— О Боже, бедняжка. Мать — с одной стороны, отец — с другой. Выдержит ли Зейнаб расставание с ним..?
Подчёркнуто презрительным тоном Ахмад сказал:
— Необходимость требует своего. — Затем спросил. — Когда он станет настолько взрослым, чтобы жить с отцом?.. Ты не помнишь?
Амина ненадолго задумалась и сказала:
— Он немного моложе Наимы, дочери Аиши, и немного постарше Абдуль Мунима, сына Хадиджи. Значит, ему пять лет, господин мой. Года через два отец заберёт его к себе, не так ли?
Ахмад, зевнув, сказал:
— Со временем увидим. — Затем продолжил. — Он уже был женат, я имею в виду её нового мужа!
— А у него есть дети?
— Нет, его первая жена не рожала…
— Может быть, это и подбило Мухаммада Иффата…
Ахмад с недовольством отметил:
— Не забывай о его положении…
Амина возразила:
— Если бы всё дело было только в положении, то никто бы не сравнился с вашим сыном, по крайней мере, ради вас…
Он почувствовал негодование, так что даже про себя проклял Мухаммада Иффата, — несмотря на всю симпатию к нему, — однако, вновь подчеркнул момент, который придавал ему утешение:
— Не забывай, что если бы он не стремился сделать нашу дружбу неприступной крепостью, то без колебаний удовлетворил бы мою просьбу…
Амина высказала то же самое чувство:
— На конечно, конечно, господин мой. Это же дружба на всю жизнь, а не забава какая-то.
На него вновь напала зевота, и он процедил:
— Возьми-ка лампу да унеси её…
Амина встала, чтобы выполнить его приказание, а он ненадолго прикрыл глаза, затем поднялся, словно преодолевая лень, пошёл к кровати и улёгся на неё… Вот сейчас он чувствовал себя великолепно!! Какое же удовольствие поспать после такой усталости!! Да уж. В голове его стремительно пульсировала кровь, хотя иногда у него бывали и головные боли, но хвала Аллаху за всё!.. Полная ясность в голове было делом давно минувшего прошлого. «Мы хватаемся чего-то упущённого, только когда уходим в себя, но это не возвращается к нам, и виднеется нам из прошлого в виде бледного воспоминания, вроде того слабого света, что идёт из полукруглого окошка над дверью. Так поблагодарим же Господа за всё!! И насладимся жизнью, которой другие завидуют!! Самая большая польза для него будет в том, чтобы решить — принять или нет приглашение друзей, или же оставить проблемы завтрашнего дня на потом, за исключением Ясина… Это проблема и вчерашнего дня, и сегодняшнего, и завтрашнего. Тот, кому уже двадцать восемь, уже не ребёнок, и найти ему новую жену не составит труда, однако… Аллах не меняет положения людей, пока они не изменят самих себя. Вот только когда руководство Аллаха засияет и наполнит всю землю, так что свет его ослепит глаза? Тогда он закричит изо всех сил: „Хвалите Господа!“ Но что сказал Мухаммад Иффат? Что Ясин исходил вдоль и поперёк весь квартал развлечений в Узбакийе…» Узбакийа была вдоволь исхоженным им самим весёлым кварталом. Эта тоска многократно тянула его вернуться в питейные заведения того квартала, чтобы оживить свои воспоминания. За тем и нужно поблагодарить Господа, что он узнал тайну Ясина прежде, чем отправиться в путь. Иначе посмеялся бы шайтан-насмешник над ним от всего сердца. Они дали путь своим детям, а те выросли. «Сначала австралийцы отстранили тебя оттуда, и в конце концов, теперь помехой тебе стал твой сын…»
2
Из пекарни доносились звуки замешиваемого теста, которые вкупе с кукареканьем петуха нарушали тишину на рассвете. Умм Ханафи усердно месила тесто, налегая на него всем своим дородным телом. Её круглое лицо блестело в свете лампы, висевшей на потолке пекарни. Годы не затронули ни её волосы, ни тучного тела, но к её чертам была подмешана какая-то угрюмость, да огрубелость. Справа от неё за кухонным стулом сидела Амина и сыпала отруби на доску для резки хлеба, готовясь положить на неё лепёшки. Работа шла в тишине, пока Умм Ханафи не закончила месить тесто. Она вытащила руки из миски и вытерла взмокший от пота лоб сгибом локтя, затем махнула кулаком, покрытым мукой, который выглядел точь-в-точь как белая боксёрская перчатка, и сказала:
— Госпожа моя, вам предстоит тяжёлый день, хотя и приятный. Да увеличит Аллах число радостных дней…
Амина, не отрывая головы от своего занятия, пробормотала:
— Мы должны подготовить целый стол вкусных блюд…
Умм Ханафи улыбнулась, и кивнув подбородком хозяйке, сказала:
— Благословение — в мастерстве…
Затем она снова погрузила руки в тесто и продолжила месить его.
— Мне бы хотелось, чтобы мы довольствовались только раздачей похлёбки нищим вокруг мечети Хусейна.
Порицающим тоном Умм Ханафи заметила:
— Но среди нас не будет ни одного чужого.
В словах Амины прозвучало некоторое недовольство:
— В любом случае, это будет пир и настоящее шумное гуляние. Фуад, сын Джамиля Аль-Хамзави, тоже получил диплом бакалавра, однако этого не слышно и не видно!!
