есте.
Визирь покряхтел, разминая больные, ноющие суставы, и снова уселся за стол. Ему предстояло выполнить еще очень многое, и ни одно из дел не терпело отлагательства.
Агатияр готовился к войне.
* * *
— Там! Там! Ваше величество, там! — Церемониймейстер Шардон, обычно величаво‑спокойный и торжественный, ворвался в кабинет правителя Сонандана с неподобающей его должности скоростью.
— Что? — спросил Тхагаледжа, смирившийся с горькой своей судьбой. Каждый день в Сонандане что‑нибудь происходило. Это что‑нибудь сильно отличалось от событий в других королевствах Варда своей небывалостыо, неожиданностью. И владыка Сонандана понял, что лучший способ остаться в своем уме и здравой памяти — это воспринимать все таким, какое оно есть.
— Гонец с Шангайской равнины имел сообщение к моему повелителю. Я не хотел беспокоить повелителя, — задыхаясь, стал докладывать Шардон (тут уж Тхагаледжа позволил себе двусмысленно улыбнуться), — и поднялся на башню, чтобы проверить истинность сообщения, а там… Там! — Похоже, церемониймейстера основательно заклинило именно на этом слове.
Повелитель Сонандана спокойно поднялся со своего места и с сожалением бросил взгляд на незаконченный рисунок. Он был великолепным рисовальщиком и иногда позволял себе отдохнуть и расслабиться, занимаясь любимым делом. На листе плотной голубоватой бумаги была изображена Каэ под руку с Тиермесом. Тхагаледжа добился полного сходства с оригиналами, но ему никак не давалась легкая, ускользающая улыбка Жнеца, и он второй час бился над этой деталью.
Тихий голос подсказал ему, что теперь он не скоро вернется к прерванному занятию.
Выйдя в коридор, Тхагаледжа увидел, что верховный жрец Нингишзида, который в своих разноцветных одеяниях напоминал трепещущего над радугой мотылька, уже торопится к нему навстречу из дальних покоев. Оба повелителя перебрались из Храма Истины в Салмакиду совсем недавно. Они надеялись немного передохнуть перед тем, как вернется Каэ и колесо жизни снова замелькает с невероятной быстротой. Нингишзида сразу по прибытии заперся в своих апартаментах, свирепо музицируя на лютне, до которой был большой охотник, а Тхагаледжа занялся живописью.
— Кажется, у нас ничего не вышло, — весело приветствовал правитель своего несчастного друга.
— Что у них могло стрястись? — страдальчески вопросил Нингишзида.
— Может быть, ничего особенного? — сказал Тхагаледжа.
Двое мужчин быстрым шагом миновали почетный караул, вытянувшийся при их приближении, немного попетляли по необъятному дворцу Тхагаледжи, в котором — по глубокому убеждению последнего — без карты было невозможно обойтись, и наконец, в сопровождении Шардона и человек пяти‑шести наиболее смелых вельмож, поднялись на смотровую площадку, расположенную на верхушке самой высокой башни дворца.
Оттуда как на ладони была видна вся Салмакида, тающая в утренней розовой дымке, лазурные воды Охи и необъятное пространство Шангайской равнины, обычно изумрудно‑зеленое в ярких пятнах полевых цветов, упирающееся на горизонте в горы Онодонги…
Изумленным наблюдателям предоставилась редкая возможность увидеть на противоположном берегу Охи рыжее, немного волнующееся море. Впрочем, с башни было видно не очень хорошо.
— Что это? — указующим перстом Нингишзида уперся в рыжий ковер. — Кто это притащил?
— Велите седлать коней и готовить армию. Трех полков хватит, но на всякий случай прикажите объявить общую готовность тем, кто находится в Салмакиде. Одни боги знают, чем это все закончится.
Тхагаледжа спустился по винтовой лестнице, выбежал во двор и легко вскочил в седло только что подведенного коня. Могучие сангасои уже строились за его спиной в бесконечные ряды, и он почувствовал себя намного уверенней. Рядом со своим повелителем уже сдерживал горячего скакуна верховный жрец Храма Истины.
— Это опасно? — тихо спросил у него правитель.
— Я знаю не больше вашего, владыка. Правда, сангасоям никакой враг не страшен. На худой конец, позовем союзников — они же обещали нашей Каэ охранять покой Сонандана. Только нужно узнать, что это еще за напасть такая — рыжая.
— В серые пятна, — добавил Тхагаледжа.
— Я не разглядел. А что это меняет?
— Ничего.
Они неслись во весь опор по улицам утреннего, умытого, звенящего фонтанами и птичьими голосами города. Шелестели деревья, заботливо политые садовниками, ярко‑зеленая, праздничная аллея парка гостеприимно махала ветками жасмина и сирени. Нарядные домики хлопали ставнями, распахиваясь навстречу солнцу. Повсюду смех, гомон, радостные люди, торопящиеся по своим делам.
— Представляете себе, только вчера Астерион сказал, что наша Каэ возвращается, и вдруг новая неприятность. Это просто невозможно, — снова заговорил Тхагаледжа.
— Постараемся все решить сами. И еще успеем выехать ей навстречу, — успокоил его жрец.
— Император уже тронулся в путь.
— Откуда вы знаете?
— Агатияр прислал гонца. Бедняга добрался до Салмакиды среди ночи и повалился спать прямо во дворе.
— Аиту можно понять. Он молод, влюблен… Вы слышите эти звуки?
