«До чего ты хорош, до чего близок моему сердцу, шейх Мутавалли. Ты один из ориентиров самого времени…»
— Обещаю вам, шейх Мутавалли, что возьму вас с собой в Хиджаз и Мекку, если позволит Милостивый Господь…
В этот момент иностранец, снявший с себя шляпу и обнажив голову с редкими белоснежно седыми волосами, сказал:
— Немного раздражения. Раздражение — это причина всего. Отбросьте его, и будете сильным, словно бомба.
«Этот Манули, который продавал тебе спиртное в течение тридцати пяти лет, продавец счастья и кладбищенский агент».
— Это результат покупки вашего товара, Манули!
Манули посмотрел на лица остальных своих клиентов и ответил:
— Никто не говорил, что алкоголь приводит к болезни. Это всё вздор. Неужели радость, смех и приподнятое настроение могут вызвать болезнь?!
Шейх Мутавалли Абдуссамад, повернувшись к иностранцу и нацелив на него почти невидящие глаза, воскликнул:
— Вот теперь я узнал тебя, источник бед! Когда я заслышал твой голос в первый раз, то спросил себя, где я слышал голос этого шайтана раньше?!
Мухаммад Аль-Аджами, продавец кускуса, подмигнув глазом в сторону шейха Мутавалли, спросил Манули:
— Манули, а не был ли шейх Мутавалли одним из ваших клиентов?
Иностранец с улыбкой ответил ему:
— У него рот набит едой. Как же туда поместится ещё и алкоголь, дорогой мой?
Сжав покрепче рукоятку своей палки, шейх Абдуссамад закричал:
— Следи за своими манерами, Манули!
Аль-Аджами выкрикнул:
— Шейх Мутавалли, вы станете отрицать, что были фанатичным курильщиком гашиша до того, как вас разбила старость?
Шейх, махнув в знак протеста рукой, сказал:
— Гашиш не запрещён. Разве вы сами не пробовали читать утреннюю молитву, накурившись гашиша?.. Аллах Велик… Аллах Велик!
Ахмад Абд Аль-Джавад заметил, что Аль-Хумайуни молчит, и повернувшись к нему с улыбкой, любезно спросил:
— А как вы поживаете, учитель?.. Боже мой, сколько времени прошло!..
Аль-Хумайуни ответил ему голосом, больше напоминавшим мычание быка:
— Ей-Богу, давно, давно!.. А всё из-за вас, господин Ахмад, это вы покинули нас. Но когда господин Али Абдуррахман сказал мне, что мой противник слёг в постель, мне вспомнились дни нашей молодости, словно они и не прекращались ни на миг, и я сказал себе: «Было бы нелояльно с моей стороны не нанести визит этому дорогому человеку, такому мужественному, весёлому и общительному. И если бы не боязнь осуждений, я бы привёл с собой Фатуму, Тамалли, Даулат и Нахаванд. Все девочки так скучают по вам, так хотят увидеть! Боже мой, господин Ахмад, вы для нас одинаково дороги, независимо от того, оказывали ли нам честь своим посещением каждую ночь или покинули нас на многие годы!..»
Обведя по кругу всех присутствующих своими острыми глазками, он заметил:
— Вы все оставили нас. Да будет благословение Божье на господине Али. И да поможет Он Сании Аль-Кулали, из-за которой его так тянет к нам. Кто теряет позади своё прошлое, обречён блуждать. У нас самое что ни на есть естественное общение. Что же вынудило вас оставить нас? Если бы причиной тому служило покаяние, мы бы простили вас всех, но время для покаяния ещё не пришло. Да отдалит его Господь наш как можно дальше, и да дарует вам долгую жизнь и радость!
Указывая на себя, Ахмад Абд Аль-Джавад сказал:
— Вы и сами вот видите, что мы завязали с этим!
«Учитель» пылко возразил:
— Не говорите этого, господин всех мужчин. Ваше недомогание пройдёт безвозвратно. Я не оставлю вас в покое, пока вы не дадите обещания вернуться в Ваджх Аль-Бирку хоть раз, если сам Аллах возьмёт вас за руку и подарит исцеление!..
Тут слово взял Мухаммад Иффат:
— Время изменилось, мастер Хумайуни. Где тот квартал Ваджх Аль-Бирка, который мы когда-то знали? Теперь его найдёшь разве что в книгах по истории. Для сегодняшнего поколения он только забава молодых. Как мы можем ходить туда, когда среди них наши же сыновья?
Ибрахим Аль-Фар заметил от себя:
— Не забывай, что мы не можем ввести в заблуждение нашего Господа, если речь заходит о возрасте и здоровье. Мы завязали с этим, как сказал господин Ахмад. Нет среди нас ни одного, кто не был бы вынужден посещать врача, чтобы тот говорил ему: «У вас это, у вас то. Не пейте… Не ешьте… Не дышите». И ещё тому подобные тошнотворные советы. Не слышали ли вы часом о такой болезни, как давление, мастер Хумайуни?
Пристально поглядев на него, мастер сказал:
— Лечение любой болезни — в пьянстве, веселье и игре. И если после этого найдёте от неё хоть след, всучите её мне!
Манули закричал:
— Я именно это и говорил ему, клянусь вашей жизнью!
Мухаммад Аль-Аджами, словно заканчивая слова друга, прибавил:
— И не забудьте про опиум, мастер…
Шейх Мутавалли Абдуссамад изумлённо покачал головой и спросил:
— Люди добрые, подскажите мне, где я: в доме господина Ахмада Абд Аль-Джавада, курильне опиума или в кабаке? Подскажите же мне..!