Но Умм Ханафи снова упрекнула её:
— Это лишь удобный случай собраться нам всем вместе с теми, кого мы любим…
Разве было место радости без упрёков или опасений? В прежние времена она подсчитывала годы, и обнаружила, что Камаль получит свой школьный диплом тогда же, когда и Фахми получил бы свой диплом по праву. Но такой праздник так никогда и не состоялся, а её благотворительный обет так и не был исполнен. Девятнадцать… Двадцать… Двадцать один… Двадцать два… Двадцать три… Двадцать четыре… Расцвет его молодости, когда её лишили возможности прижать его к груди. Вместо этого такую возможность получила сырая земля. Сердце её было расколото тоской.
— Госпожа Аиша обрадуется пахлаве, и вспомнит те денёчки, сударыня…
«И госпожа Аиша обрадуется, и мать Аиши тоже обрадуется. День и ночь, сытость и голод, бодрость и сон — всё идёт по кругу, как будто ничего и не было. Утешься и забудь заявление того, кто сказал, что не будешь ты жить после его смерти ни дня — ты ведь жила, чтобы поклясться на его могиле, и если сердце твоё содрогалось, это же не значит, что и весь мир перевернулся, словно его полностью забыли до тех пор, пока не придёт время посетить кладбище. Сынок, ты наполнял и глаза мои, и душу, а тебя вспоминают лишь по праздникам. Где же вы сегодня?.. Каждый занят своим делом, кроме тебя, Хадиджа — у тебя сердце и дух твоей матери, даже данный тобой однажды совет быть терпеливой. Аиша не такая, но подожди! Не стоит быть столь несправедливой к ней. Она скорбела столько, сколько и положено. А Камаля не за что упрекать — пожалей эти юные сердца. Ты был для меня и первым, и последним, Фахми. Твои волосы стали седыми, Амина, а сама ты стала похожа на призрак. Так говорит Умм Ханафи — не будет у тебя больше ни здоровья, ни молодости. Тебе уже почти пятьдесят, а ему не было и двадцати. Беременность с её прихотями, роды, вскармливание молоком, любовь и надежды, а потом ничто… Интересно, а в голове у моего господина разве нет этих же мыслей?.. Оставь его в покое! Скорбь мужчин не похожа на женскую скорбь. Так говорила ещё моя мать, да будет земля ей пухом! Боль разрывает мне душу, мама, от того, что он вернулся к своим привычкам, словно Фахми и не умирал, и как будто память о нём испарилась. Он даже упрекает меня всякий раз, как грусть начинает тяготить меня. Разве он не настолько же отец ему, как я — мать?… Мать говорила: „Ох Амина, бедняжка… Не раскрывай свою грудь этим мыслям… Если бы можно было судить сердца людей так же, как материнское сердце, то все они стали бы камнями… Он ведь мужчина, а скорбь мужчин не похожа на женскую скорбь… Если бы мужчины поддались скорби, то рухнули бы под тяжестью этого бремени. Если ты заметишь, что ему грустно, то должна ободрить его…. Он — твоя опора, несчастная доченька моя“».
Этого нежного голоса больше не было, и утрата её матери пришла неожиданно к этим сердцам, уже наполненным скорбью, так что никто почти и не плакал по ней. Мудрость пожилой дамы проявила себя однажды, когда муж Амины вернулся домой под самое утро и бросился на диван в рыданиях. В ту ночь она так хотела, чтобы он поправился, пусть даже если навсегда забудет о смерти сына. «Но ты сама, Амина, разве ты иногда не забываешь? Что ещё ужаснее — это то, что ты наслаждаешься жизнью и стремишься жить. Таков мир. Так говорят! А ты повторяешь то, что говорят другие и веришь в это. Как ты могла позволить себе после этого злиться на то, что Ясин поправился и вернулся к привычному образу жизни! Погоди. Вера и терпение… Отдайся на волю Аллаха — ведь всё, что случается с тобой в жизни, посылает тебе Он. Ты навсегда останешься „Умм Фахми“. Пока я жива, я останусь твоей матерью, Фахми, а ты — моим сыном…»
Замешивание теста продолжалось. Господин Ахмад открыл глаза свету раннего утра. Он потянулся и громко и протяжно зевнул — голос его становился всё громче, словно от роптания или протеста — затем уселся на постели, опершись ладонями о вытянутые ноги. Спина его казалось изогнутой, а верх белого джильбаба был залит потом. Он повертел головой вправо-влево, словно вытряхивая из неё остатки сна, затем ноги его скользнули по полу, и он, пошатываясь, направился в ванную — принять холодный душ…
Это было единственное лекарство, которое могло привести в порядок тело, голове вернуть размеренность, а душе — равновесие. Он снял с себя одежду, и когда подставил тело под струи воды, вспомнил о приглашении, которое получил вчера. Сердце его забилось сильнее вместе с воспоминанием об этом и c бодрящим ощущением от холодной воды. Али Абдуррахим сказал ему: «Оглянись и посмотри назад, на тех, кого ты любил. Жизнь не может продолжаться вот так вечно. Я хорошо тебя знаю». Пойти ли ему на этот последний шаг? Прошло пять лет, а он всё противится сделать его. Покаялся ли он перед Господом как истинный верующий, которого постигло несчастье?… Или он утаил в себе это покаяние, боясь огласки? Или поддался искреннему намерению, не утруждая себя покаянием?… Он не помнит, да и не хочет помнить об этом. Тот, кому около пятидесяти пяти, уже не ребёнок. Что же тогда тревожило и сотрясало его мысли?! У него было это ощущение в тот день, когда его пригласили на музыкальный вечер с песнями и застольем, и он соглас