Последняя фраза прозвучала немного невпопад, но Тхагаледжа сразу понял, о чем шла речь. Слишком уж странные крики, шумы, звон, грохот, шипение, скрип, — словом, невообразимая какофония буквально оглушила его. А производил ее рыжий ковер, закрывший собой всю Шангайскую равнину.
— В мире есть только одно существо, способное так голосить. Но… — Тхагаледжа не договорил. Все равно его догадка была слишком смелой и — невозможной.
Однако, когда они подъехали к берегу Охи и остановились у кромки воды, вытягивая шеи и невольно жмурясь от шума и гомона, повисшего в теплом воздухе, им навстречу двинулись два крохотных меховых столбика — хортлаки. И вид у них был самый потешный.
По меркам своего племени эти хортлаки были настоящими богатырями. Они доходили до бедра взрослому воину, а их мохнатые лапки были в состоянии поднять даже ведро с водой.
— Привет тебе, владыка Сонандана. Мы пришли на помощь нашим братьям! — гордо возвестил один из них.
— Мы хорошо известны вашей богине. Наш соплеменник Момса из рода могучих и прекрасных Момс зарекомендовал себя с самой лучшей стороны, отдав за нее жизнь в степях Урукура.
— Мы знаем об этом подвиге, — вежливо и печально ответил Нингишзида.
— Близится война, — сказал хортлак. — Страшная война. Все наши истории перестали быть интересными, а стали страшными. Хортлаки не любят собирать страшные истории, если у них нет и не может быть счастливого окончания.
Маленькое существо уселось прямо на песок, подперев свою круглую кошачью голову ладошками.
— Меня зовут Рири, — сообщил он между прочим. — Я самый сильный во всем войске. А это Диди, он тоже очень сильный. Только мы еще не до конца выяснили, кто же победит. Мы думали, думали: если Кахатанна проиграет в следующей войне, если все боги погибнут, а на земле воцарится Зло, то кому мы будем рассказывать свои истории? И о ком? Кого будем кружить по степи…
— Уже сейчас люди, да и не только люди, всего боятся, — продолжил Диди. — Они больше не смеются, не шутят. Жмутся к своим кострам и норовят убить все, что только зашевелится в траве. В таком мире жить нельзя.
— Мы подумали, — сказал Рири звонким, радостным голосом Каэ, — что помешательство — это плохо, а сумасшествие — это хорошо. Не бойся сходить с ума, кажется, так?
И Нингишзида живо вспомнил, как его богиня говорила ему эти слова, когда собиралась в горы Онодонги, к Ан Дархану и Джесегей Тойонам.
— Так, — улыбнулся он, внутренне поражаясь тому, сколько воды утекло с тех пор.
— Мы привели армию, — сказал Диди. — У нас свой военачальник, и мы вас не объедим. И не обидим. Только вот нам бы отсюда куда‑нибудь выбраться, а то ведь мы шумные, и скоро все хозяйки Салмакиды придут сюда со сковородками да каминными щипцами. Драться станут.
Личико хортлака при этих словах приняло такое уморительное выражение, что и Тхагаледжа, и Нингишзида не удержались и прыснули со смеху.
— Вы уж простите, Диди и Рири, но в чем‑то вы правы. Если вы тут еще денек‑другой пошумите, мы сами возьмемся за сковородки.
— Всегда так, — печально откликнулся Диди.
— Хорошо, хорошо, почтенные хортлаки. Кто же из вас командует армией?
— Никто! — хором отвечали пушистые существа, округлив глаза от ужаса. — Разве мы осмелились бы?
— Тогда кто же?
— Тетушка Шази! — И крохотные лапки одинаковым жестом указали на маленькую, пухлую фигурку с чем‑то ужасно напоминающем кастрюльку на голове…
* * *
— Так‑так, — сказал Аджа Экапад, вышагивая, словно аист на болоте, по своей необъятной комнате, сплошь заваленной охапками трав и заставленной разнообразнейшими склянками с отварами и составами.
Его собеседник — маг Шаргай из Джералана — в благоговейном ужасе взирал на своего коллегу. Он не был наивным и неумелым, но рядом с Аджой Экападом чувствовал себя деревенским колдуном, не прошедшим и первой ступени посвящения.
— Посмотрим, что нам это дает, друг мой. Итак, Корс Торун мертв. Это и плохо, и хорошо одновременно. Плохо потому, что он был самым древним, самым мудрым, самым могущественным; и ему больше всех остальных доверял повелитель Мелькарт. Следовательно, именно от Корс Торуна мы могли всегда получать помощь и поддержку. Плохо это еще и потому, что объявился слишком сильный противник. Никак не могу поверить, что среди ныне здравствующих магов нашелся такой безумец, который решился бы противостоять мощи Корс Торуна… — Аджа Экапад пожал плечами, демонстрируя, что это выше его понимания.
— С другой стороны, исчезла вечная угроза в лице этого старика, который в любой момент мог уничтожить любого из нас. И теперь я остался единственным, кто обладает такой же властью и силой. Если не считать, конечно, того, кто убил Корс Торуна.
— Кто он? — неожиданно разъярился Аджа Экапад. — Почему мне никто не может сказать, кто он?
— Сейчас это неважно, — осмелился вставить слово Шаргай. — Сейчас тебе надлежит брать на себя управление всеми нами, растерявшимися после смерти Корс Торуна. Тебе надлежит связаться с господином Мелькартом.