— Сто баллов из ста: Хасан Салим получил диплом. Камаль ибн Ахмад Абд Аль-Джавад, Хусейн Шаддад, Исмаил Латиф прошли…
Камаль засмеялся:
— Если бы ты ограничился только тем, что сказал последний результат, пропустив остальные, то мы бы их и так узнали, это очевидно!
Исмаил, пренебрежительно вскинув плечи, заметил:
— Все мы достигли одной цели: ты — после всех усилий и трудов в течение года, а я — за месяц!
— Это доказательство того, что ты учёный по натуре!
Исмаил насмешливо спросил:
— Разве это не ты как-то случайно сказал, что Бернард Шоу был самым безнадёжным учеником в своё время?
Камаль со смехом ответил ему:
— Сейчас я поверил, что среди нас есть подобный Шоу, по крайней мере, в безнадёжности..!
Тут Хусейн Шаддад сказал:
— У меня есть новость, которую я должен сообщить прежде, чем нас увлечёт поток разговора…
Обнаружив, что его слова не произвели большого внимания, он неожиданно поднялся и театральным тоном заявил:
— Позвольте сообщить вам одну любопытную и счастливую новость, — он посмотрел на Хасана Салима и продолжил. — Не так ли? — Он повернул голову в сторону Камаля и Исмаила. — Вчера произошло обручение Хасана Салима и моей сестры Аиды…
Столкнувшись с таким известием, Камаль чувствовал себя, словно человек, считавший себя в целостности и безопасности и вдруг оказавшийся под трамваем. Сердце его забилось так судорожно, как будто это был самолёт, падающий в воздушную яму. Но то был внутренний крик ужаса, от которого раскалывалось сердце, и который не в состоянии был выбраться наружу. Он удивился, особенно когда задумался об этом позднее — как он смог тогда держать свои чувства под контролем и даже дарить улыбки Хусейну Шаддаду, поздравляя его? Возможно, его отвлекла от этой трагедии — пусть и ненадолго — борьба, завязавшаяся между его душой и замешательством, что окружило её со всех сторон.
Исмаил Латиф заговорил первым. Он перевёл взгляд с Хусейна Шаддада на Хасана Салима, который, казалось, был спокоен и невозмутим, как обычно, хотя на этот раз сюда примешивалось смущение или неудобство. Исмаил воскликнул:
— Правда?! Какое радостное известие! Радостное и неожиданное. Да, радостное, неожиданное и предательское! Но о последнем я пока говорить не буду, отложим это. Сейчас довольно и того, что я выражу свои самые искренние поздравления…
Он встал и пожал руки Хусейну и Хасану. Камаль также сразу поднялся с места, чтобы поздравить их. Он был поражён скоростью и странностью событий, несмотря на явную улыбку на лице. Ему даже показалось, что он находится в каком-то странном сне, и что на голову ему льётся дождь, а он сам ищёт убежища. Пожимая руки обоим молодым людям, он сказал:
— И правда, радостная весть, мои сердечные поздравления…
Когда они снова заняли свои места, Камаль невольно бросил взгляд украдкой на Хасана Салима, и увидел, что тот по-прежнему спокоен и невозмутим. Камаль опасался увидеть на его лице тщеславное или злорадное выражение, как он представлял себе, и испытал мимолётное облегчение. Он принялся просить у своей души всех сил, что у неё имелись, чтобы скрыть от бдительных глаз кровоточащую рану и избежать глумления и презрения.
«Крепись, душа моя, и я обещаю тебе, что потом мы ещё ко всему этому вернёмся, будем страдать вместе, пока не погибнем, и будем думать обо всём этом, пока не сойдём с ума. До чего приятный это будет момент в тишине и покое ночи, когда никто не видит и не слышит, когда боль, исступление и слёзы приходят, и никто не порицает тебя. Есть один старый колодец, с которого я сниму крышку и буду кричать в него, обращаясь к живущим там шайтанам, и отдамся слезам, скопившимся во чреве земли вдали от печальных глаз. Не сдавайся, душа моя, и будь осторожна, ибо мир предстаёт перед твоими глазами огненно-алым, как сам ад».
Исмаил продолжал говорить обвинительным тоном:
— Не так быстро. Мы тебе предъявим счёт. Как это случилось без всякого предупреждения заранее? Или отложим это до поры до времени и спросим, как это так — помолвка произошла без нашего присутствия?
Хусейн Шаддад сказал, защищаясь:
— Мы не устраивали вечеринку, ни большую, ни маленькую. Просто ограничились тем, что присутствовали члены семьи. Ваше время придёт в день свадьбы, когда зачитают брачный контракт. С тебя довольно того, что вы будете хозяевами, а не гостями…
«Свадьба!.. Звучит так, словно это похоронный марш, и его сердце проводят к месту последнего упокоения, окружив розами и прощаясь с ним, выводя на все лады трели. Во имя любви воспитанница Парижа подчинится шейху в чалме, что прочтёт суру „Аль-Фатиха“, а Иблис во имя гордыни покинет рай».
Камаль с улыбкой сказал:
— Оправдание ваше принимается, а на обещание возлагается надежда.
