«Не обращай внимания на эту деликатную шутку. Только вот почему те ценности, в которые ты веришь, становятся объектом насмешки?! Представь, а если бы тебе пришлось делать выбор между Аидой и праведной возвышенной жизнью, то что бы ты выбрал?!.. Но Аида всегда предстаёт перед моими глазами как высший пример!..»
Вместо Камаля ответил Хусейн, ибо молчание затянулось:
— Верующий черпает свою любовь из религиозных ценностей, а свободный человек любит их ради них самих.
«Боже мой! Когда же я снова увижу тебя?..», подумал Камаль. Исмаил же засмеялся, что означало переход его мыслей на другую тему, и спросил Камаля:
— Скажи-ка мне, ты всё ещё молишься?.. И собираешься ли поститься в следующий Рамадан?
«Мои молитвы за неё были самыми приятными из молитв, а мои ночи в этом доме более счастливыми, чем ночи Рамадана…»
— Я больше не молюсь, и не буду поститься…
— И ты объявишь о том, что не постишься?
Он засмеялся:
— Нет…
— Ты предпочитаешь лицемерить?
Камаль обиделся:
— Нет необходимости причинять боль тем, кого я люблю…
Исмаил насмешливо спросил:
— Ты считаешь, что с таким мягким сердцем сможешь когда-нибудь противостоять обществу, которое это ненавидит?!
«А как же насчёт басни про „Калилу и Димну“?! — Эта великолепная идея прогнала все его обиды. — Боже мой, неужели я наткнулся на основную идею для книги, о чём я ещё и не задумывался?!»
— Обращение к читателям это одно, а обращение к родителям с заявлением о том, что ты бросил пост, это другое!
Исмаил заговорил с Хусейном, указав на Камаля:
— Вот тебе философ из семьи, в которой глубоко укоренилось невежество!
«Ты никогда не будешь нуждаться в друзьях для забав и шуток. Но у твоего духа никогда не будет друга, с кем ты мог бы поговорить по душам, так что довольствуйся либо молчанием, либо говори сам с собой, как делают это сумасшедшие».
Ненадолго воцарилось молчание. Сад тоже молчал; не доносилось ни малейшего дуновения. И лишь одни розы, гвоздики да фиалки, казалось, наслаждались жарой. Солнце сдёрнуло своё светящееся платье с сада, оставив от него только краешек на верхней части забора с восточной стороны. Исмаил нарушил молчание, повернувшись к Хусейну Шаддаду, и спросил его:
— Интересно, а тебе можно будет посещать Хасана Салима и госпожу Аиду?
«О Аллах!.. Это просто биение моего сердца, или в моей груди начался конец света?!»
— Когда я поселюсь в Париже, то обязательно подумаю и о том, чтобы съездить в Брюссель…
Затем он улыбнулся:
— На прошлой неделе мы получили письмо от Аиды, кажется, она страдает от утренней тошноты!..
«Вот так, боль и жизнь, оказывается, близнецы. Сейчас я только лишь чистая боль в мужском обличье, а Аида с большим набухшим от жидкости и выделений животом. Это жизненная трагедия или комедия?! Благом всей нашей жизни является умирание. О, если бы я только мог знать, в чём суть этой боли!»
Исмаил Латиф сказал:
— Их дети будут иностранцами!
— Решено, что их отправят в Египет, когда они подрастут.
«Увижу ли я их когда-нибудь среди своих учеников? Спрошу себя, где это я уже видел эти глаза, и трепещущее сердце ответит мне, что она уже давно живёт здесь. А если её малыш будет насмехаться над твоей головой и твоим носом, с каким сердцем ты станешь его наказывать?!.. О, забвение!.. Неужели и ты тоже — всего лишь суеверие?!»
Хусейн снова заговорил:
— Она во многих подробностях рассказала о своей новой жизни и не скрывала радости, так что её тоска по родным кажется только данью вежливости…
«Она создана для подобной жизни в одной из этих идеальных стран. А то, что она тоже должна получить долю человеческой натуры, это только ирония судьбы, которая сыграла злую шутку со многим из того, что для тебя самого свято. Интересно, не пришло ли ей в голову обратиться в своём пространном письме хоть словечком к давним друзьям?! Хотя откуда тебе знать, может быть она по-прежнему помнит их?»
Они снова замолчали. Закат, казалось, источал по капельке тихого сумеречного света; на горизонте показался парящий коршун. До них долетел собачий лай. Исмаил потянулся к графину, чтобы выпить воды, а Хусейн начал насвистывать. Камаль же украдкой наблюдал за ним со спокойным выражением на лице и скорбящим сердцем.
— Жара в этом году просто ужасная…
Это промолвил Исмаил, а затем вытер губы своим расшитым шёлковым платком и рыгнул, убрав платок обратно в карман брюк.
«Расставание с любимыми ещё более ужасно…»
— Когда ты поедешь на пляж к морю?
— В конце июня.
Исмаил с облегчением ответил на этот вопрос, и Хусейн снова спросил его:
— Завтра мы поедем в Рас аль-Барру, где я проведу неделю с родными, а затем вместе с отцом отправлюсь в Александрию, и тридцатого июня сяду на пароход.
«Закончится история одной эпохи, а может быть, то будет конец моего сердца».
