— А как это ты их встретил?
— В толпе на дне рождения Хусейна. Я без всяких колебаний и смущения подбежал к ним, словно мы были единой семьёй, которая пришла на празднование дня рождения!
— До чего же ты смелый!
— Да, иногда. Я поздоровался с ними, а они — со мной, и мы долго разговаривали. Затем Камар спросила меня о тебе!
Лицо Камаля слегка порозовело. Он спросил:
— А потом?
— Мы в принципе договорились, что я расскажу тебе об этом, а потом мы все вместе встретимся!
Камаль покачал головой в знак отвращения и коротко ответил:
— Ну уж нет…
Фуад удивлённо сказал:
— Нет? Я полагал, что ты будешь рад встретиться с ней под аркой или во дворе заброшенного дома. Их тела созрели, и очень скоро они станут женщинами в полном смысле этого слова. Кстати, Камар была одета в накидку, но не покрыта вуалью, и я засмеялся и сказал ей:
— Если бы у тебя на лице была вуаль, то я не осмелился бы заговорить с тобой!
Камаль настойчиво заявил:
— Нет…
— Почему?
— Я больше не могу терпеть грязь!
Затем с горячностью, выдававшей скрытую боль, он промолвил:
— Я не могу встретиться с Аллахом в молитве, если на мне грязное бельё!
Фуад просто сказал:
— А ты сделай омовение и очистись перед молитвой!
Тряхнув головой от того, что Фуад настолько буквально понял его, он сказал:
— Вода не может очистить скверну…
То была старинная борьба: всякий раз, как он ходил на встречу с Камар, вынуждаемый желанием и волнением, возвращался с угрызениями совести и плачущим сердцем. Затем, после молитвы он долго и горячо просил у Бога прощения. Однако снова и снова безвольно отправлялся к ней, а затем возвращался с тем же мучением, чтобы заново просить прощения… Что за дни! Они были заполнены похотью, горечью и мучением, затем в жизнь его ворвался сноп света, и он смог одновременно и любить, и молиться. Да и как же иначе! Ведь любовь была чистым источником религии, и сочилась из него!.. С какой-то тоской в голосе Фуад сказал:
— Моя связь с Наргес прекратилась с тех пор, как ей запретили играть в квартале!
Камаль с интересом спросил:
— Но ты же верующий, разве ты не страдал из-за этой связи?
Потупив взгляд от смущения, Фуад ответил:
— Есть такие вещи, которые нужны…
Затем, словно скрывая своё смущение, он спросил Камаля:
— Ты и впрямь отказываешься воспользоваться таким удобным случаем?
— Определённо!!
— Только из-за религии?
— А разве этого не достаточно?
Фуад широко улыбнулся и сказал:
— Как ты можешь выносить то, что не могут вынести другие?
Камаль настойчиво произнёс:
— Я такой, и мне не нужно быть иным…
Они обменялись долгим взглядом, и глаза Камаля выражали упрямство и вызов. А в глазах Фуада отражалось лишь желание перемирия и улыбка, похожая на огненные лучи солнца, что отражаются на поверхности воды озорным блеском. Камаль продолжил:
— Я считаю похоть презренным инстинктом и не выношу мысли о том, чтобы капитулировать перед ним. Может быть, он для того и создан в нас, чтобы внушать нам сопротивление и стремление ввысь, пока он не возвысит нас до подлинного человеческого состояния. Или я буду человеком, или же животным…
Фуад немного помедлил, а затем спокойно вымолвил:
— Я полагаю, что это не абсолютное зло, это всего лишь мотив для женитьбы и продолжения рода!!
Сердце Камаля стучало так неистово, а Фуаду это даже не приходило в голову. Неужели в конце концов это всего лишь брак? Но он сознавал эту истину, пусть даже сам того не зная, и недоумевал, как это люди могут примирить любовь и брак? То была проблема, которая не противоречила его любви, так как женитьба всегда казалась ему — и на то была не одна причина — превыше самых высоких его желаний, однако это не мешало ему искать решение этой проблемы. Он не представлял себе, что может быть счастливая связь между ним и его возлюбленной, которая бы не зиждилась на духовной привязанности, с одной стороны, и нетерпеливом ожидании безумной любви, с другой. Этот путь скорее напоминал собой поклонение Богу, и это было самое настоящее поклонение. Какое отношение имел к нему брак?
— Те, кто любят по-настоящему, не женятся.
Фуад с удивлением спросил:
— Что ты сказал?
Камаль догадался, что он спросит об этом ещё до того, как его язык выдал его. Этот миг казался неловким из-за его смущения, и тут он начал вспоминать последние слова Фуада, произнесённые до того, как у него вырвалась эта странная фраза. И хотя ему стоило некоторых усилий вспомнить то, что только что сказал Фуад о женитьбе и потомстве, он решил сохранить в тайне свой промах и исправить его смысл, насколько это было возможно. Поэтому он сказал:
— Те, что любят что-то превыше своей жизни, не женятся. Вот что я имел в виду.
Фуад слегка улыбнулся, или просто пытался побороть свой смех, однако его глубоко посаженные глаза не выдали то, что у него было на душе. Он ограничился тем, что сказал:
— Это серьёзные вещи, и говорить о них сейчас просто преждевременно. Давай отложим это до поры, до времени…
Камаль презрительно, однако убеждённо вздёрнул плечами и ответил:
— Давай отложим это и подождём….
