Яна задумчиво покачала головой:
— Нет, Сереж, старушка права. Мама не из таких. Папашино предательство так ее ранило, что она до сих пор вашему брату не верит. За ней ведь многие ухаживали и замуж звали, а она ни в какую. Обожглась. Уж если она спустя двадцать лет от мужиков шарахается, то сразу после Юрика, когда ожог еще не зажил, должно быть, обходила за милю.
— Значит, ты больше не сомневаешься, что Юра — твой отец? Тогда какие варианты у нас остаются? Юра — внебрачный сын туза? Твоя мама — внебрачная дочь матери туза или его самого? Все?
— Еще портрет-фальшивка. Но эту версию нужно проверять в Старграде. Как и версию с внебрачным Юрой. Зато здесь можно выяснить подноготную маминых родителей. В маленьких городах альковные тайны очень быстро становятся всеобщим достоянием.
Спросив у прохожего, как попасть на Советскую улицу, они через двадцать минут вышли на пыльную узкую дорогу, стиснутую с двух сторон заборами частных домов. Многоголосый собачий брех сопровождал их до самой калитки с нужным номером. Толкнув калитку, они попали во двор беленого дома с синими оконными переплетами и неровными, точно пузатыми, стенами. По двору, выщипывая редкие травинки, ходили куры, металась, надрываясь от лая, мохнатая цепная дворняга.
— Ну хватит, хватит, разошелся!
Сергей с Яной обернулись на голос и увидели полную женщину лет пятидесяти с небольшим. Женщина развешивала выстиранное белье и теперь неохотно прервала свое занятие.
— Вам кого? — спросила она, поставив таз прямо на землю и вытирая руки о фартук.
— Наталья Петровна?
— Да, это я. А вы чьи будете?
— Я — Марьяна, дочь Ольги Агаповой, а это мой друг Сергей.
— Олькина дочка, говоришь? — женщина недобро прищурилась. — И чего ж тебе здесь понадобилось?
Яна растерялась. Она никак не ожидала подобной недоброжелательности.
— Я… Я хотела поговорить с вами про бабушку.
— Про бабушку вспомнила?! — Наталья расставила ноги и уперла кулаки в бедра. — А где ты раньше была, когда бабушка в параличе лежала и у Бога смерти просила? Когда я кормила ее с ложечки и выносила за ней горшки? Когда обмывала ее, обряжала и в гроб укладывала?
— Не кричите на меня! Когда умерла бабушка, мне было двенадцать лет. А про ее смерть я узнала через год.
— Ну, Олька! Ну, змея подколодная! Мало того, что бросила родную мать, даже хоронить не приехала, так еще и дочери ничего не сказала!
— Как вы можете!.. Как вы можете так говорить! Ведь вы же знаете…
Яна начала задыхаться. Сергей притянул ее к себе, обнял и ласково похлопал по спине.
— Ну-ну, успокойся! А вы, уважаемая, выбирайте выражения. От девочки, которую мать избивала и морила голодом, нельзя ждать дочерней любви.
— Ты спроси ее, почему мама убежала из дома в одной ночной рубашке? В мороз! — Яна всхлипнула. — Что с ней сделали такое, что она даже сказать не могла? — Она вырвалась из объятий Сергея и повернулась к Наталье: — И даже после этого она мать жалела. Запретила Марьяне Алексеевне идти в милицию. Деньги присылала на продукты. Не ей — вам, чтобы она себя водкой лишний раз не травила! Да я бы на мамином месте эту пьяницу своими руками задушила!
— Что ты понимаешь, соплячка? — закричала Наталья Петровна, но уже без прежнего злобного напора. — Да, Анюта пила! И дочь спьяну, бывало, поколачивала. И мужиков водила, а среди них редкие сволочи попадались. Да только судить ее не нам с тобой! Можешь ты вообразить, каково это: жить после того, как у тебя муж повесился?
— Как повесился? — ахнула Яна.
— Да так! На веревке. Залез на чердак и того… А нашла его Нюрка. Сама из петли вынимала. Такие вот дела. После такого кто хошь сопьется.
— А из-за чего он?..
— Не знаю. — Наталья наклонилась к тазу с бельем, взяла полотенце, встряхнула, повесила.
И по тому, как скованно она это делала, по тому, как поспешно отвела глаза, Яна поняла: врет. Знает.
Потом она не могла объяснить, почему ее осенило. А может, и не осенило вовсе, ведь именно это подозрение она пришла проверить.
— Он узнал, что бабушка ему изменила? Что мама — не его дочь?
Очередное полотенце выпало у Натальи из рук. Она впилась в Яну глазами.
— Откуда ты?.. Нюра никому не говорила. Только мне. И то, потому что себя не помнила, только Ваську из петли вытащила… Она потом страшную клятву с меня взяла, детьми заставила поклясться, что не скажу никому. Как же ты узнала?
— Случайно. Встретила маминого настоящего отца и догадалась. Нет, вру, не догадалась, подумала только и тут же отмахнулась от этой мысли. Этот человек — большой начальник. И тогда тоже ходил в начальниках, правда, рангом пониже, но все равно. Как он мог сойтись с уборщицей рабочей столовой занюханного райцентра? Да и чем она могла его прельстить?
— Много ты понимаешь! — обиделась Наталья. — Нюра в молодости была редкой красоткой, по ней половина здешних парней сохли. И уборщицей она была не всегда. Сначала работала официанткой в горкомовской столовой. Это уж потом, после Олькиного рождения ее оттуда выперли. Придрались к какой-то мелкой провинности, а на самом деле из-за внешности прогнали. Нюрка после родов подурнела очень. Бабки наши говорили, что дочь у нее всю красоту отняла. Может, потому она Ольку и лупила. Но скорее из-за Васи. Из-за смерти его.
