— Послушай, — сказала вдруг Каэтана, — послушай, жрец. Есть ли где‑нибудь в моем храме или в любом другом месте портрет Олоруна?
— Конечно, есть. Мать Истины, — склонился Тха‑галеджа. — Он висит на противоположной стене. Но что тебе в нем?
— Однажды во время своих странствий я встретила Гайамарта. Вам что‑нибудь говорит это имя?
— Говорит, великая. Это один из Древних богов. Но легенды гласят, что он стал отступником и принял сторону Новых богов, потому что не хотел покидать Арнем‑венд, а силы и власти, подобной твоей, у него не было.
— Гайамарт попросил меня поинтересоваться судьбой Олоруна там и тогда, где и когда мне смогут ответить на этот вопрос.
— Ты что‑нибудь помнишь? — спросил жрец после короткой паузы.
— Я начинаю вспоминать, Нингишзида. Но то, что я начинаю вспоминать, кажется мне абсолютно невозможным. Когда же я начинаю складывать мозаику событий, то получается, что это не так уж и невозможно. Что стало с Олоруном?
— Многие столетия он был верховным магом у гемертов. Когда‑то мой предшественник пытался выяснить у тебя, откуда он пришел, но ты ответила, что он был всегда, и более — ничего. Но однажды Олорун исчез, не оставив после себя ничего, кроме Таабата Шарран. Экземпляров этой книги было довольно много, но постепенно с ними начали твориться неприятные чудеса. Они горели при пожарах, исчезали при ограблениях храмов — а храмы стали грабить безбожно; они просто рассыпались в прах в руках потрясенных жрецов.
— Покажи мне портрет Олоруна! — перебила его Каэ резким повелительным тоном.
Присмотревшись к выражению ее лица, жрец махнул рукой двум сангасоям, и те поспешили к нему с горящими факелами.
Портрет Олоруна, написанный тщательно и с любовью, был довольно большого размера и выполнен на кипарисовой доске яркими красками, которые совсем не потускнели за века. И, судя по всему, прекрасно передавал сходство с оригиналом.
— Видишь? — спросила Каэ у жреца. Тот слегка побледнел, кивая головой.
— Что он должен увидеть — поинтересовался Тхагаледжа, подходя к ним.
— Фамильное сходство, — ответила Каэтана. Тхагаледжа присмотрелся к портрету и перевел взгляд на богиню, стоявшую перед ним?
— Не может быть!
— Чего не может быть?
— Ты же выбирала себе внешность наобум?
— Нет, правитель. Я никогда не изменяла своему лицу. Я просто менялась, как меняется любая женщина; любая истина, если она настоящая.
— Великие Древние боги! — прошептал потрясенный Нингишзида.
— Итак, Олорун действительно был всегда! — сказала Каэтана, возвращаясь на прежнее место. — Он существовал, потому что был не человеком, не магом, а богом. Древним богом и моим родственником. Братом?
Она надолго задумалась, уставившись отсутствующим взглядом в противоположную стену. Ни жрец, ни повелитель сангасоев не смели ее беспокоить.
— Я помню, зачем я пошла путешествовать по Варду, — наконец проговорила Каэтана.
И обоим мужчинам, сидевшим рядом с ней, отчего‑то стало страшно, хотя слова она произносила самые обыкновенные.
— Я помню, что хотела увидеть во внешнем мире. Помню, кто напал на меня и как лишил памяти.
Жрец и правитель подались вперед.
— И мне страшно, — просто сказала Каэтана. — Видимо, довольно скоро мне придется уйти в новое странствие, но сейчас не будем об этом. Дел, как ты сказал, жрец, накопилось и в Сонандане.
— Огромное количество, — подтвердил тот. Его почему‑то ужасал разговор о том, что произошло столетия назад с его богиней. Хотя он прекрасно понимал, что этого знания ему не избежать. Как там недавно сказала ему Кахатанна? «Умножающий познания — умножает и свою скорбь». Ну что ж! Это свидетельствует о том, что и другие миры населены не только дураками, но и умными людьми. Это утешает.
— Знайте, — сказала Каэтана, — я уходила во внешний мир, потому что у меня зародились некоторые подозрения, а теперь я окончательно уверена в том, что на Арнемвенде кроме Древних богов и Новых богов существует еще одна сила. Она есть повсюду, где существует незаполненное пространство, и это злая сила. Хотя я еще не знаю, что она собой представляет. Зато теперь уверена в том, что не Новым богам пришла в голову мысль расправиться со мной. У них бы на это ни сил, ни глупости не хватило. Это Он, неведомый еще противник, прикрываясь этими глупцами как щитом, лишил меня воли и памяти и выбросил в другой мир. Там я пребывала в человеческом теле, но не знала ни о своей сущности, ни о своем бессмертии. Я умирала и возрождалась вновь, не ведая о том, что в другом мире бродит мое безумное, бездушное и бессмертное тело.
— Скажи, Нингишзида, был ли среди тех людей, кто вышел со мной из Сонандана в последний раз, рыцарь по имени Ловалонга?
— Да, богиня. Их было двое: Ловалонга — молодой эламский герцог и Амадонгха — мастер клинка. Хотя тебе‑то он, конечно, уступал в мастерстве фехтования. Мы даровали им бессмертие, ибо никто не знал, сколько может продлиться твое странствие. Их можно было убить, но состариться они не могли.
