— Вот уже подала голос постель.
Из первой каюты до них донёсся голос, имитирующий хрипоту известной певицы Муниры, выводивший слова из песни: «Дорогой мой, приди же». Тогда Мухаммад Иффат встал, и также напевая, выдал ответ: «Иду, милая моя». Ибрахим Аль-Фар вопросительно посмотрел на Ахмада Абд Аль-Джавада, и тот сказал ему словами Пророка:
— Если ты не почувствовал стыда, делай всё, что захочешь.
Он поднялся и ответил ему:
— В плавучем доме стыда нет!
Наступил момент уединения, тот самый, которого Ахмад уже давно поджидал. Малышка положила рядом с собой лютню и села на диван, скрестив ноги и закрывая подолом платья переплетённые ноги. Воцарилось молчание. Они посмотрели друг на друга, затем она направила взгляд в никуда. Молчание это было настолько наэлектризовано, что его невозможно было больше терпеть. Она неожиданно встала, и он спросил её:
— Куда ты?
Она пробормотала, уже из-за двери:
— В ванную.
Он тоже встал и сел на её место, взял в руки лютню и принялся поигрывать струнами, спросив её:
— А нет ли здесь ещё и третьей комнаты?
«Твоё сердце не должно так стучать, будто тот английский солдат гонит тебя перед собой в темноте. Помнишь ли ты ту ночь, проведённую у матери Мариам? Не вспоминай о том больше, это так больно. О, вот она вернулась из ванной… Как же она свежа!..»
— Вы играете на лютне?
Он с улыбкой ответил:
— Научи меня…
— Хватит с вас и бубна, вы на нём умеете играть!
Тут он вздохнул:
— Те дни миновали. До чего они были прекрасны. Ты была совсем девочка! Почему ты не садишься?
«Она почти касается тебя. До чего же мила первая охота!»
— Возьми лютню и сыграй для меня…
— Мы достаточно напелись, наигрались и нахохотались. Сегодня ночью я поняла лучше, чем раньше, почему им так вас не хватало на каждой вечеринке!
На губах его появилась улыбка, выдававшая его радость, и он лукаво сказал:
— Но ты же не напилась?
Она согласилась с ним и рассмеялась. Он словно пружина вскочил и подбежал к столику, вернувшись с наполовину полной бутылкой и двумя рюмками, сел и заговорил:
— Выпьем вместе.
«Милая обжора. Глаза её испускают озорство и магические чары. Спроси её о третьей комнате… Спроси себя: на одну ночь или надолго? о последствиях не спрашивай. Ахмад Абд Аль-Джавад, каково бы ни было твоё высокое положение, ты откроешь свои объятия лютнисте Занубе… Она сейчас стоит перед тобой с блюдом с фруктами… Пусть тебя, наконец, постигнет счастье в виде её красоты и свежести как вознаграждение. Высокомерие никогда не было тебе свойственно…»
Он увидел, как её кисть сжала рюмку — она была совсем близко от его колена, — протянул ладонь и нежно похлопал по ней. Однако она молча скинула его ладонь с колена, не обращая на него внимания. Он спросил себя, понравится ли ей его ухаживание в такой поздний час, особенно если оно будет исходить от такого мужчины, как он, и обращено к такой женщине, как она? Но не стал пренебрегать традициями вежливости и любезного обращения, и многозначительным тоном задал ей вопрос:
— В этом плавучем доме нет третьей комнаты?
Притворившись, что проигнорировала его намёк, содержавшийся в вопросе, она указала в сторону двери в коридор:
— В той стороне…
С улыбкой покручивая усы, он спросил:
— А мы вдвоём там поместимся?
Голосом, в которым не было и следа кокетства, хотя и не переходя за грани вежливости, она ответила:
— Вы один там поместитесь, если хотите спать!
Он словно в изумлении спросил:
— А ты?
Тем же тоном она сказала:
— Мне и так вполне удобно…
Он придвинулся к ней поближе, однако она поднялась и поставила свою рюмку на столик, затем прошла к противоположному от него дивану и уселась там. На лице её были отчётливо видны серьёзность и молчаливый протест, так что мужчина удивился этому, его пыл стих, а гордость была ущемлена. Он посмотрел на неё, при этом на губах его играла натянутая улыбка, и наконец спросил:
— Почему ты сердишься?
Она долго хранила молчание, затем переплела руки на груди:
— Я спрашиваю, почему ты сердишься?
Она лаконично ответила:
— Не спрашивайте о том, что и так знаете…
Он внезапно громко расхохотался, показывая ей своё презрение и недоверие, и в свою очередь поднялся и наполнил обе рюмки, затем одну поднёс ей со словами:
— Выпей и подними своё настроение…
Она вежливо взяла рюмку, затем поставила её на столик и пробормотала:
— Благодарю вас.
Он вернулся на своё место и сел, затем поднял рюмку к губам и выпил содержимое залпом, захохотав:
— Мог ли я предвидеть такой неожиданный сюрприз?
