он мог утешиться от этой потери, что отпечаталась в его груди и приклеилась к сердцу? Это место стало для него привычным и милым: и дом, и сад, и даже пустыня, как в целом, так и в деталях, и имена Аида и Хусейн Шаддад точно так же впечатались в его память. Как он мог лишить себя этого зрелища или довольствоваться тем, чтобы видеть издалека, подобно прочим прохожим? Он настолько был увлечён этим домом, что однажды даже назвал себя в шутку идолопоклонником!..
Хусейн Шаддад и Исмаил Латиф сидели на стульях друг напротив друга перед столиком, на котором стоял традиционный графин и три стакана. Как и каждое лето, они по своему обычаю были одеты в рубашки с расстёгнутым воротом и белые фланелевые брюки. Камаль поглядел на их контрастирующие лица: у Хусейна было прекрасное светлое лицо, а у Исмаила лицо с резкими чертами и напористым взглядом. Он в своём белом костюме, притронувшись к феске, с которой свешивалась кисточка, подошёл к ним. Они пожали друг другу руки, затем Камаль сел, повернувшись спиной к дому — дому, который прежде повернулся спиной к нему!.. Исмаил тут же обратился к Камалю, многозначительно засмеявшись:
— С этих пор мы обязаны искать новое место для встреч…
На губах Камаля появилась тусклая улыбка. До чего счастлив и доволен Исмаил своим сарказмом, не знавшим боли. У Камаля только и остались, что он, да ещё Фуад Аль-Хамзави — друзья, что составляли компанию его сердцу, но не сливались с ним в унисон. Он стремился к ним, убегая от одиночества. Ничего не оставалось, как смириться с тем, что ему уготовано.
— Мы будем встречаться в кофейнях или на улице, раз Хусейн решил оставить нас…
Хусейн с сожалением покачал головой. То было сожаление человека, который добился столь дорогой, желанной цели и пытается угодить друзьям, выражая грусть расставания, которая на самом деле мало что значила для него. Он сказал:
— Я покину Египет, но в моём сердце тоска от разлуки с вами. Дружба это священное чувство, которым я дорожу до глубины души. Друг — это партнёр, отражающий нас самих, он — отголосок твоих эмоций и мыслей. Неважно, что мы во многом различны, поскольку по сути мы схожи. Я никогда не забуду эту дружбу, и мы будем продолжать писать друг другу письма, пока снова не встретимся…
Красивые слова это утешение для раненого покинутого сердца. Разве он недостаточно уже страдал от рук его сестры?
«Значит вот как ты меня бросишь одного, без единого настоящего друга. А завтра покинутого тобой друга убьёт насмешливая жажда духовного общения». Камаль мрачно спросил:
— Когда мы встретимся снова?… Я ещё не забыл твоего горячего стремления всё время путешествовать. Но кто мне гарантирует, что ты не уедешь навсегда?
Исмаил, также уверенный в его словах, согласился:
— Моё сердце подсказывает мне, что птичка не вернётся в клетку…
Хусейн отрывисто засмеялся, хоть смех его и был украшен радостью:
— Я добился согласия отца на свою поездку только после того, как пообещал ему, что продолжу свою учёбу на юриста. Однако я не знаю, насколько долго смогу выполнять своё обещание. Между мной и правом нет особой привязанности. Более того: мне кажется, что я не смогу вытерпеть систематической учёбы. Я хочу изучать только то, что мне нравится. Моё сердце разрывается между различными дисциплинами, которые ни один колледж не может объять воедино, как я уже неоднократно говорил. Я хочу посещать лекции по философии искусства, а также по поэзии и прозе, исследовать музеи и посещать музыкальные выступления, влюбляться и развлекаться. Какой вуз включает все эти возможности?! Есть к тому же ещё один факт, и вы оба о нём знаете: я предпочитаю слушать, а не читать, чтобы мне объяснял кто-то другой, чтобы я мог ему внимать. Тогда я направлю свои чувства и осведомлённый ум к склону холмов, берегам морей, в бары, кафе, танцевальные залы, и вам будет отправляться серия отчётов от меня об этих уникальных опытах!
Он словно описывает им рай, в который сам Камаль утратил веру!.. Но этот рай был отрицательным, берущим и не дающим взамен. Он же сам стремился к другому идеалу. Что до Хусейна, то он вряд ли он будет когда-либо скучать по своему старому жилищу, если его уже захватила эта зажиточная жизнь в розовом свете. Исмаил тоже выразил некоторые мысли Камаля, когда сказал Хусейну:
— Ты не вернёшься к нам. Прощай, Хусейн! У нас примерно одна мечта. Отложи в сторону философию искусства, музеи, музыку, поэзию и склоны холмов…, и так далее, и тогда мы могли бы быть единой личностью!.. Напомню тебе в последний раз, что ты больше никогда к нам не вернёшься…
Камаль удивлённо посмотрел на Хусейна, словно спрашивая его мнения о том, что только что сказал Исмаил, и он ответил:
— Нет, я часто буду возвращаться. Египет будет в моём обширном маршруте, чтобы я мог увидеться с семьёй и друзьями, — тут он обратился к Камалю. — Я с нетерпением буду ждать, когда ты отправишься за границу, и начиная с этого момента почти что чувствую это!
Кто знает? Возможно, его ложь обернётся правдой, и он пересечёт эти дальние горизонты. Но как бы то ни было, сердце подсказывало ему, что Хусейн однажды всё-таки вернётся, и эта их глубокая дружба не иссякнет понапрасну. Его искреннее сердце верило в это, как верило и в то, что любовь не вырвана в нём с корнем, увы! Он умоляюще сказал:
— Путешествуй и делай всё, что тебе хочется, но потом возвращайся в Египет, чтобы сделать его своим домом. Ты можешь оставить его и отправиться в путь всякий раз, как захочешь попутешествовать.
Исмаил сказал «Аминь», согласившись с его мнением:
— Если ты и впрямь хороший человек, то согласишься с этим благородным решением, которое примиряет и твоё, и наши желания…
Склонив голову, словно убеждённый их словами, Хусейн сказал:
— Мои странствия в конце концов приведут меня к этому решению, я убеждён…
Слушая друга, Камаль пристально смотрел на него, особенно в его чёрные глаза, которые так напоминали глаза Аиды, и его жесты — нечто среднее между возвышенными и мягкими. Его тонкий дух был почти видимым, и Камаль мог его почувствовать. Если этот дорогой ему друг исчезнет, то что тогда останется от благодати дружбы и воспоминании о любви?.. Дружбы, через которую он познал платоническую привязанность и спокойное счастье, и любви к сестре Хусейна, которая вдохновила небесную радость и адские мучения?!..
Хусейн, обращаясь сначала к одному из них, потом у другому, сказал:
— Когда я вернусь в Египет, ты станешь бухгалтером в Министерстве финансов, а ты — учителем. И вполне вероятно, что я застану вас уже отцами!.. До чего это удивительно!
Исмаил засмеялся и спросил:
— Ты можешь представить, что мы будем чиновниками? Представь себе Камаля учителем! — тут он обратился к Камалю. — Ты должен хорошенько располнеть, прежде чем предстанешь перед учениками. Тебе предстоит встретиться с целым поколением бесов, по сравнению с которыми мы — ангелы. И ты обнаружишь, что несмотря на то, что ты упорный сторонник «Вафда», правительство вынудит тебя наказывать тех учеников, что проводят демонстрации в поддержку «Вафда»!.
Замечание Исмаила вывело его из потока мыслей, поглощавших его. Он спросил себя: как он может предстать перед учениками с такими выдающимися головой и носом?! И почувствовал горечь и обиду. Ему казалось — по аналогии с теми учителями, которых он знал в жизни, — что ему потребуется быть суровым в обхождении с учениками, чтобы защитить свою персону от их озорных выходок!.. Но он также спрашивал себя, сможет ли он быть таким же суровым к другим, как и к себе?.. Импровизируя, он сказал:
— Не думаю, что я до конца жизни буду учителем…
В глазах Хусейна промелькнул мечтательный взгляд, и он сказал:
— А, из педагогики в журналистику, я полагаю. Не так ли?
Камаль поймал себя на том, что задумался о будущем и снова вспомнил о той всеобъемлющей книге, которую так мечтал написать. Что же осталось от той первоначальной темы?.. Пророки больше не были пророками, рая и ада не существовало, а изучение человека было лишь главой в науке о животных. Тогда ему следует искать новую тему. Он снова сымпровизировал:
— О, если бы я смог когда-нибудь создать журнал для продвижения современной мысли!
Исмаил Латиф тоном наставника-проповедника заметил:
— Нет, политика — вот это ходовой товар. Посвяти идеям, если хочешь, колонку на последней странице. В стране есть достаточно место для нового сатирика-вафдиста…
Хусейн громко засмеялся:
— Мне не кажется, что наш друг положительно относится к политике. Достаточно и той жертвы, что принесла его семья для своей страны. А что касается мысли, то тут открыто широкое поле деятельности… — Затем он обратился к Камалю… — То, о чём ты говорил, возможно. Но твой атеистический бунт был внезапным скачком, которого я не ожидал…
До чего же осчастливило Камаля это новое определение, в котором он видел приветствие своему бунту и лесть своему самолюбию. Лицо его даже покраснело от этого. Он сказал:
— Как же замечательно, когда человек посвящает свою жизнь истине, добру и красоте!..
Исмаил три раза присвистнул, каждый раз вместе с новым качеством, упомянутым Камалем, а затем насмешливо заметил:
— Слушайте и повинуйтесь!
Хусейн же серьёзно сказал:
— А я как и ты! Но только я довольствуюсь знаниями и удовольствиями!
Искренним, пылким тоном Камаль произнёс:
— Эти вещи более возвышенны. Это борьба ради истины, и цель её — благо всего человечества, иначе в жизни нет смысла, по-моему…
Исмаил ударил рукой об руку — этот жест напомнил Камалю об отце — и сказал:
— Ну тогда просто обязательно, чтобы в жизни не было смысла! Как же ты страдал и томился, пока не освободился от оков религии!.. Я так никогда не утомлял себя, потому что религия никогда не интересовала меня. А как по-твоему, я прирождённый философ?! Мне достаточно и того, что я живу той жизнью, которая не нуждается в объяснении. Но я по природе своей достигаю того, чего ты — только путём упорной борьбы. Да простит меня Господь, но ты этого ещё не достиг, ведь ты по-прежнему, даже став атеистом, веришь в истину, добро и красоту и хочешь посвятить этому жизнь. Разве не к этому призывает религия?! Как же ты отрицаешь основу, но при этом веришь в её часть?