— Мы собираемся посетить могилу нашего первого предка!
Камаль со смехом сказал:
— Давайте прочитаем суру «Аль-Фатиха» на иероглифах…
Хусейн насмешливо заметил:
— Родина народа, у которого самое величественное наследие — это могилы и трупы!.. — тут он указал рукой на пирамиду. — Посмотри на эти напрасные усилия…
Камаль воодушевлённо произнёс:
— Это вечность!..
— Ох… Ты как обычно не пожалеешь усилий для защиты родины. У тебя хронический патриотизм, и в этом наше отличие. Я бы, возможно, предпочёл быть во Франции, а не в Египте…
Скрывая боль за мягкой улыбкой, Камаль сказал:
— И ты обнаружишь там, что французы — самая патриотическая нация в мире!..
— Да, патриотизм — это всемирное заболевание. Но я люблю саму Францию, а во французах мне нравятся те замечательные их качества, которые никак не связаны с патриотизмом…
Такие слова и правда были грустными, но не вызывали гнева у Камаля, так как исходили от Хусейна Шаддада… Исмаил Латиф, к примеру, иногда доводил его до бешенства своей насмешкой… Хасан Салим тоже приводил его в ярость своим высокомерием…, но Хусейн Шаддад, несмотря ни на что, находил лишь одобрение в глазах Камаля.
Автомобиль остановился невдалеке от подножия самой большой пирамиды, присоединившись к длинной веренице пустых машин. Тут и там мелькал многочисленный народ: люди разделялись на небольшие группки, одни ехали верхом на осле или верблюде, другие взбирались по пирамиде. Были там и продавцы, и владельцы ослов и верблюдов. Просторная земля, что казалось, не имела ни конца, ни края, и лишь в центре её возвышалась пирамида, подобная легендарному колоссу. А на противоположной стороне, у спуска, виднелись город, верхушки деревьев, кромка воды и крыши зданий. Интересно, где же там улица Байн аль-Касрайн? Где его мать, которая поит кур под навесом из жасмина?
— Давайте оставим всё в машине, чтобы гулять налегке…
Они вышли из машины и прошли друг за другом в ряд: Аида, Хусейн, затем Будур, и в конце Камаль, державший за руку свою маленькую подружку. Они обошли самую большую пирамиду, любуясь ею с каждого угла, и углубились в пустыню. Песок мешал им идти и затруднял продвижение вперёд, хотя лёгкий нежный ветерок и подбадривал их. Солнце то появлялось, то скрывалось, а скопления облаков растеклись по горизонту, рисуя на небесном полотне непроизвольные картины, с которыми рука ветра обращалась как ей вздумается.
Хусейн, наполняя лёгкие воздухом, произнёс:
— Прекрасно… прекрасно…
Аида тоже что-то произнесла по-французски, и Камаль с его ограниченным познанием в этом языке понял, что она переводит слова брата. Эта тарабарщина была для неё привычной, и смягчала его чрезмерный пыл и фанатичную приверженность своему родному языку, арабскому, с одной стороны, а с другой, навязывалась его вкусам как одна из особенностей женской красоты. Вглядываясь в окружающую его обстановку, Камаль с волнением сказал:
— И правда, красиво. Хвала Всемогущему Творцу!
Хусейн Шаддад засмеялся:
— Ты постоянно за всем видишь только Аллаха и Саада Заглула…
— Полагаю, между нами нет противоречий по первому из них!
— Но твоё настойчивое упоминание о нём придаёт тебе особый религиозный налёт, словно ты один из представителей духовенства? — затем уже тоном капитуляции? — но что в этом странного? Ты же выходец из религиозного квартала!
«Могла ли скрываться за этой его фразой какая-нибудь насмешка? И возможно ли, чтобы Аида разделяла его сарказм? Интересно, а что они вообще думают о том древнем квартале? И как смотрит Аббасийя на Байн аль-Касрайн и Ан-Нахасин? Неужели тебя обуял стыд? Ну, не так быстро. Хусейн едва ли демонстрирует какой-либо интерес к религии, а твоя возлюбленная, кажется, и того меньше. Разве не заявила ли она как-то, что посещает уроки по христианской религии в школе Мер де Дьё, и что присутствует на мессе и поёт гимны? Но она же мусульманка! Мусульманка, несмотря на то, что не знает об исламе ничего, достойного упоминания! И что ты об этом думаешь? Я люблю её, люблю вплоть до обожания, и люблю также её религию, несмотря на угрызения совести. Я сознаюсь в этом, и прошу прощения у Господа!..»
Хусейн указал рукой на окружающие их красоту и великолепие, и сказал:
— Вот что по-настоящему влечёт меня. Ты же — обезумел от своего патриотизма. Сравни эту величественную природу с демонстрациями, Саадом и Адли, с грузовиками, набитыми солдатами!
Камаль с улыбкой сказал:
— И природа, и политика замечательны!..
Хусейн неожиданно спросил, словно эта смысловая ассоциация только что напомнила ему о чём-то важном:
— Я чуть не забыл: твой лидер подал в отставку!
Камаль лишь грустно улыбнулся, но не ответил, однако Хусейн, намеренный спровоцировать его, сказал:
— Подал в отставку, потеряв Судан и Конституцию, ну как?!
Камаль спокойно ответил, что было неожиданно для него в подобных обстоятельствах:
— Убийство сэра Ли Стака было ударом, направленным против правительства Саада…
— Позволь мне повторить тебе слова Хасана Салима: «Эта атака — проявление ненависти, питаемой некоторыми, в том числе и убийцами, к англичанам. И Саад Заглул первый несёт ответственность за разжигание этой ненависти!».
Камаль подавил в себе ярость, которую возбудило в нём мнение Хасана Салима, и спокойным тоном, обязательным в присутствии возлюбленной, произнёс:
— Это точка зрения англичан. Ты разве не читал телеграмм, что напечатаны в газете «Аль-Ахрам»? Неудивительно, что её повторяют либералы-конституционалисты. Среди достижений Саада, которыми он гордится, это вызванная им ненависть к англичанам…
Тут вмешалась Аида, которая с упрёком или скорее предупреждением, сверкнувшим в её глазах, и разбавленным очаровательной улыбкой, спросила:
— Мы здесь ради пикника или разговоров о политике?
Камаль показал на Хусейна и оправдываясь заявил:
— Здесь есть ответственный, тот, кто поднял эту тему…
Хусейн засмеялся, прореживая свои шелковистые чёрные волосы тонкими пальцами:
— Я только подумал о том, чтобы высказать тебе мои соболезнования по поводу отставки лидера, только и всего!
Затем спросил уже серьёзным тоном?
— А разве ты не принимал участия в судьбоносных демонстрациях, которые проходили в вашем квартале во времена революции?
— Я был тогда несовершеннолетним!
Тоном, не лишённым мягкой иронии, Хусейн заметил:
— В любом случае, твоё нахождение в лавке, где продавали басбусу, следует считать участием в революционных событиях!
Все рассмеялись, включая Будур, подражавшую им. Этот квартет состоял из двух рожков, скрипки и свистка. Спустя минуту, когда они замолчали, Аида, словно выступая в защиту Камаля, сказала:
— Достаточно и того, что он потерял брата!..
Камаль, испытывая чувство гордости, зашевелившейся в его сердце, и подкреплённой их симпатией, заявил:
— Да, мы потеряли самого лучшего члена нашей семьи…
Аида с интересом спросила его:
— Он учился на юридическом… Не так ли? Сколько было бы ему сейчас, если бы он остался жив?
— Ему было бы двадцать пять…, - и уже тоном сожаления… — Он был гением во всех смыслах этого слова…
Щёлкнув пальцами, Хусейн сказал:
— Был!.. Вот каков результат патриотизма. И как ты можешь после этого всё-ещё цепляться за него?
Камаль улыбнулся:
— Придёт время, когда всех нас будут упоминать в прошедшем времени. Но есть разница между одними покойными и другими!
Хусейн снова щёлкнул пальцами, не сделав никакого комментария. Казалось, он не находил больше смысла в разговоре. Что же втянуло их в разговор о политике? Камаль не находил в ней ничего забавного; партийная вражда отвлекала людей от англичан. «Долой всё это! Тот, кто вдохнул запах рая, не должен отягощать своё сердце земными заботами даже на мгновение. Ты шагаешь по пустыне в компании Аиды вблизи пирамид. Так задумайся хорошенько об этой прекрасной истине и кричи об этом вслух, чтобы тебя услышали даже те, кто строил пирамиды. Любящий и его возлюбленная идут вместе по песку, и смятение любящего настолько велико, что его почти несёт ветер. Его любимая же забавляется, считая камешки. Если бы любовный недуг был заразным, я не стал бы возражать против боли. Ветер шевелит края её платья, проникает в ореол её волос и в глубины лёгких… Разве есть более счастливое зрелище? Души влюблённых витают над пирамидами, благословляя эту процессию, восхищаясь любимой и жалея любящего, повторяя на языке времён: „Только любовь сильнее смерти“. Ты видишь её на расстоянии нескольких пядей от себя, но на самом деле она как горизонт, который ты представляешь себе, прикладывая руку к земле, хотя она парит на седьмом небе… Как хотела бы моя душа прикоснуться к её ладони во время этой прогулки, но кажется, ты покинешь этот мир до того, как сможешь прикоснуться к ней. Почему ты не наберёшься смелости, не бросишься к следам её ног и не поцелуешь их?… Или не наберёшь из них горсть песка, чтобы сделать его амулетом, связывающим с любимой, и защищающим тебя от страданий любви бессонными ночами, полными раздумий?.. О горе тебе!! Все признаки указывают на то, что единственной связью с возлюбленной будут восхваляющие её гимны или безумие. Так пой или сойди с ума…»
Он нащупал маленькую ручку, которая потянула к себе его руку, прося его взять её на руки, и наклонился к ней, затем поднял перед собой, однако Аида возразила:
— Нет, нет. Нас уже начала одолевать усталость. Давайте-ка передохнём немного…
Они уселись на скале у самого склона, ведущего к сфинксу, в том же порядке, в каком пришли. Хусейн вытянул ноги, закопав пятки в песок. Камаль сел, положив ногу на ногу, и прижимая к себе Будур. А Аида села слева от брата, взяла расчёску и принялась расчёсывать волосы и поправлять пальцами чёлку.
Хусейн скользнул взглядом по феске Камаля и критическим тоном спросил:
— Зачем ты надел на прогулку феску?
Камаль снял феску и положил её на колени:
— У меня нет привычки ходить без неё…