– Ты чего, Агаша? Видишь, мужчина интересуется, а ты словно воды в рот набрала. Похвались, скажи, что сама мастерила.
– Неужели сама? – искренне удивился Виктор. – Где ты училась?
– Нигде не училась, – опять ответила за нее говорливая баба. – Разве что в семье. У них так и идет: от деда к внуку. А тут, вишь, девка приспособилась.
– Дорого ли просите, красавица?
– Сколько заплатите…
– Денег у меня с собой маловато на такую красотищу. Но вот птичку да матрешку возьму.
Положил на прилавок две десятки.
– Это много, – зарделась Агаша, и добавила: – Спаси вас Бог.
И эта фраза вместо обычного спасибо, и необычные поделки, и сама красота девушки в этой забытой богом глуши – все казалось каким-то нереальным.
Виктор немного помедлил у прилавка:
– Скажи, как часто ты здесь торгуешь, если я захочу еще чего купить?
– Да как наработаю, так и выйду. К воскресенью стараюсь, продать легче.
– Ну, до встречи тогда, Агаша-краса, длинная коса.
Встретились они раньше, да так неожиданно, что у Виктора впервые затрепетало сердце от радостного волнения.
Вечером того дня, что побывал на рынке, он почувствовал, что занемог. Болело горло, бросало то в жар, то в холод, как всегда во время простуды отзывалась болью нога. К ночи поднялась, видно, высокая температура, впадал в забытье, в нездоровый, беспорядочный сон. То являлся ему добродушный майор из КГБ, то бронзовое лицо Рустама, а то зеленоглазая Агаша склонялась над ним с ласковой улыбкой. Так промаялся до утра, но и утро не принесло облегчения. Поэтому, открыв глаза и увидев Агашу в проеме двери, не поверил, прикрыл их снова, но видение казалось столь реальным, что заставил себя приподняться, сесть на лежанке. Живая, настоящая Агаша стояла перед ним, глядела изумленными глазами.
– Откуда ты, Агаша? Как оказалась здесь?
– К дяде своему пришла, Трифону Степановичу. А вы почему здесь?
– Приютил меня твой дядя, а сам в город по делам подался. А я вот приболел, – пожаловался Виктор. – Позавчера под ливень попал, промок весь.
– Так я вас вылечу, – оживилась Агаша. – У дядьки мед хороший припасен и травка всякая, и малина. Сейчас только чайник вскипячу.
От душистого травяного отвара действительно полегчало. Агаша подносила кружку к его губам, с ложечки кормила медом, и Виктор подумал, что после мамы Розы никто так не ухаживал за ним. Уснул, не заметил как, а проснулся, когда солнце клонилось к закату. Девушка сидела за столом на лавке.
– Агаша, я думал, ты ушла. Тебя дома не хватятся?
– Отец с матерью привыкли. Я по лесу долго гуляю, то бересту собираю, то какие сучки-задоринки. Есть такие, чуть поправь да подкрась, а из него уже зверушка выглядывает неведомая. Бывает, и заночую тут, у дядьки.
– Тебе бы учиться с таким талантом. Есть отделение – народные промыслы. В Москву бы поехать.
– У меня здесь учителя хорошие. А учиться мне нельзя, да меня и не примут.
– Почему это?
Агаша не ответила, перевела разговор на другое, подбросила в печь дровишек, поставила чугунок с картошкой, достала соленья из погреба.
– Бог мне послал тебя, Агаша, – растрогался Виктор.
– Бог и послал, – серьезно ответила девушка. – Ты как подошел к прилавку, так я и обомлела, потому что во сне тебя видела, да все никак не могла догадаться, где же мы встретимся, если я из деревни дальше леса никуда не хожу. А вот ведь не разминулись.
– Как это – «во сне»? – не понял Виктор.
И опять Агаша не ответила, только улыбнулась лукаво.
– Агаша, я бы твой портрет написал. Только, знаешь как? Обнаженную. Села бы ты на зеленую лужайку, обняла колени руками и положила на них голову. А волосы распущенные падали бы до самых ступней. И это была бы не откровенная нагота, а такая, что лишь угадывается, лишь дразнит. Назвал бы «Лесная нимфа», и любовались бы люди твоей красотой.
– Как же я перед мужчиной чужим оголюсь?
– Сама же говоришь – во сне видела, может, не такой уж чужой. А потом, перед художником, как перед доктором, обнаженной быть вовсе не зазорно. К нам в институт приходят мужчины, женщины, раздеваются и сидят, стараясь не шелохнуться, им за это деньги платят, а мы учимся рисовать человеческое тело. Но это учеба, и нам все равно, мужчина ли, женщина перед нами. Но если пошлет судьба художнику его Музу, это счастье. У всех великих были свои натурщицы.
Агаше разговор не понравился, Виктор не сразу это заметил, спохватился, замолчал.
– Никак на работу зовешь? – усмехнулась Агаша. – Спасибо, мне есть чем на хлеб насущный заработать.
– Ты не так поняла меня, Агаша. За работу платить надо, а мне пока и платить нечем. Я красоту твою запечатлеть хочу.
– Я все же пойду домой, скажусь отцу с матерью, – засобиралась Агаша. – А завтра приду пораньше, тогда и подумаем… Ты поешь да поспи. Утро вечера мудренее.
