— Это я?
— Ты! — обрадованно раскрыла она объятия.
— Приятно быть собой, — легко согласился Барнаба, — но обидно. Почему га‑Мавет, например, или Зу такие красавцы? А я несправедливо обделен по части внешности.
— Ты перенаделен, — поправил его Тайара, указывая пальцем на третье ухо.
— Все не второй нос, — вздохнула Каэ, вспомнив недавнее прошлое.
* * *
— Мне нужно поговорить с тобой, Зу. — Агатияр стоит у окна, но смотрит не на закат и не на тренировку акара, проходящую прямо на мощенной мраморными плитами дворцовой площади. Он внимательно разглядывает своего повелителя, и какая‑то мысль целиком и полностью занимает его.
— Ты не оригинален, — смеется аита. — Тебе всегда есть о чем со мной поговорить. Сейчас выяснится, что я слишком долго отдыхаю — уж точно больше десяти минут. И мне следует вернуться к бумагам.
— Следует, — спокойно отвечает Агатияр, — но говорить мы будем не об этом.
— Тогда о чем?
— Об ответственности, о чувстве долга, а также о разнице между эмоциями и чувствами.
— Агатияр! — Император изображает на лице ужас и даже руками машет на своего визиря. — Мы только об этом и говорим. Первое, что я научился выговаривать сносно, будучи еще несмышленым младенцем, это слова — «чувство долга и собственного достоинства». Потом, говорят, я все‑таки сказал «мама! „— этого я не помню, — зато прекрасно помню, как ты чуть с ума меня не свел, заставляя выговаривать «от‑вет‑ствен‑ность“.
— Это хорошо, — говорит визирь, кивая в такт своим словам седой головой. — Если так и было, это очень хорошо.
Император удрученно замолкает. Агатияр настроен весьма серьезно, и шутками от него не отделаешься. Он становится ужасным занудой в подобных случаях, так что проще уступить. Зу‑Л‑Карнайн недаром долгое время удерживает титул самого талантливого и блестящего полководца — он всегда знает, где нужно упорствовать, а где отступить, чтобы не потерять, все.
— Я подумал о том, что вскоре разыграются новые сражения, мальчик мой, — ласково произносит Агатияр. — А я уже не в той форме, чтобы с уверенностью глядеть в завтрашний день. И я хочу напомнить тебе об одной важной вещи. Император не имеет права на собственные чувства.
Аита собирается возражать, но старый наставник жестом останавливает его.
— Сейчас мы говорим не о ней. Хотя бы потому, что она сама разбирается в своих проблемах. И за нашу девочку я спокоен. Я волнуюсь за тебя, Зу. Ты должен всегда помнить о том, что твои эмоции и даже самые лучшие чувства не имеют права господствовать над чувством долга. Скажем, Каэтане угрожает враг. Ты находишься довольно далеко от нее и необходим на другом участке сражения, от тебя зависит судьба войска. Что ты предпримешь?
— Ты же знаешь, — хмурится император.
— Хорошо. Оставим Каэтану. Я свалился с коня, и меня должны пронзить копьем…
— Агатияр!
— Что ты сделаешь? — Старик заглядывает в лицо молодому владыке.
— Ты знаешь…
— Знаю. И это меня беспокоит. Я слишком хорошо знаю тебя, мальчик мой. И я почти не надеюсь переубедить тебя…
— Ты меня сам так воспитал, Агатияр.
— Да. А теперь я прошу тебя прислушаться к другим словам. Когда я растил тебя и вел в первый бой, ты был всего лишь третьим принцем маленькой Фарры и все твое достояние заключалось в двух‑трех стадах овец. Я мечтал, чтобы из тебя получился настоящий воин, благородный, храбрый, надежный товарищ, — я горжусь тем, что все мои мечты сбылись.
Старик замолкает. Подходит к столу, берет золотой кувшин с тонким горлышком, усыпанный множеством драгоценных камней, и наливает в кубок вина. После недолгого раздумья выпивает залпом. Терпкая красная жидкость обжигает его внутренности, но придает бодрости и сил. Некоторое время он внимательно рассматривает кубок, а затем и кувшин.
— Однако… Когда‑то твои предки почитали бы за счастье обладать таким сокровищем. А теперь это не сокровище, но обычная посуда. И ты не ценишь ее. Это хорошо, что ты ее не ценишь, что тебе чужды алчность и скупость. У тебя такая казна, что оставшуюся часть Варда ты можешь просто купить. У тебя в руках судьбы многих народов, будущее государств. Сам континент во многом зависит от тебя. Зу, мальчик мой, ты не только воин, но еще и полководец. Это важнее — в сущности, только это что‑то сейчас и значит. Поэтому ко всему, что происходит, ты должен научиться относиться иначе.
Император тоскливо смотрит на седобородого наставника. Затем переводит взгляд на стену, где на золотом крюке висит его боевой меч в потертых кожаных ножнах. Зу‑Л‑Карнайн по‑прежнему считает, что драгоценности только отягощают доброе оружие.
— Нет, — твердо говорит Агатияр, перехватывая этот взгляд. — Учись думать масштабнее. Если у тебя на глазах станут убивать меня, это еще ничего не решает. Основная твоя задача — сохранить армию, уберечь людей от напрасных потерь, спасти страну. Обещай мне, что никогда не станешь рисковать жизнью ради кого‑нибудь одного.
