ился. Воспримет ли он таким же образом, к примеру, и призыв от имени тех, кого он любил? В какие такие времена скорбь могла оживить того, кто умер? Разве Аллах повелел нам собственными руками губить себя и следовать за теми, кто покинул нас?!.. За год траура и аскетизма скорбь почти прикончила его. Длинный год, на протяжении которого он не притронулся к вину, не слышал музыки, изо рта его не выскользнуло ни одной остроты или шутки, а волосы поседели… Да, седина незаметно подкралась к нему именно в тот год, хотя он и вернулся к выпивке из сострадания к близким друзьям, которые и сами прекратили развлечения из уважения к его горю. Затем они стали чередовать вечера без спиртного и вечера-элегии с запоями, так какие к ним могут быть претензии?! «Хотя все три твои близких друга не желали позволять себе брать от жизни больше, чем ты сам, постепенно всё вернулось на круги своя, за исключением женщин, поскольку ты считал, что это большой грех, и не настаивали на этом поначалу. Какое же отвращение и грусть ты испытывал! Посланник Зубайды не произвёл на тебя никакого впечатления. Ты отверг Умм Мариам с печальным достоинством, переживая неизведанные до того мучения, ты думал, что больше никогда к этому не вернёшься, и раз за разом обращался к самому себе… Вернусь ли я снова в объятия всех этих певичек, когда Фахми лежит в сырой земле?! Ах… До чего же в своей слабости и несчастьях мы нуждаемся в Божественном милосердии!! Так пусть продолжает скорбеть тот, у кого есть гарантии, что он не умрёт завтра. Кто сказал этот афоризм? Один из двух: Али Абдуррахим или Ибрахим Аль-Фар. Мухаммад Иффат-бек не силён в афоризмах. Он отверг мою просьбу и выдал свою дочь замуж за чужака, а затем вдоволь надо мной посмеялся. Он не скрывал своего гнева, но пожалел меня, и не стал показывать мне его, как бывало раньше. О Аллах! Какая преданность и какая привязанность! Ты помнишь, как слились его и твои слёзы воедино на кладбище? Но затем он сказал: „Я боюсь за тебя — ты состаришься, если ничего не сделаешь… Давай же, приходи в дом, что стоит на реке“. И когда он заметил, что я колеблюсь, сказал: „Пусть это будет невинный визит… Никто не станет снимать с тебя одежду и кидать тебя на женщину“. Знает Бог — я долго горевал из-за смерти сына — будто часть меня умерла вместе с ним. Умерла первейшая моя надежда на этот мир. Кто станет упрекать меня за моё терпение и утешение? Сердце моё ранено, хотя и смеётся! Посмотрим, какие сейчас женщины? Что сделало с ними время за эти пять лет?.. Целых пять лет?»
Храп Ясина было первым, что услышал Камаль, едва проснувшись. Он не удержался и позвал его, не столько от желания разбудить вовремя, сколько подразнить. Камаль не отставал от него и звал его тонким голоском, пока брат не ответил ему своим словно агонизирующим голосом, жалуясь и сетуя. Затем он перевернулся всем своим крупным телом, и кровать затрещала под ним, будто стонала от боли. Он открыл покрасневшие глаза и вздохнул.
По его мнению, ничего не указывало на спешность, пока оба они не могли пройти в ванну до того, как оттуда выйдет отец. Пользоваться ванной на первом этаже было теперь не так-то просто с тех пор, как в доме завели новый порядок — пять лет назад — перенеся комнаты на верхний этаж, за исключением гостиной и смежным с ней залом, меблированным по-простому, так как он считался прихожей. И хотя Ясин и Камаль совсем не приветствовали идею находиться на одном этаже с отцом, они были вынуждены уважать его волю и перебраться с нижнего этажа, куда больше не ступала ничья нога, если в доме не было гостей, наверх. Ясин прикрыл глаза, однако не заснул, но не потому, что пытаться заснуть вновь было тщетным делом, а потому, что образ, появившийся в его воображении, воспламенил его чувства… Это круглое лицо цвета слоновой кости с чёрными глазами. Мариам! Он откликнулся на зов своих мечтаний… и поддался дурману, что был слаще, чем сон.