— И я взяла с собой мечи Гоффаннона.
— Так их называли века спустя во внешнем мире. А здесь у них были свои имена — Тайяскарон и Такахай. Твой божественный брат, великий Траэтаона, подарил их тебе на день твоего рождения — так рассказывала ты моему предшественнику. Хотя, прости, не представляю себе, какие дни рождения могут быть у существ, подобных тебе?
— Веселые, — улыбнулась Каэтана. — Их ковал Курдалагон, еще во времена Древних. Огромный был, бородатый и громогласный. Всегда ходил в фартуке, и руки у него были измазаны сажей. А еще от него пахло металлом и углем. Где он сейчас? А Траэтаона долгое время приходил, чтобы потренировать меня, и не успокоился до тех пор, пока не понял, что большего от меня уже не добиться. Мы с ним фехтовали каждый день. Постой… — Она вся напряглась. — Ты сказал, что второй воин, который ушел со мной, звался Амадонгхой?
— Именно так я и сказал, о Кахатанна.
— Значит, есть возможность того, что убитый неизвестно кем учитель Джангарая, великий фехтовальщик Амадонгха, и мой спутник — одно и то же лицо.
— Позволь спросить, великая, — осторожно начал правитель, — я всегда думал, что богиня Истины знает абсолютно все — от великого до самой мелочи.
— Может, и так, — ответила ему Каэ. — Но тогда она скоро перестанет видеть Истину. Истина — это нечто большее, нежели простое знание самых крохотных и незначительных мелочей. Это ты понимаешь?
— Конечно, великая.
— Именно мое незнание дает мне возможность познать больше.
— Парадокс? — спросил Нингишзида.
— Истина мыслит парадоксами, — откликнулась Каэтана.
— Правильно ли я понял, что нам ещё предстоит сражаться? — спросил Тхагаледжа.
— Думаю, что да. Вряд ли тот, кто занял все пустые места, существующие в этом мире, позволит без боя забрать их и заполнить чем‑то совершенно иным.
— Трудное дело, — прошептал жрец. — Сначала его нужно отыскать.
— Да, — склонила голову богиня. — Самое трудное — увидеть зло в том, что кажется уже привычным, хотя и не самым лучшим.
— Ты скоро уйдешь, — прошептал правитель, и слова его прозвучали как приговор.
— У меня нет выбора.
— Ты же сама Истина.
— Там, где есть свобода, — дорогой Тхагаледжа, там нет и не может быть выбора, ибо истинными могут быть только единственно возможные вещи. Только это, понимаешь, и ничто другое. Только достоинство, только правда, только честь. Разве ты можешь предложить мн что‑нибудь взамен?
— Конечно нет, — ответил правитель.
— Тогда о каком выборе мы говорим? Я опять уйду во внешний мир, только на этот раз я вооружена знанием, а вы предупреждены. И потом, Я ведь уйду не сразу.
— Побудь с нами, — просит правитель.
— Мне здесь так хорошо, — откликается Истина.
Следующим утром, на рассвете, она снова отправилась в священную рощу Салмакиды. И почти сразу нашла маленькую поляну, ту самую, залитую золотым солнечным светом, поросшую душистыми диковинными цветами, усыпанную ягодами. Ту, на которой тоскливо пела свирель в незапамятные счастливые времена. Поляну, которую некогда создал для нее бог Эко Экхенд, Податель жизни, Древний Владыка Лесов.
Влюбленный бог, сердце которого навсегда осталось с ней.
Трое монахов подходят к храму Кахатанны и останавливаются неподалеку. Они садятся на лужайке, прямо под цветущим, благоухающим кустом и застывают в молчании. К одному из монахов подбегает маленький ежик и тычется мордочкой ему в руку, обнюхивая. Неизвестно чем, но запах его явно привлекает, потому что он начинает карабкаться на ноги монаха, цепляясь крохотными коготками, сопя и пыхтя.
Монах сидит потрясенный. И его ошарашенное, удивленное лицо никак не соответствует простому ходу событий.
Проходящий мимо жрец Кахатанны — молодой человек, впервые зашедший в храм, который наконец соизволил открыть перед ним свои двери, улыбается:
— Что, брат? Издалека, наверное, ты к нам добирался, если тебе еж в диковинку. Ты не думай, они безобидные, хоти и все в колючках.
Однако простая человеческая речь производит на троих сидящих еще более сильное воздействие — они подскакивают, оглядываются и возбужденно переговариваются между собой. И хотя это поведение не слишком похоже на манеру держать себя других искателей Истины, жрец никак не реагирует — сколько людей, столько и странностей. Если они пришли сюда, то рано или поздно найдут самих себя. И он тихо удаляется, чтобы не разволновать странную троицу еще больше..
— Нас видят?
— Нас слышат?
— К нам обращаются?
Трое монахов подходят поближе к храму. Затем садятся на ступеньках, достают шкатулку и высыпают из нее множество резных фигурок.
— Сыграем?
— Сыграем…
— Сыграем.
Поверхность шкатулки вопреки их ожиданиям остается гладкой и блестящей и узоров не меняет. Они молчат очень‑очень долго, пока из дверей храма не появляется женщина. Она медленно спускается по ступенькам и садится около монахов.