школе он был бездушным телом, ибо дух его блуждал по Суккарийе. Он задавался вопросом о новорожденном, чьего появления на свет ждал столько месяцев, с любопытством пытаясь раскрыть этот секрет. Однажды он стал свидетелем того, как окотилась кошка, когда ему было лет шесть. Он обратил внимание на её истошные завывания и бросился к ней под навес из плюща на крыше, и обнаружил, что она извивается от боли, а глаза её выпучены наружу. Следом за тем он увидел, что пылающее тело её разваливается на куски, и одним прыжком отскочил в сторону с громким криком. Это воспоминание бродило где-то в недрах его памяти и давало о себе знать, даже заставляя его вновь и вновь отскакивать назад в страхе, и веяло вокруг него, словно назойливые мухи. Но он не стал поддаваться страху и не мог представить себе, что между кошкой и Аишей существует подобная связь — одно дело животное, а другое — человек. По его мнению, это как небо и земля, несравнимы друг с другом. Но что-же тогда происходит сейчас в Суккарийе?… Какие чудеса творятся с Аишей?… Все эти вопросы ставили его в тупик, и ответов на них не было.
Едва он покинул школу после полудня, как тут же бегом пустился по дороге в Суккарийю. Он вошёл во двор дома Шаукатов еле дыша, и прошёл прямо к двери, что вела на женскую половину, и тут глаза его встретились с глазами отца, который сидел, переплетя руки на набалдашнике трости, что стояла между ног. Он был неподвижен и словно пригвождён к своему месту, хлопая глазами как загипнотизированный, не шевелясь и не моргая. Ахмадом овладело какое-то постыдное, грешное чувство, которое он не понимал, и ожидал, что на него вот-вот обрушится кара за это, а также страх, что распространился по всему телу, пока он не пустился в разговор с кем-то, кто сидел рядом с ним. Он обернулся к Камалю, и тот отвёл глаза, судорожно проглотив слюну.
В этот момент в глубине комнаты мелькнули силуэты Ибрахима Шауката, Ясина и Фахми, прежде чем Камаль успел броситься в комнату. Он вприпрыжку поднялся по лестнице и уже достиг этажа, где были покои Аиши, толкнул полуоткрытую дверь и наткнулся на Халиля Шауката, мужа Аиши, который стоял в зале. Он увидел также дверь в спальню, которая была закрыта, откуда до него донеслись голоса женщин, что разговаривали друг с другом: его матери и вдовы покойного Шауката, а также третий голос, который был ему незнаком. Камаль поприветствовал супруга Аиши и спросил его, внимательно и радостно глядя на него:
— Сестрица Аиша уже родила?
Мужчина предупреждающе поднёс к усам указательный палец и сказал:
— Тссс…
Камаль понял, что вопросы здесь неуместны, и даже его приход сюда, как бывало раньше, не приветствуется, и засмущался от неловкости, причину которой и сам не знал. Он хотел подойти к закрытой двери, но голос Халиля остановил его — он не без досады воскликнул:
— Нет…
Камаль удивлённо повернулся к нему, но мужчина быстро произнёс:
— Спускайся вниз, хитрюга, и поиграй там…
Душа мальчика ушла в пятки и он неповоротливо отступил назад. Ему было невмоготу подобное недостойное вознаграждение за ожидание длиною в целый день, и когда он дошёл до порога зала, до ушей его донёсся странный голос, что исходил из запертой комнаты. Он казался высоким и тонким, затем становился более грубым и хриплым, заканчиваясь долгим предсмертным хрипом. Затем на миг он прекратился, а потом послышался глубокий жалобный вздох, который поначалу показался ему необычным, словно он не знал, кто же испустил его. Но мучительные нотки в этом голосе выделялись посреди всего этого пыла, хрипа и стонов и свидетельствовали о том, что он, без сомнения, принадлежал его сестре, или точнее, растворившейся, расплавившейся Аише. После того, как глубокий стон повторился, Камаль убедился в своём предположении, и задрожал всеми фибрами души. Ему вдруг показалось, что он видит, как она вся скрючилась от боли, что напомнило ему ту кошку. Он повернулся к Халилю и обнаружил, что тот сжимает и разжимает ладони со словами: «О Милостивый Господь!», и ему снова почудилось, как тело Аиши сжимается и разжимается, словно ладони её мужа. Он больше не мог владеть собой и выбежал вон из комнаты, плача и закрывая рот. Когда он дошёл до конца женской половины дома, его слух привлекли чьи-то шаги, что следовали за ним по пятам, и он увидел служанку Суидан, которая в спешке спускалась вниз. Она прошла мимо него, не обратив никакого внимания, пока не остановилась у порога на женской половине, а затем позвала своего господина — Ибрахима, и тот поспешил к ней. Он сказала ему: «Слава Аллаху, господин мой», и ничего к этому больше не прибавила, даже не дожидаясь его ответа. Она лишь повернулась на пятках вокруг себя и поспешила к лестнице, затем без колебаний поднялась, а Ибрахим вернулся к мужчинам с сияющим от радости лицом. Лишь один Камаль не знал, что ему делать. Но не прошло и минуты, как Ибрахим вернулся в сопровождении Ахмада, Ясина и Фахми, и мальчик посторонился, пока они не прошли мимо, затем поднялся вслед за ними с бешено колотящимся сердцем. Халиль встретил пришедших у входа в покои жены, и услышал слова её отца:
— Слава Аллаху, всё благополучно…
Халиль мрачно пробормотал:
— Слава Аллаху за всё, что Он дарует…!