Хусейн пристально поглядел на Камаля, затем рассмеялся и сказал:
— Мы оставляем вас в прекрасной ситуации в стране, когда существует единство и коалиция партий, и возможно, меня в Париже даже опередят новости о том, что Египет получил независимость…
Исмаил заговорил с Хусейном, но указал при этом на Камаля:
— Твой друг не рад коалиции! Ему тяжело, что Саад держится за руку с предателями, но ещё более ему тяжко от того, что он избегает конфликта с англичанами и оставил свой премьерский пост, передав его своему старинному другу Адли. Так что ты обнаружишь у него ещё более крайние взгляды, чем у почитаемого им лидера!
«Перемирие с врагами и предателями — это ещё одно разочарование, что тебе придётся проглотить. Что в этом мире не предавало твоих надежд?…»
Несмотря на такие мысли, он громко засмеялся и сказал:
— Да эта коалиция хочет навязать нашему району своего кандидата-либерала!
Все трое расхохотались. Тут в поле их зрения попала лягушка, которая не замедлила скрыться в траве; подул ветерок, возвещавший о приближении вечера. Стал стихать шум и гам окружающего их мира. Их собрание подошло к концу. Это наполнило Камаля тревогой и заставило его во все глаза вглядываться в это место, чтобы наполнить им свою память. Здесь его впервые застали лучи любви, и здесь же ангельский голосок напевом произнёс его имя: «Камаль». Здесь произошёл между ними тот мучительный диалог по поводу его головы и носа. И ещё здесь его любимая объявила во всеуслышание о ссоре с ним, высказав свои обвинения против него. Под складками этого небосвода покоятся воспоминания, эмоции и переживания. Если бы к ним когда-нибудь прикоснулась рука судьбы, даже просто решив позабавиться, то оживила бы пустыню, заставив её цвести.
Камаль смотрел на всё это вдоволь, запоминая дату, ибо многочисленные события кажутся и вовсе не имевшими место, если не запомнить точно их день, месяц и год.
«Мы обращаемся к солнцу и луне за помощью, спасаясь от прямой линии времени, когда хотим повернуть его на один круг назад, чтобы к нам вернулись утерянные воспоминания, но ничего никогда не возвращается. Так либо отведай слёз, либо утешься улыбкой».
Исмаил Латиф встал и сказал:
— Нам пришла пора уходить…
Камаль позволил Исмаилу первым пожать на прощание руку Хусейну. Потом настала его очередь, и они долго обнимали друг друга. Камаль запечатлел на его щеке поцелуй и сам получил такой же в ответ. Аромат семейства Шаддад, воплотившийся в его друге, заполнил его ноздри. То был нежный, мягкий запах из сна, что парил в небесах, полных радости и боли. Камаль вдыхал его, пока не опьянел. Он хранил молчание, пытаясь справиться с эмоциями. Но когда он наконец заговорил, голос его дрожал:
— До свидания, даже если это будет нескоро…
35
— Тут нет никого, кроме прислуги!
— Ну, это потому, что день ещё не закончился, а клиенты обычно приходят ночью. Тебя раздражает то, что здесь пусто?
— Нет, напротив. Безлюдность места — это то, что призывает остаться, тем более, что я тут впервые.
— У здешних питейных заведений есть одно бесценное преимущество: они находятся на улице, куда забегают лишь те, кто стремится к запретным удовольствиям. Так что твою безмятежность ни нарушат ни крики, ни упрёки. А если на тебя тут наткнётся какой-нибудь уважаемый человек, вроде отца или опекуна, то его, а не тебя следует упрекать. Но более уместно ему будет убежать и не попадаться тебе на глаза, если, конечно, он сможет…
— Само название улицы уже скандальное!
— Но оно больше остальных вселяет покой. И если бы мы отправились в один из баров на улице Аль-Алфи или Имад ад-Дина или даже Мухаммада Али, то не было бы тогда гарантии, что нас не увидит отец, дядя или ещё какая-нибудь важная персона!.. Но они не ходят в Ваджх аль-Бирку, я надеюсь.
— Ты рассуждаешь здраво, но я по-прежнему беспокоюсь.
— Прояви терпение. Первый шаг всегда нелёгок. Однако алкоголь — это ключ к облегчению, и потому обещаю тебе, что когда мы будем уходить отсюда, мир покажется тебя милее и приятнее, чем ты привык его видеть до сих пор…
— Расскажи мне о существующих видах алкоголя, и с какого мне лучше начинать?
— Коньяк сильный, а если его смешать с пивом, то тому, кто пьёт его, конец. Виски обладает приемлемым вкусом и даёт хороший эффект. А вот изюмный ликёр…
— Вероятно, изюмный ликёр самый вкусный из всех!.. Ты разве не слышал Салиха, как он пел: «Напои меня изюмным ликёром!»?
— Я давно уже твержу тебе, что у тебя есть лишь один недостаток: ты слишком погружён в свои фантазии. Изюмный ликёр самый худший из всех, несмотря на то, что утверждает Салих. У него анисовый привкус и он разрывает мой желудок. Не прерывай меня…
— Прошу прощения!
— Есть ещё пиво. Но это напиток, хороший в жару, а у нас, слава Аллаху, сейчас сентябрь. Есть также финиковое вино, но эффект от него похож на шлепок по заднице проститутки…
— Ну тогда… тогда… виски…
— Браво!.. Я уже давно разглядел в тебе дарование. Может быть, ты вскоре согласишься со мной, что твоя склонность к развлечениям превосходит даже твою склонность к истине, добру и красоте, а также гуманизму, патриотизму и так далее по списку всех тех небылиц, которыми ты так бесцельно мучил своё сердце…