«Если бы я мог возвратиться на четверть часа назад. Зануба… Зануба… Простая Зануба. Мог бы в такое поверить? Не поддавайся этому удару. Как знать, может, подобное кокетство сейчас, в 1924 году, в моде. Что изменилось во мне?… Ничего… Но это же Зануба… Разве не так её зовут?.. У каждого мужчины обязательно есть хоть одна женщина, которая от него отворачивается, и раз Зубайда, Джалила и Умм Мариам сами стремятся к тебе, то эта Зануба — как навозный жук — убегает от тебя. Терпи, пока можешь выносить, в любом случае, это не катастрофа. Ох, смотри, смотри: какая у неё прекрасная округлая ножка. Но у неё жёсткий нрав. Не думаешь ли ты, что она тебя и впрямь отвергнет?…»
— Выпей, милая…
Тоном, в котором смешались печаль и вежливость, она произнесла:
— Когда мне захочется вина…
Он направил на неё взгляд, а затем многозначительно спросил:
— А когда тебе захочется…?
Она нахмурилась, показывая ему, что поняла его намёк, но ничего не ответила…
Ахмад, чувствуя в этот момент, что валится с ног, спросил:
— Мои чувства к тебе не найдут отклика?
Она нагнула голову, чтобы скрыть своё лицо от его глаз, и решительно попросила:
— Вы не прекратите уже это?
Его охватил гнев как реакция на то, что его отвергли. Он с изумлением спросил:
— Почему ты тогда пришла сюда?
Она протестующе сказала, указывая на лютню, лежащую на диване недалеко от неё:
— Я пришла ради этого…
— И только?.. Но ведь нет никакого противоречия между этим и тем, что я предлагаю тебе…!
Она с негодованием спросила:
— Силой?
Испытывая мучения от похмелья, разочарования и гнева, он сказал:
— Нет, однако я не нахожу причин для отказа!
Она холодно произнесла:
— Может быть, у меня они есть…
Он громко засмеялся, а потом на него нашла злость, и он саркастически сказал:
— Может быть, ты опасаешься за свою девственность?
Она кинула на него долгий резкий взгляд, затем гневно и злорадно произнесла:
— Я желаю лишь того, кого люблю…
Он хотел было снова засмеяться, но сдержался, после того как понял, что устал от этого громкого, но печального смеха, и протянул руку к бутылке, налил из неё импульсивно в свою рюмку сразу половину, но отставил её на столик. Он уставился на женщину с удивлением, не зная, как выпутаться из этой неловкой ситуации, в которую сам же затолкнул себя… «Гадюка, и дочь гадюки. Она желает лишь того, кого любит. Это что же, не значит, что она занимается любовью каждую ночь с одним мужчиной?… Трудно тебе будет, девчонка, сохранить лицо после такого позора этой ночью! Господа вот там, снаружи, а ты — здесь, на милости этой певицы-кокетки… Сдирай с неё кожу, жаль её своим языком… Лягни её ногой… Втолкни её в каюту насильно… Лучше всего тебе отвернуться от неё и покинуть это место немедленно. В наших глазах злоба, которая может свернуть любую гордую выю. До чего мила её шейка. Не сомневайся в её очаровании. Потерявший голову должен страдать…»
— Я не ожидал такой резкости…
Он нахмурился, приняв решение. Лицо его было мрачным, когда он поднялся с места и презрительно пожал плечами со словами:
— Я полагал, что ты такая же, как и твоя тётка, милая и деликатная, но я обманулся в своём мнении, мне некого винить в том, кроме самого себя…
Он услышал соблазнительный звук, который издали её губы, когда она проглотила слюну в знак протеста, однако прошёл к тому месту, где оставил свою верхнюю одежду, быстро взял её и оделся в два раза быстрее, чем требуется по правилам хорошего тона. В гневе он принял решение, но отчаяние его ещё не достигло своего предела. Часть его, словно бунтарь, отказывалась по-прежнему верить в то, что произошло, или точнее, ему было тяжело принять это. Он взял свою трость, но то и дело ждал, что вот-вот что-то случится, и его мнение окажется ошибочным, а уязвлённое самолюбие окажется правым. Может быть, она внезапно рассмеётся и раскроет своё истинное лицо, сняв с него завесу ложной серьёзности, или бросится к нему, не признавая его гнева, а может быть, выпрыгнет перед ним, чтобы преградить ему дорогу. Да, звук глотаемой слюны, донёсшееся из её рта, много чего мог означать, например, манёвр, за которым следовала бы её капитуляция. Однако ничего из этого не произошло.
Она продолжала оставаться на своём месте и смотреть в никуда, игнорируя его, будто и вовсе не видит. Он вышел из комнаты в коридор, а оттуда — к входной двери, затем на дорогу, вздыхая при этом с сожалением, злобой и грустью. Он пересёк тёмную дорогу пешком, пока не дошёл до моста Замалек. Осенний влажный воздух нежно и незаметно проникал под его одежду. Там он поймал такси, которое умчало его, пока он пребывал в замешательстве от выпитого спиртного и от собственных раздумий, и тут он заметил, что находится на площади Оперы, а такси мчит его в сторону Аль-Утба Аль-Хадра. Во время поворота, в свете огней фонарей его взгляд случайно упал на стены сада Аль-Узбакийя, и он вперился в них, пока те не исчезли из поля зрения на очередном повороте. Затем он закрыл глаза, чувствуя, как что-то больно кольнуло его в самое сердце. Глубоко внутри он услышал голос, похожий на стон, что кричал в его молчаливом мире, молясь о Божьем милосердии к дорогому ему сердцу, потерянному сыну. Он не осмелился повторить слова этой мольбы, дабы не упоминать имя Божье своим пропитанным вином языком. Когда он поднял веки, из глаз его вытекли две крупные слезинки…