Несколько месяцев назад она даже не существовала для него, пока он не услышал, как Умм Ханафи однажды вечером сказала жене его отца: «Госпожа моя, вы уже слышали новость?… Госпожа Мариам развелась и вернулась к матери». Тут Ясин вспомнил о Мариам, и о Фахми, и о том английском солдате-приятеле Камаля, хотя имя его забыл. Вслед за тем в памяти его всплыл давний интерес к этой личности, от которой забурлило у него в груди сразу после того, как разразился скандал. И вдруг внутри него загорелась светящаяся вывеска, вроде тех реклам с подсветкой, что горят по ночам, на которой было написано: «Мариам… твоя соседка… вас отделяет лишь стена… разведена… с прошлым, и каким прошлым!.. Радуйся». Но он лишь вздрогнул, потому что воспоминание, связанное с Фахми, удерживало его и причиняло боль, побуждая его закрыть эту дверь, да покрепче. И хотя он сожалел — если вообще сожалел об этой потаённой мимолётной мысли, позже случайно повстречал её в Муски[58] вместе с матерью, и его глаза случайно пересеклись с её, Мариам узнала его, и на губах её появилась еле заметная улыбка — не просто признательная улыбка, — и в сердце его впервые что-то зашевелилось, и не только от благодарности, но и от приятного впечатления, оставленного этим лицом цвета слоновой кости, с подведёнными глазами и телом, в котором кипела жизненная энергия и молодость. Она напомнила ему Занубу в своё время… И он отправился к своей цели, возбуждённый и задумавшийся. Но едва он сделал несколько шагов и спустился в кофейню Ахмада Абдо, на него нахлынуло грустное воспоминание, породившее скорбь в сердце и напомнившее ему Фахми: его лицо, характерные черты, манеру поведения, походку. Возбуждение его ослабло и спало, а вместо него Ясина охватила сильнейшая грусть… Нужно положить всему этому конец… Но для чего?
Через час — через день он вновь спросил себя о том же, и ответом ему было: «Фахми… Какая связь была между ними двоими? Он ведь когда-то хотел к ней посвататься. Но почему не сделал этого?.. Отец не согласился… И только-то?… Это было, по крайней мере, основной причиной. А ещё что?.. Случился скандал с англичанином, который стёр тот бледный след любви, что ещё оставался в его душе… Бледный след любви?.. Да, по-видимому, потому что он забыл её. Значит, сначала забыл, а в конце концов отверг? Да. Так какие могли быть у них отношения?… Не было никаких отношений?… Но!! Я имею в виду братские чувства между нами, возможно ли, чтобы было сомнение в них?… Нет, тысячу раз нет. А эта девушка того стоит?… Да. А её лицо и тело?… И лицо, и тело того стоят. Так чего же ты ждёшь?»
Время от времени она мелькала в окне, на крыше… На крыше много, много раз…
«Почему она развелась?… Из-за плохого характера мужа. Тогда ей повезло, что она развелась. А может, из-за собственного дурного характера, тогда тебе, Ясин, повезло».
— Вставай, а иначе тебя опять охватит сон.
Он зевнул, проводя своими толстыми пальцами по растрёпанным волосам, и сказал:
— Ну и повезло же тебе из-за этих длинных школьных каникул!
— Разве я не проснулся раньше тебя?
— Но ты ведь можешь продолжать спать, если хочешь…
— Как видишь, мне не хочется…
Ясин без особой причины рассмеялся, а затем спросил:
— А как звали того английского солдата — твоего старого друга?
— Ах… Джулиан…
— Да, верно, Джулиан…
— А почему ты вдруг о нём спросил?
