н курит да болтает, пока у меня голова не начнёт кружиться…
Аиша словно в оправдание сказала:
— Аристократы не работают!
Хадиджа в насмешку сказала:
— Извините!.. Ты вправе защищать подобный образ жизни. По правде говоря, Аллах не соединил ни одну столь же похожую друг на друга пару, кроме вас. Вы оба похожи: ленивые, кроткие и апатичные, как будто один человек. Этот господин весь свой день проводит, куря и играя на лютне. А она приукрашивается и прохаживается туда-сюда перед зеркалом…
Ясин спросил:
— А почему бы нет, раз она по-прежнему красива?!..
Не успела Хадиджа и рта раскрыть, как он опередил её вопросом:
— А скажи-ка мне, сестричка, что ты будешь делать, если твой ребёнок будет твоей копией?
Хадидже уже по горло были все его нападения, и она серьёзно ответила ему:
— С Господней помощью он пойдёт в своего отца или деда или бабку или тётку по матери, но если… — и тут она рассмеялась. — Но если он пойдёт в свою мать, то будет ещё более достоин ссылки, чем Саад-паша!
В этот момент Камаль тоном знатока сообщил им:
— Англичанам не интересна красота, сестрица. Они весьма восхищаются и моим носом, и моей головой…
Хадиджа ударила себя в грудь и воскликнула:
— Они претендуют на то, чтобы быть твоими друзьями, а сами обращаются с тобой как с игрушкой!.. Да покарает их Господь наш.
Аиша тонко подмигнула Фахми и сказала:
— До чего же обрадуются некоторые личности твоим молитвам…
Фахми улыбнулся и пробормотал:
— А как я обрадуюсь, что у них есть среди нас анонимные друзья.
— Как жаль, а ведь это всё твоё воспитание…
— Среди людей есть и такие, на кого не действует никакое воспитание.
Камаль, как бы оправдываясь, сказал:
— А разве я не просил Джулиана вернуть Саада-пашу?
Хадиджа со смехом сказала:
— В следующий раз заставь его поклясться своей головой.
Фахми уже не раз чувствовал, что все они потихоньку подталкивают его всякий раз, как выпадает возможность, к разговору и сочувствию. При этом всё это время его не покидала тоска, которая часто отделяла его от родных, даже когда он был в их кругу. Он испытывал одиночество и тоску, несмотря на обилие народу на их семейных посиделках. Фахми испытывал одиночество в сердце, в печали и в воодушевлении своём посреди всех этих смеющихся и шутящих людей. У них даже ссылка Саада была поводом для веселья, если того требовал момент… Он смотрел на каждого из них украдкой, и обнаружил, что все они довольны. Аиша… она чувствует удовлетворение. Хотя из-за своей беременности она и утомилась немного, но довольна всем, даже своей усталостью. Хадиджа… жизнерадостна и весела. Ясин… Само здоровье и радость. Один из тех, кто придаёт значение событиям в эти дни!.. Кого из них беспокоит, вернётся ли Саад или так и будет ссыльным? Уйдут англичане или останутся?! Он же сам чужой, точнее, чужой среди них. И хотя это чувство обычно заставляло его быть снисходительным с ними, однако на этот раз он испытывал негодование и даже гнев. Может быть, именно из-за этого он так переживал в последние дни. Он часто ждал, когда же услышит новость о том, что Мариам вышла замуж. Это было предметом его тревог и мучений, хотя он заранее смирился с разочарованием и почти привык к нему с течением времени. Но сама любовь его отходила на задний план, ибо его всецело занимали другие, более значительные дела, пока не случилось то самое происшествие с Джулианом и не грянул гром. Мариам флиртовала с тем англичанином, не имея даже видов на то, чтобы стать его женой. И что же тогда должно было означать её кокетство?.. Источником его было бесстыдство?.. Мариам — бесстыдница?… К чему тогда все его прошлые мечты?.. Едва он остался наедине с Камалем, как тут же попросил его повторить всю историю от начала до конца, требуя точно описать все подробности: как он заметил, что происходит вокруг, где стоял солдат, и где находился сам Камаль, и уверен ли он, что сама Мариам выглядывала из окна? И на самом ли деле она поджидала этого солдата?.. И видел ли Камаль, как она ему улыбалась, и так далее, и так прочее… Затем он спросил его, стиснув до боли зубы:
— Она в страхе попятилась назад, когда её взгляд упал на тебя?
Он стал представлять в своих фантазиях разные образы и картины, её долгую улыбку, даже увидел её губы, и зубы, обнажённые в улыбке, видел её такой же, как и в день свадьбы Аиши, когда она была подружкой невесты во дворе дома Шаукатов.
— Кажется, сегодня мама не будет сидеть вместе с нами.
Это был голос Аиши, в котором чувствовалось сожаление.
Хадиджа сказала:
— В доме становится всё больше посетителей.
Ясин засмеялся:
— Боюсь, что такое обилие гостей вызовет подозрение у солдат, и они ещё подумают, что это политическое собрание, которое проводится у нас дома.
Хадиджа горделиво ответила:
— Друзья отца любят его как зеницу ока…
Аиша тоже взяла слово:
— Я видела, что во главе всех гостей был господин Мухаммад Иффат.
Хадиджа подтвердила её слова:
— Он был близким другом отца ещё до того, как я появилась на свет.
Ясин, покачав головой, сказал:
— Отец обвинил меня в том, что я порвал их дружбу.
— А разве развод может порвать отношения между такими близкими друзьями?!
На губах Ясина показалась улыбка:
— Не может, за исключением друзей твоего отца!
Аиша гордо произнесла:
— Кто согласится ссориться с отцом?.. Клянусь Господом, во всём мире не найти ему равных.
Затем она глубоко вздохнула и сказала:
— Всякий раз, как я вспоминаю, что произошло между ним и тем юношей вчера, у меня волосы на голове дыбом становятся…
Хадидже в конце концов надоела угрюмость Фахми, и она решила избавить его от неё напрямую — после того, как ей стало ясно, что все её скрытые попытки провалились, и она обратилась к нему с вопросом:
— Братец, а ты видел, как Господь почтил тебя в тот день, когда осуществил твою мечту… о Мариам?! Фахми посмотрел на неё со смесью удивления и смущения. В тот же миг все сосредоточили на нём взгляды, даже Камаль — и тот с интересом уставился на него. Воцарилось молчание, скрывшее всю глубину подавленных чувств Фахми, которые он по-прежнему не хотел замечать или скрывал в себе, и которые ясно и смело выразила, наконец, Хадиджа. Все присмирели и глядели на юношу в ожидании его ответа, словно он сам задал этот самый вопрос, хотя Ясин считал, что положить конец этому молчанию нужно до того, как оно повиснет камнем и причинит боль, и потому, притворившись весёлым, заявил:
— Твой брат один из непорочных, которых возлюбил Господь…
В эти минуты Фахми переживал исключительно трудную ситуацию, стыд. Он лаконично сказал:
— Это старинная проблема, сглаженная временем и забвением…
Аиша оправдывающимся тоном произнесла:
— Фахми был не единственным, обманутым ею, она всех нас обвела вокруг пальца…
Хадиджа, встав на защиту собственных слов, — самое большее, что она могла сейчас сделать — это обвинить его в невнимательности, сказала:
— В любом случае, я всегда была уверена в том, что произойдёт, хоть и считала её невинной, хотя она на самом деле достойна…
Фахми перебил её и с деланным безразличием сказал:
— Это уже давно забытая история. Англичанин ли… египтянин…. не важно. Оставим всё это…
Ясин возобновил свои размышления над «проблемой» Мариам… Мариам?!.. Он не посмотрел на неё ни разу за всё это время, когда она попадала в его поле зрения, разве что мимоходом. Он часто избегал её из-за того, что Фахми был увлечён ею, пока не раскрылось её падение… И вот тут-то его интерес возрос, и он стал задаваться вопросом — а что она за особа такая? Ему хотелось как следует разглядеть, испытать ту девушку, что привлекла страсть англичанина. Англичане пришли в их квартал как бойцы, а не как ухажёры. Его гнев на Мариам был всего лишь возмездием за случившееся. Но в глубине души его чрезвычайно возбуждало присутствие по соседству с собой смелой «опозорившей себя» девицы, вроде неё, когда его отделяет от неё одна стена. В его широкой груди разлилось то животное возбуждение, что манило его выйти на охоту за «дичью». И если он и оставался — из уважения к грусти Фахми, который любил её, — в рамках пассивного преступного удовольствия, во всём квартале никто так не возбуждал его интерес, как Мариам.