— Агатияр! — Аита взволнован и даже немного сердится. — Ты, право, на тот свет, что ли, собрался? Попросим Тиермеса, он тебе отсрочку даст. А если серьезно, то не заставляй меня обещать всякие глупости.
— Это не глупости! Зу! — строго обрывает визирь.
Он еще и не то позволяет себе наедине с владыкой одной четвертой части Варда.
— Не смогу я такое произнести вслух, — жалобно произносит аита.
— Придется.
Агатияр кладет тяжелую ладонь на мощное плечо своего воспитанника. Не выдерживает и крепко обнимает.
— Обещай мне.
И императору не остается ничего другого, кроме как обещать Агатияру смотреть на события с точки зрения полководца, а не любящего и чувствующего человека.
Твердо обещать.
* * *
Салмакида встретила их приветственными криками, многоцветием флагов на башенках, шумными толпами счастливых подданных и новоприбывших паломников. Войска сангасоев во всей своей красе выстроились у городских стен, на берегу Охи. Здесь же возвели алые и золотые шатры, в тени которых вельможи Сонандана пережидали полуденную жару. Правда, татхагатха и Нингишзида усидеть на месте не могли и с бокалами прохладительного в руках нетерпеливо шагали по самой кромке воды. Малан‑Тенгри сопровождал их, а за князем скаатов бродил его любимый черный бык — огромное животное, рога которого были выкрашены красным. Трое мужчин обменивались время от времени короткими фразами, но разговор то и дело обрывался на полуслове — их мысли были заняты другим…
Суматоха началась еще накануне вечером. Хортлаки, неведомо каким образом узнававшие все первыми, прислали двух гонцов во дворец Тхагаледжи с сообщением о том, что маленький отряд в полном составе приближается к Онодонге и утром должен будет вступить на территорию Сонандана. Радости сангасоев не было границ; главный повар немедленно стал готовить праздничный обед, состоящий исключительно из любимых блюд повелительницы; придворные дамы в непритворном восторге украшали покои цветами и расставляли повсюду вазы с фруктами; жрецы и паломники выскабливали Храм Истины, и он, казалось, кряхтел и поскрипывал от восторга, подставляя двери и окна. Храмовый парк расцвел и пышно зазеленел, будто вновь наступила весна.
Куланн же пересек Оху на украшенной венками и коврами барже и занял самую выгодную позицию — во главе отряда сангасоев встал прямо возле ущелья, у выхода на Шангайскую равнину.
Поэтому когда Ворон, осторожно ступая, миновал наконец узкую расщелину, Каэ оказалась лицом к лицу со своим верным телохранителем. Всего на полкорпуса позади него возвышались мощные фигуры Могаллана и То Кобинана; рыцари расплылись в счастливых улыбках. Несколько десятков воинов полка Траэтаоны, тех самых, что сопровождали ее на Иману, выхватили из ножен мечи, полыхнувшие в лучах солнца. Так сангасои приветствовали своих военачальников высшего ранга.
И тут же взорвалась приветственными криками равнина, сплошь покрытая всадниками; вопили и смеялись матросы на барже, а среди них острый взгляд Каэ разыскал капитана Лооя — доблестный ее друг стоял неподвижно возле трапа.
— Как я рада вас видеть, — прошептала она. — Нет, не рада — счастлива.
Каэ возвратилась домой — чувство нежности и любви к этой земле было настолько пронзительным и острым, что она буквально задохнулась им и несколько секунд не могла говорить. Вот бы видел это все Тайара, тогда бы он понял, наверное, зачем она так рвалась назад! Сознание собственной необходимости, незаменимости и нужности для всех этих существ, среди которых людей была едва ли половина, придало ей сил. Она была уверена в том, что сделает все, чтобы этот мир продолжал радоваться жизни и не был уничтожен злой волей.
Потом до ее слуха долетели высокие и пронзительные звуки. Она осмотрелась и моментально все поняла, как только заметила в толпе встречающих трех рыжевато‑серых мохнатых малышей — это хортлаки выражали восторг и радость. Хорошо еще, что они догадались отрядить всего несколько посланцев, а не явились шумной и голосящей армией.
— Все‑таки вы, госпожа, сумели улизнуть, — засмеялся Куланн. — Я выехал вам вслед, но татхагатха велел мне возвратиться. Он сказал, что троих бессмертных и четырех фенешангов вполне достаточно для вашей охраны.
— Вижу, ты этому не очень веришь, — усмехнулся Джоу Лахатал, появляясь из ущелья.
За ним выехал га‑Мавет, а следом — Арескои на седом скакуне Бордонкая. Ущербная Луна висела в чехле, притороченном к седлу…
Через несколько секунд компания была в сборе, и Барнаба уже обнимался с суровым сангасоем. Они успели крепко сдружиться за время путешествия на Иману.
— А где же Магнус и Номмо? — немного разочарованно протянул толстяк, когда первые восторги утихли.
— Остались во дворце. Хозяин заявил, что должен лично присматривать за поварами, чтобы те приготовили настоящие шедевры кулинарного искусства, и никак иначе. А Магнус намекал загадочно про какой‑то сюрприз, но я точно не знаю.
— А отчего Лоой не трогается с места?