— Ни почему!!
«Ни почему?.. До чего же глупые вещи говорит наш язык. Разве Ясин хуже, чем Джулиан?.. Джулиан, по крайней мере, ушёл, а Ясин остался. Есть что-то в её лице, что постоянно шлёт тебе улыбку. Разве она не замечает, с какой настойчивостью ты появляешься на крыше? Ну конечно. Вспомни Джулиана — она не из тех женщин, что упускают значение таких жестов. Она ответила на твоё приветствие… В первый раз она обернулась к тебе с улыбкой, во второй — засмеялась. Как же красив её смех! В третий раз жестом указала на крышу наших домов, как бы предупреждая. „Я приду туда после захода солнца“, — так я смело сказал ей. А разве Джулиан не делал ей знаки с улицы?»
— До чего же мне нравились англичане в детстве!.. Посмотри, до чего же я их ненавижу сейчас…
— Саад, твой герой уже ездил к ним, умоляя их о дружбе!
Камаль вспылил:
— Клянусь Аллахом, я их так ненавижу, да если бы только я…
Они обменялись скорбным молчаливым взглядом. До них донеслось шлёпанье тапочек отца, который возвращался в свою комнату, произнося: «Во имя Аллаха, Милостивого и Милосердного» и «Нет силы и могущества, кроме как у Аллаха», потом Ясин спустил ноги на пол, и вышел, позёвывая, из комнаты.
Камаль перевернулся на бок, затем расслабленно вытянулся на спине, сложил руки на груди и сцепил ладони под головой. Он глядел перед собой глазами, не видевшими ничего…
«Пусть тебя сделает счастливым этот курорт в Рас аль-Барр. Твоя ангельская кожа не для того создана, чтобы жариться на солнце Каира. Пусть лучше песок получит удовольствие от того, что твои ноги топчут его, а вода и воздух радуются, видя тебя. Тебе понравится этот летний курорт, а в твоих глазах будет светиться радость и восхищение. Я смотрю на них с увлечённым сердцем и любопытством в глазах, с тоской по тому месту, которое тебя так пленило и заслужило, чтобы ты была довольна им… Но когда ты вернёшься, и когда в моих ушах разольётся твоё чудесное пение? Что это за курорт?… Если бы я только знал… Сказали, что там царит свобода, словно воздух, люди встречаются в объятиях морских волн, и влюблённых там столько же, сколько песчинок… Многие там насладятся тем, что увидят тебя… А я… Я — тот, чьё сердцебиение заставляет сотрясать стены от стенаний, я пылаю в огне ожидания. Как можно забыть твоё лицо, сияющее от радости, когда ты пробормотала: „Мы уезжаем завтра… До чего красив Рас аль-Барр!“ Каково же было моё уныние, когда я встретил предвестника разлуки из этого ротика, на котором сверкает блеск радости, — словно принял яд, подсыпанный в букет благоухающих цветов. Какова же была моя ревность к неодушевлённым предметам, что могут подарить тебе счастье, в то время как я не могу это сделать, и что наслаждаются твоей привязанностью, когда я лишён её. Разве ты не заметила моего уныния во время прощания?.. Нет, ты ничего не заметила… Но не потому, что я был одним из многих, а потому что ты, любимая, вообще не замечаешь…, словно я был чем-то, не привлекающим твоё внимание… Или словно ты — изумительное странное создание, что парит над жизнью и смотрит на нас сверху блуждающими глазами из неведомого нам царства… Вот так мы и стояли лицом к лицу… Ты — словно факел слепящего счастья, а я — пепел уныния и безмолвия… Ты наслаждаешься абсолютной свободой или повинуешься законам, что выше нашего разумения, а я вращаюсь вокруг твоей орбиты, притягиваемый огромной силой… Ты словно Солнце, а я — Земля. Неужели на побережье ты нашла свободу, которой не могла насладиться на загородной вилле в Аббасийе