— Как он узнал, что ребенок не его?
— Не знаю. Говорю же, Нюра об этом никогда не рассказывала, только в самый первый день, когда прибежала сюда в слезах. И говорила-то обрывками, сквозь рыдания не поймешь ничего.
— А настоящего отца не назвала?
— Нет. Сказала только, что из приезжих партийных.
— Наверное, все было так, — рассуждала Яна, бредя с Сергеем по пыльному проселку. — Комсомольский начальник приехал сюда из Старграда в командировку. Увидел хорошенькую официантку и соблазнил. Или она его соблазнила. У бабки с дедом долго не было детей. Мама шестьдесят восьмого года рождения, а бабка — тридцать девятого. Замуж она вышла в двадцать два. И на седьмом году брака, наверное, сообразила, что ее Вася бесплоден. Вот и выбрала отца для ребеночка — заезжего, чтобы по городу не пошли слухи. Видно, любила она Васю. Сначала все у нее получилось, как задумывала. Забеременела, родила, муж ничего не заподозрил. Пять лет после этого они прожили в любви и согласии. А потом Вася как-то узнал, что у него не может быть детей… — Яна посмотрела на Сергея и поняла, что тот ее не слушает. Взгляд у него был какой-то странный — отрешенный и сосредоточенный. — Что с тобой? — спросила она. — Ты о чем думаешь?
— А? Да так, ни о чем. Голова болит. От жары, наверное. Нам, петербуржцам, пыльные степи противопоказаны. Давай сходим на реку, искупаемся.
— А она здесь есть? — усомнилась Яна.
— Сейчас узнаем. Эй, пацан! — крикнул он подростку на велосипеде. — Где у вас тут речка?
Парень затормозил и встал одной ногой на землю.
— Речка далеко. Вы лучше на пруды сходите, тут рядом. До конца улицы и налево, после хозяйственного еще раз налево. Все местные там купаются.
Сергей поморщился.
— А что, до речки очень далеко?
— Да нет, не особенно. На велике полчаса, а пешком, наверное, час. Только жарко идти. Дорога через поля, во-он она начинается.
Мальчишка махнул рукой куда-то в сторону и укатил.
— Ты как, не против прогуляться по полям? — спросил Сергей Яну.
— Да нет. Но у тебя же голова еще больше разболится.
— Ничего, искупаюсь — пройдет. А назад вернемся вечерком, на закате.
Они нашли магазин, купили большую бутылку воды, хлеба, сыра и яблок и отправились на реку. Шли долго, большую часть пути молча. Вид у Сергея был мрачный, видно, голова и впрямь разболелась не на шутку. Но когда наконец дошли, он сразу повеселел. Река оказалась быстрой и чистой, но мелкой, по пояс. Вода перекатывалась через песчаные отмели, дробилась на небольшие рукава и огибала островки. Пришлось пройти еще метров триста, пока не обнаружилась глубокая заводь, где можно было поплавать.
Сергей окунулся и ожил на глазах. Начал дурачиться, брызгаться, потащил Яну на глубину. Она отбивалась, визжа и смеясь, потом нырнула и поплыла под водой.
Когда она вынырнула, а Сергей нагнал ее и снова утянул под воду, Яна здорово рассердилась. Что за дурацкие шутки! Она даже вдохнуть толком не успела! Так и утопить недолго. И как вцепился крепко, паразит!
Яна извернулась, от души лягнула его, вырвалась и, лихорадочно работая конечностями, вынырнула на поверхность. Через секунду неподалеку появилась голова Сергея.
— Ты что, дурак?!! — закричала она.
И осеклась.
В его глазах не было смеха, в них был холодный расчет. Он смотрел на нее, как смотрит на птичку кот, примериваясь к прыжку. Яна, сильно загребая руками, рванулась к берегу. Но не проплыла и трех метров, когда на ее щиколотке сомкнулись его пальцы. В следующее мгновение она снова оказалась под водой.
«Боже, мне не выкарабкаться! Он гораздо сильнее меня! И плавает куда лучше! Но почему? Почему?!»
Часть третья
Сергей Владимирович испытывал настоятельную потребность надавать себе пощечин. Только третьего дня Виталий Желнин сидел в этом кабинете — темнил, изворачивался, бледнел, краснел, трясся, как овечий хвост, и вообще выказывал все признаки слабости и нервозности. Любой щенок с минимальным следовательским стажем расколол бы такого «клиента» в считанные минуты. А он, Гуляев, матерый волк, оттрубивший в прокуратуре четверть века, дал маху. Проявил, называется, гуманность! В результате господин «личный помощник» Турусовой отправился следом за своей шефиней и любовницей туда, откуда его ни повесткой не вызовешь, ни под конвоем не доставишь. А с его смертью погибла и надежда Гуляева раскрыть убийство губернаторши быстро и безболезненно.
Да, именно безболезненно. Сергей Владимирович вполне отдавал себе отчет в том, что эта формулировка — не фигура речи. Его подозрения в отношении Оксаны Вольской, не скрывающей неприязни к покойной Турусовой и имевшей самые широкие возможности организовать ее убийство, материализовались в неприятную ноющую боль в левой части груди. И только с появлением фигуранта, который на допросе едва не наложил от страха в штаны, явно знал больше, чем говорил и у которого на момент убийства Альбины не было алиби, зато был пропуск в клинику, болезненное ощущение исчезло.