Ахмад с интересом спросил его:
— Что это с тобой?
Тот, понизив голос, сказал:
— Я пойду за врачом…
Ахмад с тревогой спросил:
— Для новорождённого…?
Тот ответил ему, кивнув в знак согласия:
— Для Аиши!.. С ней не так всё хорошо, как хотелось бы. Я сейчас приведу врача…
И он ушёл, оставив после себя явное ощущение беспокойства и тревоги. Затем Ибрахим Шаукат пригласил их в гостиную, и они молча прошли туда. Через некоторое время появилась и вдова Шауката, и заметив их, улыбнулась, что вселило в них уверенность. Она села и объявила:
— Бедняжка долго страдала. Силы её истощились, но это непроизвольное состояние, и скоро пройдёт. Я уверена в своих словах, но мой сын сегодня, кажется, испытывает страх без причины, так как нет никакой надобности во враче. — Затем она тихо прошептала. — Врач наш — лишь Господь Бог, и Он один может врачевать…
Ахмад больше не был в состоянии сохранять свою обычную серьёзность и невозмутимость перед детьми, и в тревоге спросил её:
— Что с ней?… Я не могу её увидеть?
Женщина улыбнулась и сказала:
— Ты её скоро увидишь, она здорова и хорошо себя чувствует. На самом деле, это мой сумасшедший сын без всякой на то причины вас всех встревожил…
За этой широкой, сильной грудью, за этой солидностью и решительностью, внушающей уважение, скрывалось величайшее страдание, а за этими ничего не выражающими глазами таились сдерживаемые слёзы… Что произошло с его малышкой?.
— Врач?!.. Почему эта старуха встала между мной и ею?!.. Всего одна лишь нежная улыбка или доброе слово, особенно от меня, способны уменьшить её боль. Замужество, муж, страдания. В моём доме она не отведала горечи страданий. Милая моя девочка, да сжалится над тобой Аллах. Вкус жизни стал горек… Фахми… Я вижу, что и он безмолвно страдает… Понял ли он смысл боли?… Откуда ему знать, что происходит в сердце матери?!.. Старуха уверена в том, что говорит: её сын встревожил нас без всякой на то причины. О Аллах, внемли моим молитвам, Ту лучше знаешь, что я испытываю. Спаси её, как уже спас меня от англичан. Моё сердце не выдержит этой боли. Милосердие — только у Аллаха, и только Он способен сберечь моих детей от всякого зла. Без этого жизнь бессмысленна. Нет вкуса у радости и веселья, у развлечений и пения; если в меня вонзят острую иглу, я буду молить о благе для всех них, ведь моё сердце — сердце отца. К чему все эти увеселения? Это только пустое времяпрепровождение. Можно ли развлекаться, как обычно я делал по ночам, с тем же радостным сердцем? Как бы мне хотелось засмеяться от всего своего чистого сердца! Но нервы мои напряжены, словно натянутая струна. Мне достаточно посмотреть на Фахми — он упорно напоминает мне о боли. До чего же я ненавижу боль. Мир без боли — это же для Аллаха Всемогущего ничего не стоит. Мир без боли, пусть даже и ненадолго. Там будет и смех, и пение, и забавы. О Милосерднейший из милосердных, спаси Аишу!..
Халиля не было где-то около сорока пяти минут. Он вернулся в сопровождении врача, и оба сразу же вошли в комнату Аиши и закрыли за собой дверь. Ахмад узнал об их приходе и направился к двери гостиной, постоял немного на пороге, окинув взглядом закрытую перед ним дверь, затем вернулся на место и снова сел. Вдова покойного Шауката сказала:
— Вы непременно убедитесь в правоте моих слов, как только услышите врача…
Ахмад поднял голову вверх и пробормотал:
— Прощение лишь у Аллаха…
Вскоре он выяснит правду, и туман сомнений рассеется, каковы бы ни были последствия. Сердце его бьётся стремительно и непрерывно, надо лишь подождать, осталось совсем немного. Его вера в Аллаха сильна и глубока, её ничем нельзя поколебать, так что он предаёт себя в руки Господа. Долго ли нет, но врач выйдет оттуда, и тогда он расспросит его обо всём. К чему вообще врач? Он прежде об этом и не думал. Врач в комнате у женщины?!.. Лицом к лицу?… Но он же врач!.. Что поделаешь?! Самое главное — чтобы Господь наш взял её за руку, а мы будем молить Его о её благополучии.
Наряду с тревогой Ахмад испытывал смущение и негодование. Обследование продолжалось около трети часа, затем дверь раскрылась, и Ахмад встал и тут же прошёл в зал, а за ним — сыновья, и все вместе столпились вокруг врача. Он был одним из знакомых Ахмада, и с улыбкой взглянул на него и сказал:
— С ней всё в порядке, она здорова…
Затем уже более серьёзным тоном:
— Меня позвали к роженице, но по-моему, по-настоящему помощь требуется новорожденной…
Ахмад впервые за целый час вздохнул с облегчением, и с мягкой улыбкой на лице спросил:
— Следовательно, можно верить этому, вы ручаетесь?
Врач с притворным удивлением сказал:
— Ну да, а как же. Но разве вас не волнует ваша внучка?!
Ахмад, улыбаясь, ответил: