а потом, в конце вечера, и наедине. Он уймёт пульсацию сердца снова, и может быть, вернёт себе шанс, воспользовавшись на этот раз различными видами соблазнения. Он боязливо вошёл в плавучий дом: если бы кто-то ещё увидел его в подобном состоянии, то догадался бы о причинах на то, и окружил его смехом и глумлением. Внутри он обнаружил друзей, Джалилу и Зубайду, однако никаких следов лютнистки там не было!! Его тепло приняли, и едва он снял с себя кафтан и феску, и занял своё место, как вокруг него раздался взрыв хохота. Он включился в эту атмосферу благодаря гибкости своего характера; разговаривал, шутил, острил, читал анекдоты, превозмогая свою тревогу и стараясь обмануть опасения. Однако опасения затаились за стеной шуток, и не рассеивались, подобно боли, которая иногда может улечься под воздействием успокоительного. Он продолжал надеяться, что вот-вот откроется дверь, и из неё появится она, или кто-нибудь обмолвится о ней хоть словом, объяснив причину её отсутствия, или предвестит о её скором прибытии. По мере того, как тягуче и неповоротливо шло время, надежда его стала бледнеть, пыл иссякать, и тучи затянули безмятежное небо ожиданий.
«Интересно, которое из двух предположений верно: её приход позавчера или отсутствие сегодня? Я никого не буду об этом спрашивать. Как видно, твой секрет по-прежнему охраняется. Если бы Зубайда проведала о нём, то не колеблясь, устроила из-за этого скандал и позорище».
Он много смеялся, а пил ещё больше, затем попросил Зубайду спеть ему «Мой рот смеётся, но я плачу всем сердцем». Один раз, оставшись наедине с Мухаммадом Иффатом, он чуть было не раскрыл тому своё желание, и ещё один раз чуть не раскрылся самой Зубайде, хотя сумел всё же сдержаться и выйти из неловкой ситуации, сохранив и секрет, и честь.
Когда в полночь Али Абдуррахим собрался отправиться к своей подруге в Ваджх аль-Бирка, Ахмад поднялся, чтобы вернуться домой одновременно с ним, к полной неожиданности для всех. Они тщетно делали попытки удержать его от такого решения или уговорить подождать ещё часок. Он ушёл, оставив после себя изумление и разочарование надежд остальных, строивших догадки о его приходе в назначенное время.
Затем настала пятница, и он отправился в мечеть Хусейна незадолго до начала коллективной молитвы. Когда он проходил по улице Хан Аль-Джафар, то увидел мельком её: она шла из квартала Аль-Ватавит и тоже в направлении к мечети!.. Ох!.. Ещё никогда раньше его сердце не билось в груди так, как в этот момент! Сразу же это привело к полному параличу всех его душевных движений, пока ему не привиделось — он находился в состоянии, похожем на транс — будто бы он встал, и весь мир вокруг него замер и замолк, словно в могиле. Он был подобен машине, что остановилась, но несмотря на выключенный двигатель и заглохший рёв мотора, движется по собственной инерции в абсолютном покое. Когда же он пришёл в себя, то обнаружил, что она намного опередила его, и последовал за ней без всяких колебаний или рассуждений. Он прошёл мимо мечети, даже не заходя туда, затем направился за ней на некотором расстоянии в сторону новой дороги… Чего он замышлял?… Он и сам не знал!! Он повиновался слепому импульсу; никогда прежде ему не случалось преследовать женщину по дороге, даже в дни молодости. Он стал замечать опасность и беспокоиться. Затем ему в голову неожиданно пришла насмешливая и одновременно отвратительная мысль: что Ясин или Камаль изобличат секрет этого незаметного преследования!.. Хотя он старался не сокращать дистанцию между ними больше того, что была в начале погони, глаза его утоляли жажду, разглядывая изгибы её нежного тела со всей ненасытностью и страстью. Он чувствовал прилив волн страсти и боли, что накатывали на него друг за другом, пока не увидел, как она сворачивает с дороги и идёт в лавку ювелира, одного его знакомого по имени Йакуб. Он замедлил свои шаги, чтобы дать себе возможность раскинуть умом; тревога и настороженность его лишь удвоились: не вернуться ли ему туда, откуда он пришёл? Или пройти мимо лавки, не обращая внимания на неё? Или же подождать, что случится далее?
Он неспешно подходил к лавке, и когда идти до неё не осталось всего каких-то несколько шагов, в голову ему пришла одна смелая мысль; он бросился осуществлять её без колебаний, игнорируя серьёзность возможных последствий: она заключалась в том, что он перейдёт на тротуар и будет медленно прогуливаться вокруг лавки в надежде, что его заметит её владелец, и как всегда, позовёт посидеть внутри, и он примет его приглашение!.. Он медленно прошёл через тротуар, пока не достиг лавки, поглядел внутрь словно случайно. Его глаза встретились с глазами Йакуба…, и тот позвал его:
— Добро пожаловать, господин Ахмад, прошу…
Ахмад любезно улыбнулся, затем, хромая, вошёл внутрь. Оба мужчины тепло пожали друг другу руки, и хозяин лавки предложил Ахмаду выпить стакан сока из рожкового дерева. Он с достоинством согласился и сел на край кожаного дивана перед столиком, на котором располагались весы. По лицу его нельзя было понять, что он различил кого-то третьего в лавке, пока он не уселся и перед глазами его не предстала Зануба, что стояла напротив владельца и вертела в руках серёжку. Ахмад сделал удивлённый вид; глаза их встретились… Она улыбнулась, и он улыбнулся в ответ, затем приложив ладонь к груди в знак приветствия, поклонился и сказал:
— Доброе утро… Как ваши дела?
Переведя взгляд на серёжку, она ответила:
— Утро доброе. Да почтит вас Господь наш…
Йакуб предложил ей заменить серёжки на браслет, с доплатой разницы в цене. Ахмад воспользовался возможностью, пока они были заняты, чтобы наглядеться на её щёчку. От него не скрылось, что торг о цене и обмене даёт ему шанс вмешаться и уладить все разногласия полюбовно… Может быть, может быть… Но она не дала ему такого шанса, хотя и не знала, что он замышляет. Она вернула серёжку владельцу и окончательно отказалась от обмена, попросив вместо этого починить браслет. Затем она попрощалась с ним и с господином Ахмадом кивком головы, и вышла из лавки!.. Всё это случилось с такой быстротой, в которой даже не было необходимости, как ему казалось. Он заволновался; какие-то вялость и стеснение охватили его. Он лишь обменялся привычными любезностями с Йакубом, допил свой рожковый напиток, а затем извинился за то, что ему пора идти, и вышел.
К сильному стыду своему он вспомнил, что пятничная молитва уже почти закончилась, однако колебался, идти ли ему в мечеть — ему не хватало мужества перейти непосредственно от преследования женщины к молитве в мечети. Разве его легкомысленное поведение не было нарушением омовения? Разве не мешало оно предстать пред лицом Милосердного Творца? С грустью и болью он отказался от молитвы и целый час бесцельно бродил по улицам, затем вернулся домой, снова думая о своём грехе. Хотя голова его — даже в такие чувствительные моменты, полные сожаления, — не отказывалась думать о Занубе! Зайдя тем вечером к Мухаммаду Иффату пораньше, чтобы побыть с ним наедине до того, как соберутся друзья, он сказал:
— Мне нужна от тебя одна услуга, чтобы завтра вечером ты позвал в плавучий дом Зубайду!..
Мухаммад Иффат засмеялся и ответил ему:
— Если ты её хочешь, то к чему все эти виляния и увёртки?! Если бы ты попросил её в первую же ночь, она бы радушно раскрыла тебе свои объятия…
С некоторым смущением Ахмад Абд Аль-Джавад промолвил:
— Я хочу, чтобы ты пригласил её одну..!
— Одну?!.. Ну и эгоист же ты, думаешь только о себе. А как же Аль-Фар и я?!.. Почему бы не сделать эту ночь такой, чтобы потом помнить всю жизнь? Давай позовём Занубу, Джалилу и Зубайду вместе!..
Явно игнорируя его слова, Ахмад Абд Аль-Джавад попросил:
— Занубу!
— Но почему не остальных?!. Это необходимый резерв, к которому обращаются, если есть нужда…
«До чего же мне больно!.. Как могла эта девчонка отвергнуть меня, почему?!»
— Ты ещё не понял моей затеи. На самом деле, я не намерен завтра приходить вообще!..
С изумлением Мухаммад Иффат спросил:
— Ты попросил меня пригласить Зубайду! И говоришь, что завтра не придёшь! Что это за загадки такие?!!
Ахмад громко рассмеялся, пряча своё смущение. Затем он понял, что вынужден сказать, словно в отчаянии:
— Не будь ты ослом. Я попросил тебя пригласить только Зубайду, чтобы Зануба осталась одна в доме!
— Зануба, говоришь, сукин ты сын?!
Тут он дал волю своему смеху и сказал:
— К чему такие хлопоты? Почему ты не попросил её в ту самую, первую ночь в плавучем доме?! Если бы ты поманил её пальцем, она бы полетела к тебе и пристала, словно приклеенная!
Ахмад улыбнулся ничего не значащей улыбкой, несмотря на болезненное чувство негодования. Затем произнёс:
— Выполни то, о чём я попросил. Это всё, чего я желаю…
Покручивая усы, Мухаммад Иффат ответил:
— Слаб тот, кто добивается, и тот, от кого он добивается[66]!
На этот раз самым серьёзным тоном Ахмад Абд Аль-Джавад сказал:
— И пусть это останется тайной между нами…
9
Посреди непроглядной тьмы в дверь дома на пустынной, безлюдной улице постучали. Было где-то около девяти вечера. Дверь открылась, но открывший её оставался невидимым. И тут послышался голос, от которого сердце стучавшего затрепетало: «Кто там?» Он тихо ответил: «Я», и вошёл без всякого приглашения внутрь. Затем закрыл за собой дверь и очутился лицом к лицу с ней: она стояла на последней ступеньке лестницы, держа в руках светильник и с изумлением разглядывала его, затем пробормотала:
— Это вы!
Он некоторое время так и стоял молча; на губах его играла лёгкая улыбка, говорившая о беспокойстве и волнении. Не встретив с её стороны ни возражений, ни гнева, он приободрился и сказал:
— Это так ты встречаешь старого друга?!
Она повернулась к нему спиной и стала подниматься вверх по лестнице со словами:
— Прошу…
Он молча последовал за ней, делая вывод, что раз она открыла ему дверь сама, то она одна в доме, и что место служанки Джульджуль, умершей пару лет назад, всё ещё вакантно… Он шёл за ней, пока они не вошли в коридор. Она повесила светильник на гвоздь, прибитый к стене рядом с дверью. В гостиную она вошла одна и зажгла большую люстру, висевшую на потолке. Её движения придали ему уверенности в своём выводе. Затем она вышла и сделала ему знак войти. Он вошёл…