— Пришло время возвращаться домой.
Это сказала Хадиджа, вставая со своего места, когда из прихожей к ним подошли Ибрахим и Халиль Шаукат, что беседовали друг с другом. Все встали: кто-то только потягивался, а кто-то уже застёгивал верхнюю одежду. И лишь Камаль по-прежнему сидел на диване и смотрел на дверь зала с грустью в глазах и тяжело бьющимся сердцем…
67
Господин Ахмад сидел за своим рабочим столом, уткнувшись в тетради — его ежедневная рутинная работа помогала ему забыть, хотя бы ненадолго — его личные и общественные тревоги, что распространяли кровавые новости. Он любил лавку так же, как и свои посиделки с друзьями, вино и музыку, потому что и там, и там ему удавалось вырваться из ада постоянных размышлений. Однако в лавке царила атмосфера торга, споров о цене и выгоде, и тому подобных вещей, составлявших привычную для него жизнь. Жизнь эта позволяла ему внушить себе некоторую уверенность того, что всё ещё, возможно, вернётся на свои места, в первоначальное состояние, к миру и стабильности. К миру? Куда же он делся, этот мир, и когда ему позволено будет вернуться?!.. Даже в этой самой лавке под покровом таинственного шёпота творятся кровавые события. Покупатели не довольствуются одной только торговлей и сбиванием цен; их языки по многу раз вполголоса пересказывают новости, сожалеют о трагических инцидентах. Помимо мешков с рисом и кофе здесь разносят слухи о боях в районе Булак, кровавой бойне в Асьюте, десятках трупов в гробах, о юноше, который отнял у врага пулемёт. Он хотел внести его в Аль-Азхар, но его опередила сама судьба: в его тело вонзились десятки снарядов. Эти и другие новости то и дело окрашивались в яркие цвета и уже прожужжали ему все ушли. И это происходило в том месте, где он искал себе приют и пытался всё забыть! До чего же жалкой была жизнь в тени смерти! Разве революция не могла поторопиться осуществить свои цели до того, как принесла беды ему и членам его семьи?!.. Ему не жалко было денег, и он не скупился на чувства, более того — полностью был готов отдать свою жизнь. Но какое же тяжкое испытание уготовил Аллах Своим рабам — их души ничего не стоили, а кровь лилась рекой!.. Революция не была теперь уже просто вызывающим восторг «развлечением»: куда бы он ни шёл, всюду его подстерегала угроза. Она подстерегала и его сына-бунтовщика. Революционный пыл господина Ахмада охладел. Он питал мечты о независимости и возвращении Саада, однако без всякой крови и революции, то есть без всей этой паники. Он кричал лозунги с остальными и чувствовал то же воодушевление, что и они, но его ум отказывался идти по течению, цепляясь за жизнь, и он оставался один на фоне происходящих событий, словно корень дерева, вырванного из земли бурей, у которого обломаны ветви. Он совсем не обессилил, хотя его любовь к жизни была огромной и такой останется до конца. Если бы Фахми верил в то же, что и он, то