Фуада отделяло от него целое море, однако оба они оставались друзьями. Нельзя было отрицать, что противоречие между ними влекло к нему Фуада, несмотря на то, что это каждый раз мучило его. Не пора ли ему отправляться домой? Побыть в одиночестве и отвести душу — эти два желания одновременно влекли его. Спящий дневник в ящике письменного стола вызывал бурление в его груди. Изнурённому человеку непременно нужно пережить реальность, найти покой, уйдя в себя…
— Пришло время возвращаться…
7
Пролётка продолжала свой путь по берегу Нила, пока не остановилась перед домом на сваях в конце первого треугольника по дороге к Имбабе. Из неё тут же вышел Ахмад Абд Аль-Джавад, и за ним последовал Али Абдуррахим.
Наступила ночь, словно птица, севшая на свою жердь, и темнота покрыла всё вокруг, за исключением удалённых друг от друга огней, струившихся из окон плавучих домов и жилых судов на реке, что выстроились рядом по обоим берегам ниже по течению от моста Замалека. Слабые огоньки сверкали в деревушке, что была в конце дороги, словно облако, отражавшее ослепительный свет солнца на небе и рассеивающиеся бурые тучи.
Господин Ахмад пришёл в этот плавучий дом впервые, несмотря на то, что Мухаммад Иффат снял его ещё четыре года назад, и всё потому, что его владелец предназначил его для любовных встреч, а Ахмад запретил себе приходить сюда после трагической гибели Фахми. Абдуррахим шёл впереди него, чтобы указать ему путь, пока они не подошли к лестнице, и предостерегающе сказал:
— Лестница крутая, а ступеньки высокие. И к тому же здесь нет перил. Положите руку мне на плечо и медленно спускайтесь…
Они стали спускаться с большой осторожностью, а журчащие волны сталкивались друг с другом у берега, рядом с кормой плавучего судна, и их звук ласкал слух. В нос им ударил запах травы, смешанный с благоуханием ила, который в начале сентября щедро приносили наводнения. Али Абдуррахим, который нащупал звонок в дверь на стене у входа, сказал:
— Это исторический вечер в вашей и в нашей жизни. Мы должны дать ему подходящее название, когда будем праздновать. Вечер возвращения шейха… Ну как вам?
Господин Ахмад, крепко сжав его плечо, ответил:
— Но я не шейх. Настоящим шейхом был ваш отец!..
Али Абдуррахим засмеялся:
— Сейчас вы увидите лица, которых не видели уже пять лет…
Господин Ахмад, словно колеблясь, сказал:
— Это не значит, что я изменю своё поведение или отклонюсь от собственной принципиальной линии, — затем он на миг замолчал. — Возможно… возможно…
— Представьте себе собаку, что, будучи на кухне, обещает не приближаться к мясу!
— Настоящей собакой был твой отец, сукин ты сын…
Зазвонил звонок, и через полминуты дверь им открыл пожилой слуга-нубиец, который отошёл в сторону, приложив руки к голове, приветствуя прибывших. Оба мужчины вошли и направились к двери, что располагалась внутри дома справа, ведшей в короткий вестибюль, освещённый электрическим светильником, что свешивался с потолка. На стенах по обе стороны вестибюля висело по два зеркала, а под каждым из них стояло большое, обитое кожей кресло и столик. В конце вестибюля, как раз напротив входа, была ещё одна дверь, из которой доносились голоса ночных посетителей, что заставили содрогнуться грудь Ахмада Абд Аль-Джавада. Али Абдуррахим толкнул дверь и вошёл, а Ахмад — за ним следом. Но едва он переступил порог, как очутился перед присутствующими гостями, и остановился. Они подошли к нему, приветствуя его восторженными возгласами, и радость на их лицах чуть ли не хлынула настоящим потоком. Всех опередил Мухаммад Иффат, который обнял его и сказал:
— Над нами взошла и воссияла луна…
Затем его обнял Ибрахим Аль-Фар со словами:
— Судьба привела меня к тому, чего я жаждал…
Мужчины отступили в сторону, и Ахмад увидел Джалилу и Зубайду, а также третью женщину, которая стояла шага на два позади них. Он сразу же вспомнил, что это Зануба-лютнистка… Ах… Всё прошлое было собрано в одни рамки. Мышцы лица его расслабились и он улыбнулся, хотя и казался ещё немного смущённым. Джалила долго смеялась, а затем раскрыла ему свои объятия, и певучим голосом сказала:
— Где же ты был, где скрывался, милый?…
Когда она выпустила его из своих объятий, он увидел Зубайду, что стояла на расстоянии нескольких шагов, и как будто колебалась, хотя лицо её и светилось радостным гостеприимством. Он протянул ей руку, и она пожала её, и в этот момент она с упрёком нахмурила свои подведённые брови и не без сарказма произнесла:
— После тринадцати лет…
Он не удержался и от всей души расхохотался. Наконец, он увидел и Занубу-лютнистку, которая стояла на месте, не двигаясь. На устах её появилась смущённая улыбка, словно она не находила в прошлом ничего, что бы позволило ей сгладить этот напряжённый момент между ними. Он приветственно протянул ей руку, и любезно приободряя её, произнёс: