Тоном горячей мольбы Ясин сказал:
— Не гневайтесь, папа. Богом заклинаю вас, не гневайтесь. Поистине, ваше довольство для меня — благословение. Я не вынесу, если вы поскупитесь на него ради меня. Позвольте мне попытать удачу и пожелайте мне успеха…
Ахмад Абд Аль-Джавад убедился, что должен будет принять эту ситуацию как факт. Он с грустью и отчаянием согласился…. Да! Возможно, Мариам и была хорошей девушкой, — несмотря на распущенность матери, — благородной девушкой и праведной женой, однако не было также и сомнения в том, что Ясину не удалось выбрать себе жену и семейство получше.
Дело это — в руках Аллаха. Прошло то время, когда он диктовал свою волю, и никто не смел противиться ей. Ясин сегодня ответственный мужчина, и всяческая попытка надавить на него не принесёт иных плодов, кроме неповиновения… Значит, нужно смириться с реальностью и молить Аллаха о его благополучии…
Он ещё раз повторил свои наставления и увещевания, а Ясин ещё раз обратился к извинениям и любезностям, пока больше не осталось ничего, что можно было сказать… Ясин вышел из лавки, убеждая себя в том, что добился отцовского согласия и довольства, хотя и знал, что настоящая проблема на самом деле ждёт его дома. Он также знал, что обязательно уйдёт оттуда, так как одна лишь мысль о том, чтобы сделать Мариам членом их семьи было своего рода безумием. Он только надеялся, что покинет его мирно, не оставив после себя враждебности или ненависти, хотя ему было нелегко игнорировать мнение мачехи или отрицать её милостивое отношение к нему. Он и представить себе не мог, что однажды судьба заставит его принять такую странную позицию по отношению к своей семье и дому. Но всё запуталось, и пути его были ограничены. Всё, что ему оставалось сделать — это жениться. Удивительно, но из головы его не шла чисто женская стратегия, интуитивно велевшая ему подчиниться ей; то была древняя стратегия, суть которой заключалась в двух словах: заискивание и воздержание. Однако страсть к этой девушке уже незаметно проникла в его кровь, ему оставалось только утолить её любым способом, даже женитьбой. Ещё более удивительным было то, что он знал о Мариам то же, что знали и все члены его семьи, за исключением отца, разумеется. Однако его желание выходило за все рамки, не удерживая его от размышлений и не отбивая у него охоты. Он сказал себе: «Я не буду отягощать своё сердце тем, что уже прошло, ибо я не в ответе за это. Вместе мы будем строить новую жизнь. Отсюда и начнётся моя ответственность, и если я безгранично уверен в себе, и если случится так, что мои надежды будут обмануты, я отброшу их, как выбрасывают изношенные ботинки…»
На самом деле, его решение не было основано на размышлениях — скорее, он использовал их для оправдания своего непокорного и несдерживаемого желания. На этот раз он подходил к женитьбе как к альтернативе дружбы, которой он был лишён. Это не означало, что он питал враждебность к браку или пытался воспользоваться им как временным предлогом для достижения своей цели. По правде говоря, его душа, несмотря на непрестанные колебания, изголодалась по семейной жизни и постоянному дому…
Всё это проносилось у него в голове, когда он занимал своё место рядом с Камалем в гостиной, где они обычно пили кофе. Казалось, он посещает это место в последний раз. С большой грустью он обвёл глазами комнату с её диванами, цветным ковром и большой люстрой, подвешенной к потолку. Амина по своему обыкновению забралась, скрестив ноги, на диван, стоящий между дверью в спальню хозяина и столовой, и несмотря на жару, склонилась над жаровней, где готовила себе кофе. Она была закутана в белую накидку поверх фиолетового джильбаба, выявлявшего её худобу. К тишине, что окружала её, примешивалось молчание с признаками печали, словно море, утихшее после бури, сквозь прозрачную поверхность которого можно увидеть всё то, что скрыто в его глубинах.
Несмотря на сильную печаль и горе, он приготовился откровенно рассказать о том, что у него на душе, ибо другой альтернативы не было. Закончив пить кофе, даже не распробовав его вкус, он сказал:
— Ей-Богу, мама, я хотел бы с вами посоветоваться по одному делу…
Он обменялся с Камалем взглядом, указывавшим на то, что последнему известна тема разговора, и тот с интересом ждал, какие будут последствия. Его волнение было ничуть не меньше, чем волнение самого Ясина. Амина сказала:
— Надеюсь, сынок, это хорошее дело…
Ясин лаконично ответил:
— Я решил жениться…
В её медовых маленьких глазах проявился весёлый интерес. Она сказала:
— Хорошо, что ты так решил, сынок. Твоё ожидание и так уже затянулось, не нужно его продолжать и дальше.
Затем в её глазах появился вопрос, но вместо того, чтобы задать его, она сказала, словно пытаясь заставить его признаться в каком-то секрете:
— Поговори с отцом или дай я поговорю с ним. Он сможет найти тебе новую жену, что будет лучше первой…
Ясин с большей, чем требовалось невозмутимостью, ответил ей:
— Я, собственно, уже говорил с отцом, и нет необходимости сваливать на него новое бремя, так как я сделал собственный выбор, а отец согласился. Я прошу также и вашего согласия.