И опять не спалось Виктору ночью, но уже по другой причине. От снадобья Агаши прошла боль в горле, поутихла в ноге. Но сама Агаша словно не уходила. Едва впадал в дрему, она тут как тут. Он то губы ее искал, то прижимал к себе. Желание обладать ею было так велико, что распирало, болело в паху. Любовный опыт у Виктора был небогатый. Со студентками связываться не рисковал, чуть что – пришьют аморалку, либо жениться принудят. Захаживал иногда к сорокалетней буфетчице Тамаре из кафе напротив института, которое они называли «забегаловкой». Сама пригласила, когда ему порции сосисок не досталось.
– Ты зайди к концу работы, проводишь домой, я здесь недалеко живу. У меня в холодильнике целый килограмм сосисок, себе припасла, но тебе отдам.
Похвалился ребятам, что вечером сосиски притащит, они, переглянувшись, заулыбались.
– Значит, мать-наставница тебя заметила? – спросил Гиви.
– Почему мать-наставница? – не понял Виктор.
– Потому, брат, что у нее не одно поколение студентов любовной науке обучалось. Но ты сходи, сходи.
Тамара накормила, угостила хорошим коньяком и сама предложила: «Оставайся, красавчик». Ни тогда, ни во все последующие разы у него самостоятельно не возникало желание переспать с этой женщиной, но она все брала в свои руки – в прямом и переносном смысле, то ободряя, то подсмеиваясь над тем, что Виктор, не такой уж юнец, до нее не знал женщин. Стараниями Тамары он удовольствие все-таки получал, но сам инициативы не проявлял, не смел первым раздеть ее и уложить в постель. Да и нетерпения особого не испытывал. Однажды, погладив его по груди, Тамара сказала:
– Смотри, шевелюра у тебя густая, а грудь почти гладкая, так, поросль. Вот Гиви до чего заросший, у него, по-моему, даже спина волосатая. – А когда ее рука скользнула ниже, подлила масла в огонь: – А у Рустама здесь все чисто выбрито. Говорит, обычай у них такой, брить надо.
Виктор вскочил оскорбленный.
– Ты что же, весь институт наш обслуживаешь?
– Дурачок! – не рассердилась Тамара. – Это вы меня обслуживаете. Кого выберу, тот и обслужит. Вот Васька мне не понравился, толстоват, а вы все трое красавчики.
Виктора покоробил цинизм Тамары, больше он не приходил к ней ни разу. Но и она его тоже больше не звала. Впервые он томился от желания близости с конкретной женщиной – Агашей.
Она пришла, как и обещала, утром.
– Господи, Агаша, Агаша… – повторял Виктор, будто в бреду.
Она подошла, потрогала лоб, увидела пересохшие, потрескавшиеся губы. Обеспокоилась:
– Плохо тебе? Горишь весь.
– Это не то, Агаша, не то.
Обхватил ее, притянул к себе, навалился всем телом, подмял под себя. Дальнейшее помнит смутно – вырваться не дал, как-то справился с одеждой, что-то разорвал, что-то стянул, но овладел, вломился в нее и в ту же секунду разрядился. А еще через секунду испугался: ведь он, по сути, изнасиловал Агашу.
– Агаша, Агаша, прости меня!
Она лежала с широко раскрытыми глазами, и слезы текли по щекам, капали на подушку. Затем поднялась, как могла, поправила на себе одежду. Поднялся и Виктор.
– Я не смог совладать с собой, Агаша, – твердил он.
Агаша молча сняла с лежанки серое байковое одеяло, свернула его.
– Куда, зачем? – опять испугался Виктор. Разодранная одежда, испачканное девичьей кровью одеяло – вещдоки, по которым можно упрятать его на долгие годы.
Агаша вытерла ладонью глаза, улыбнулась:
– Пойдем, здесь озерцо есть, застираю, сами помоемся. Что случилось, то случилось.
Виктор обнял ее, прослезился:
– Святая ты, Агаша…
Девушка переоделась в чистую рубаху дяди Трифона, присев у воды, простирнула одеяло, выполоскала свою одежду.
– Там у дядьки нитки с иголкой есть, высушится – заштопаю.
– Агаша, посмотри на меня! Распусти косу, Агашенька. Как ты хороша! Куда до тебя васнецовской Аленушке! Распусти косу, Агашенька, чудо ты мое, прелесть моя.
Никогда не произносил Виктор таких слов, даже не предполагал, что есть они у него, свои, личные, что живут в его сердце.
Агаша косу распустила, волосы упали густой волной ниже пояса.
– И рубаху сними, пусть не прячет красоты твоей.
Послушно сняла и рубаху. Солнце, как специально, показалось из-за туч, заиграло в чистой воде, в зеленой траве, лучами прошлось по нежной коже девушки, звездочками зажглось в ее глазах.
– Ах, как жаль, не взял я мольберта. Поистине чудное мгновение: твоя красота с красотой природы слилась воедино.
Потом обнимал ее, обнаженную, целовал в губы ласково.
– Ты увидишь, Агаша, я совсем негрубый. Просто очень, очень хотел тебя и был слаб из-за болезни, почти не владел собой. Я буду любить тебя нежно.
Отошел, любуясь, как хороша. Тут только заметил крестик на шее.
– Агаша, а что это у тебя, зачем?
– Я в Бога верую, Витя.
– Ты что, серьезно? И в церковь ходишь?
– Хожу и в церковь.
– Да брось ты… какой Бог? Вон недавно спутник в космос запустили, слышала, наверное? Не старуха, в церковь ходить.
– Витя, а ты сам сколько раз при мне Бога вспоминал. Сказал, что меня сам Бог послал и святою назвал.