Исмаил Латиф воскликнул в знак протеста:
— Это красноречие богословов Аль-Азхара. Если на горизонте покажется накрытый стол, стоящий того, чтобы забыть всякий повод для попрёков, они будут распевать дифирамбы, и всё ради куска пожирнее! И правда, ты настоящий писатель или даже философ, или ещё какой-нибудь попрошайка, однако я не таков…
Затем он вновь пошёл в атаку, на этот раз обвиняя Хусейна Шаддада и Хасана Салима:
— А вы двое хитрецов; после долгого молчания вдруг объявляете о помолвке. А?.. Да, и правда, доктор Хасан, ты долгожданный преемник Сарвата-паши…
Хасан Салим, виновато улыбаясь, сказал:
— Сам Хусейн ничего об этом не знал всего несколько дней назад…
Исмаил спросил:
— Эта помолвка сделана одной стороной, вроде одностороннего провозглашения Египтом о своей о независимости от Британии двадцать восьмого февраля 1922 года?
Побеждённая нация гордо отвергла его, хотя он был навязан стране. Но что было, то было. Камаль громко засмеялся, а Исмаил, глазом подмигнув Хасану Салиму, повторил слова из хадиса:
— Уповайте ради достижения… не помню чего…, на скрытность, как сказал халиф Умар ибн Хаттаб, или поэт Умар бин Аби Рабийя, или Умар Эфенди, Аллах лучше знает, кто…
Камаль вдруг заявил:
— Обычно такие вещи делаются под покровом тишины, хотя признаю, что однажды доктор Хасан в разговоре со мной упоминал что-то такое!
Исмаил в замешательстве посмотрел на него, а Хасан кинул на него взгляд широко раскрытыми от удивления глазами и поправил его:
— Наш разговор больше напоминал тонкие намёки..!
Камаль сам задавался вопросом, как это такие слова сорвались с его уст? Это же ложь или правда, но только наполовину, в лучшем случае. Как он мог желать — да ещё и таким необычным способом — убедить Хасана, что ему было известно о его намерениях, и что новость не застала его врасплох, и он не придал ей особого значения? Что за глупость!.. Исмаил, с упрёком поглядев на Хасана, сказал ему:
— Ну а я не удостоился ни одного из этих тонких намёков!
Хасан серьёзно ответил:
— Уверяю тебя, что если Камаль и обнаружил что-то в нашим с ним разговоре, указывающее на предстоящую помолвку, то, должно быть, привлёк на помощь не мои слова, а собственное воображение.
Хусейн Шаддад звучно рассмеялся, и обращаясь к Хасану Салиму, сказал:
— Исмаил твой старинный товарищ, и хочет тебе сказать, что даже если ты получил свой диплом раньше на три года, это ещё не означает, что ты должен скрывать от него свои секреты или оказывать предпочтение другим!
Исмаил сказал, улыбнувшись, будто пытаясь скрыть своё неудовольствие:
— Я не сомневаюсь в его дружбе, но потребую с него отчёта, чтобы он не забыл о дне своей свадьбы!
Камаль улыбнулся:
— Мы друзья обеих сторон, и если жених про нас забудет, то невеста уж точно этого не сделает…
Он сказал это только для того, чтобы доказать самому себе, что ещё жив. Жив, хотя и испытывает боль, сильную боль. А приходило ли ему на ум когда-нибудь, что его любовь однажды закончится как-то по-другому?.. Нет. Но вера в то, что смерть неизбежна, не умаляет нашу тоску, когда она приходит. То была дикая боль, не знавшая логики и пощады. И если бы он мог видеть её воочию, то знал бы, где она скрывается или благодаря какому микробу появляется!.. Между чередованиями боли просачивались апатия и вялость…
— А когда день свадьбы?
Исмаил спросил о том, о чём думал и сам Камаль, словно был выразителем его мыслей, но и сам Камаль не должен был молчать. Он заметил:
— Да. Это очень важно, чтобы нас снова не застали врасплох. Когда состоится церемония?
Хусейн Шаддад весело спросил:
— Зачем вы оба так спешите?!.. Давайте дадим жениху насладиться остатком холостяцкой жизни…
Хасан с привычным спокойствием сказал:
— Я должен узнать сначала, останусь ли я в Египте или нет…
Хусейн Шаддад пояснил:
— То есть назначат ли его в прокуратуру или в дипломатический корпус…
«Хусейн, кажется, рад этой помолвке, и даже могу заявить, что я возненавидел его, пусть и на какой-то краткий миг. Он словно предал меня. Предавал ли меня кто-нибудь? Всё так переплелось вокруг меня, но этим вечером я побуду один…»
— А которое из двух вы предпочитаете, доктор Хасан?
Да пусть он выберет что захочет. Прокуратура… Дипкорпус… Судан… Сирия, если будет возможность…
— Прокуратура это унижение. Я предпочитаю дипкорпус…
— Лучше тебе это как следует втолковать отцу, чтобы он сосредоточил свои заботы на том, чтобы направить тебя в политику…
Эта фраза тоже случайно слетела с его языка? Без сомнения, она достигла своей цели. Ему следует следить за своими нервами, а не то он окажется втянутым в открытую ссору с Хасаном. И ещё ему стоит следить за тем, что чувствует Хусейн Шаддад, так как отныне они одна семья. До чего же жестокий удар!
Исмаил покачал головой, словно сожалея, и сказал:
— Это твои последние дни с нами, Хусейн. Спустя все эти годы! До чего же грустный конец!..
«Какая глупость! Он считает, что грусть может тронуть сердце, что свободно пасётся в оазисе возлюбленной».
— Это и самом деле грустный конец, Исмаил…
«Ложь на лжи, как и твои поздравления ему. В этом равны и сын торговца, и сын судьи верховного суда».