Её лицо покрылось румянцем смущения и радости от того, что он придаёт её мнению значение. Она сказала:
— Да поможет тебе Господь наш в благом деле. Поторопись, заселяй заброшенный первый этаж. Но кто же та хорошая девушка, которую ты решил взять в жёны?
Он обменялся с Камалем ещё одним взглядом, затем с трудом произнёс:
— Она из наших соседей. Вы их знаете!..
Пока она вспоминала, смотря в пустоту, меж бровей её отчётливо показалась морщинка. Указательный палец её шевелился, словно она про себя перечисляла всех соседей. Затем сказала:
— Ты меня озадачиваешь, Ясин. Не хочешь сам сказать и пожалеть меня?!
С бледной улыбкой на губах он ответил:
— Это наши ближайшие соседи!..
— Кто?!
Этот вопрос вырвался у неё с каким-то недоверием и тревогой. Её взгляд скользил по его лицу. Он склонил голову, сжав губы с мрачным выражением. Тут она заговорила дрожащим голосом, сделав знак назад большим пальцем:
— Эти?! Невозможно. Ты имеешь в виду именно их, про них ты говоришь?!
Ответом его было угрюмое молчание, прерванное её криком во всё горло:
— Это ужасная новость… Эти люди злорадствовали над нашим горем!
Ясин не сдержался и закричал на неё:
— Заклинаю вас Аллахом не повторять больше этих слов! Это напрасная иллюзия. Если бы моё сердце хоть на мгновение поверило в это…
— Естественно, ты их защищаешь. Но на эту удочку никто не попадётся. Не утруждай себя, пытаясь убедить меня в этом абсурде. О Боже мой!! Какая такая необходимость призывает к подобному позору?! Они насквозь пронизаны пороками и недостатками. Есть ли хоть одно достоинство, что оправдывало бы такой несправедливый выбор? Ты сказал, что добился отцовского согласия. Он ничего не знает о подобных вещах. Скажи, что ты ввёл его в заблуждение…
Ясин умоляюще сказал:
— Успокойтесь. Я ничего так не ненавижу, как заставлять вас сердиться. Успокойтесь и поговорим без шума…
— Как я буду тебя слушать, когда ты дал мне такую жестокую пощёчину? Скажи, что всё это была лишь насмешливая шутка. Мариам?! Эта разнузданная девчонка, о делах которой ты знаешь так же хорошо, как и мы все?.. Ты что, забыл уже её скандальную историю?.. Ты и впрямь забыл? Ты хочешь привести эту девчонку в наш дом?!
Глубоко вздыхая, как будто вырывая из груди потрясение и горе, он сказал:
— Я этого совсем не говорил. Это совсем не важно. Поистине, важно для меня то, чтобы вы смотрели на это дело другими глазами, без предубеждений…
— И что это за предубеждения?! Я её что, ложно обвинила?.. Ты говоришь, что твой отец согласен, но сообщил ли ты ему о её скандальном заигрывании с тем английским солдатом? Боже мой, что стало с детьми из хороших семейств?!
— Успокойтесь, и поговорим мирно. Какой толк в таком возбуждении?!
Она резко, что было несвойственно её характеру в прежние времена, закричала на него:
— Я не могу успокоиться, пока дело касается чести!
Затем уже плачущим тоном:
— Ты оскорбляешь память своего дорогого брата.
Глотая слюну, Ясин сказал:
— Брата? Да будет к нему милостив Аллах и поселит его в райских кущах. Но это дело не касается памяти о нём никоим образом, поверьте мне. Я знаю, что говорю. Не тревожьте его покой!
— Это не я тревожу его покой. Это его брат, который хочет эту девчонку, тревожит его покой. И тебе это хорошо известно, Ясин!! Ты не можешь отрицать…
Затем с ещё большим волнением:
— А может быть, ты ещё тогда хотел её, в те далёкие времена!
— Мама!!
— Я больше уже ни в чём не уверена. Как может у тебя быть уверенность после такого вероломства?!.. Неужели так тесен и безлюден этот мир, что ты не нашёл никого себе в жёны, кроме девушки, которая заставила кровоточить сердце твоего брата? Неужели ты не помнишь, какая грусть напала на его, когда он услышал историю про того английского солдата?!..
Ясин в мольбе развёл руки в стороны и произнёс:
— Давайте отложим этот разговор на другое время. Я докажу вам потом, что мой покойный брат внял призыву Господу, в сердце его уже не было и следа этой девушки. А сейчас атмосфера здесь не подходит для разговора…
Она в гневе закричала на него:
— Едва ли тут будет иная атмосфера для этого разговора. Ты не уважаешь память о Фахми..!
— О, если бы вы только могли представить себе, какую грусть вызывают у меня ваши слова!..
Гнев её достиг высшего предела. Она закричала:
— Какая ещё грусть?! Ты не грустил по своему брату! Грусть чужих людей и то была больше, чем твоя!
— Мама!..
Камаль попытался вмешаться, но она заставила его молчать движением руки, и крикнула:
— Не зови меня мамой. Я была тебе настоящей матерью, но ты не был моим сыном и не был братом моему сыну!..
Он не мог больше терпеть пребывание в доме; поднялся с угрюмым и печальным видом и покинул гостиную, уйдя в свою комнату. Камаль тут же присоединился к нему, и без всякой грусти и уныния сказал: