояснила она.
Богу Смерти оставалось только откашляться смущенно.
— Мне нужно было бы с тобой поговорить. Дело не терпит отлагательств.
— Я к твоим услугам, тем более что и мне надо решить с тобой кое‑какие вопросы. Правда, я собиралась заняться этим завтра, но раз ты здесь, как не воспользоваться моментом.
Двое бессмертных извинились перед слегка растерянными людьми и вышли из комнаты. Они миновали анфиладу комнат и вышли из дворца прямо под дождь.
— Прохладно, — удивленно сказала Каэ. — Я думала, гораздо теплее.
— Ветер северный, — пояснил га‑Мавет. — У нас неприятности.
— Потому что ветер северный?
— У Баал‑Хаддада. Пойдем со мной, посмотрим. Не знаю, что с ним, но если ты не поможешь, то ему конец.
— Пойдем, а что случилось?
— Он потерялся в темноте.
Каэ растерянно потерла лоб рукой:
— Я, кажется, не очень хорошо тебя понимаю. Как это — потерялся?
— Если бы я знал. Я пришел к нему, а там как‑то странно и непривычно. Мир мертвых изменил свой облик, Баал‑Хаддада можно услышать, но нельзя увидеть. Он где‑то рядом, но как бы за занавеской из пустоты. И утверждает, что его на самом деле нет.
— Ого!
— Ты пойдешь?
— А что мне остается делать, — махнула рукой Каэ. — Главное, чтобы это что‑то дало.
Бог Смерти посмотрел на нее странным взглядом:
— Ты не перестаешь удивлять меня. Я ведь, признаться, думал, что если ты и согласишься, то мне придется очень долго тебя упрашивать.
— Глупости, — отрезала она. — То, что было, уже забыто. Иначе мы такой счет друг другу выставим за прошлые тысячелетия, что демонам в Ада Хорэ тошно станет. Кстати, Тиермеса не видел?
— Нет. Я сначала хотел позвать его, но потом подумал, что ему не справиться. Здесь что‑то посерьезнее простого нападения. Там нет Врага — я это чувствую. Там действительно тьма и пустота — это‑то и страшно.
— Посмотрим. Веди меня.
Они быстрым шагом спускаются в Царство Мертвых.
Со стороны это выглядит не вполне обычно, и император, наблюдающий за ними из окна, волнуется и переживает, потому что не знает, как поступать в подобных случаях.
Любить богиню — тяжкое испытание для нервов.
* * *
Во тьме, тишине и пустоте просто потеряться и еще проще потерять самого себя.
Страх завладевает разумом и душой, придавливая к земле, отнимая право самому решать и самому выбирать себе судьбу. Страх убивает гордость и достоинство, уничтожает личность. Остается оболочка — пустая, нелепая и жалкая. Есть она или нет — на самом деле уже не важно. Когда спохватываешься и начинаешь искать, где оступился, где ошибся, оказывается слишком поздно. И с ужасом понимаешь, что тебя давно нет.
Но есть тело, которое по‑прежнему носит костюмы, требует пищи, исполняет повседневные обязанности и иногда ищет близости с другими телами. Иллюзия существования поддерживается таким нехитрым способом, и многие люди так и не замечают до конца своих дней, что давно перестали быть. Когда их забирают в Царство Мертвых, тела отключаются от окружающего мира, и не остается ничего, что могло бы осознать сам факт смерти.
Бессмертному сложнее.
Баал‑Хаддад испытал и страх, и состояние потери себя, но умереть не смог, поэтому постепенно переживал все стадии развоплощения в абсолютное ничто. Даже приход га‑Мавета казался ему фактом тысячелетней давности, ничего не значащим, ни на что не влияющим. Повелитель Мертвых забыл, что сказал ему желтоглазый брат, и не ждал от него помощи. Он уже не знал, что такое слово существует на самом деле. Единственной реальностью для него стал моментальный распад Вселенной на крохотные частички, которые разлетались в разные стороны, затрудняя восприятие.
Исчезли запахи и звуки, зато появились никогда не существовавшие прежде цвета — а именно черный. Баал‑Хаддад внезапно понял, что значит черный. Липкий ужас, затягивающее состояние собственного небытия; он мотал головой и отбивался руками, но разлетающиеся части Вселенной оказались его собственным телом: голова парила на расстоянии сотен лет скольжения звездного света в абсолютной пустоте, руки существовали лишь условно, в воспоминаниях.
Сами воспоминания казались вымыслом.
И вдруг через темноту пробилось прикосновение — странное касание, относящееся одновременно ко всем частичкам, летящим в разные стороны с бешеной скоростью.
На границе Вселенных обнаружилась рука, за которую кто‑то держался. А потом бог ощутил и тело, которое кто‑то тряс за вновь обретенные плечи.