Аль-Хумайуни, искоса поглядев на шейха Мутавалли, спросил:
— А кто ваш друг?
— Святой угодник…
Мастер саркастически заметил:
— Тогда прочитай мою судьбу, если ты святой!
Мутавалли Абдуссамад воскликнул в ответ:
— Или тюрьма или виселица!
Аль-Хумайуни не удержался и громко засмеялся, а затем сказал:
— Он и впрямь святой угодник. Такой конец меня и ожидает. — Затем он обратился к шейху. — Но попридержи свой язык, а иначе твоё пророчество сбудется в отношении тебя самого!..
Али Абдуррахим, подставив голову к самому уху Ахмада, сказал ему:
— Встань, дорогой мой. Без тебя этот мир не стоит и луковой шелухи. Что с нами случилось, Ахмад? Не думаешь ли ты, что после этого нам стоит больше внимания уделять болезням? Наши отцы женились, даже когда им было за семьдесят. Что же случилось?!
Шейх Мутавалли Абдуссамад так резко воскликнул, что изо рта у него полилась слюна:
— Ваши отцы были верующими. Они были чисты перед Богом, не напивались и не блудили. Вот тебе и ответ…
Ахмад Абд Аль-Джавад ответил своему другу:
— Врач сказал мне, что моё упорное игнорирование высокого давления может привести к параличу, и один лишь Аллах потом сможет помочь мне. Именно это и случилось с нашим другом Аль-Вадини, да почтит его Аллах достойным концом. Я прошу Господа, если наступит мой черёд, чтобы Он почтил меня смертью. Но пребывание в постели годами без движения…! Да помилует нас Аллах!
В этот момент Аль-Аджами, Хамиду и Манули попросили разрешения удалиться, и желая хозяину здоровья и долгих лет, простились с ним. Мухаммад Иффат склонился над Ахмадом и прошептал:
— Джалила передаёт тебе привет. Как бы ей хотелось самой тебя увидеть!..
Уши Абдо-цитриста уловили его слова, и щёлкнув пальцами, он произнёс:
— А я посланник певицы к вам. Она уже готова была переодеться в мужской наряд, чтобы появиться тут, если бы не боялась непредвиденных последствий для вас, и потому послала меня, прося передать вам это:
Он прочистил пару раз горло, а потом тихим голосом запел:
Преданность — мой гонец к нему. Поцелуй за меня милого в губы.
И скажи ему: «Любящая тебя раба покорна».
Аль-Хумайуни улыбнулся, показывая свой золотой зубной протез:
— Это лучшее лекарство. Отведай его и не тревожься о Божьем угоднике, который пророчит виселицу.
«А Зубайда?! Нет у меня желания больше ни к чему. Мир болезни это скверный и презренный мир. Если бы случилась беда, я умер бы, напившись. Разве это не означает, что нужно начать всё с чистого листа?»
Ибрахим Аль-Фар тихо сказал ему:
— Мы дали обещание не притрагиваться к спиртному, пока ты прикован к постели…
— Я освобождаю вас от своего обещания, и прошу у вас прощения за то, что вы пропустили!
Абдуррахим, заманчиво улыбаясь, вымолвил:
— Если бы была возможность отпраздновать здесь этим вечером твоё выздоровление!
Мутавалли Абдуссамад обратился сразу ко всем присутствующим:
— Я призываю вас к покаянию и паломничеству в Мекку…
Аль-Хумайуни сердито заметил:
— Ты словно солдат в опиумной курильне…
По условному сигналу Аль-Фара головы Мухаммада Иффата, Али Абдуррахима и Ибрахима Аль-Фара вплотную приблизились к голове Ахмада и тихо запели:
Если ты не годишься для выпивки, То почему же тогда пьёшь?
Используя ту же мелодию, что в песне:
Если ты не годишься для любви, То почему же тогда влюбляешься?
Одновременно с этим шейх Мутавалли Абдуссамад принялся читать айаты из суры «Покаяние». Ахмада Абд Аль-Джавада до того разобрал смех, что глаза его наполнились слезами. Время шло, но никто не замечал этого, пока не лице шейха Мутавалли не появилось тревожное выражение, и он сказал:
— Да будет вам известно, что я последним покину эту комнату, так как хочу остаться наедине с сыном Абд Аль-Джавада…
43
Ещё через две недели Ахмад Абд Аль-Джавад вышел из дома, и первое, что он сделал, это взял с собой Ясина и Камаля, чтобы те сопровождали его в мечеть Хусейна на коллективную молитву, дабы поблагодарить Господа. В газетах напечатали известие о кончине политика Али Фахми Камиля. Ахмад долго обдумывал это событие, и наконец обратился к сыновьям, когда они выходили из дома:
— Он упал замертво, когда выступал перед многолюдной толпой. Я же вот встал на ноги после пребывания в постели, когда я почти уже видел саму смерть собственными глазами. Кто же может знать, что сокрыто в будущем?! Да, и правда, все жизни в руках Божьих, и каждой смерти предписан свой срок…
Ему пришлось терпеливо ждать дни и даже недели, пока к нему не вернётся его прежний вес, но несмотря на это, он выглядел так, как будто вся его величественность и красота остались с ним. Он шёл впереди, а за ним следовали Ясин и Камаль. Такого полного сбора не наблюдалось с момента гибели Фахми. По дороге от Байн Аль-Касрайн к мечети оба юноши могли наблюдать, каким положением обладал их отец во всём квартале. Не было ни одного лавочника по обеим сторонам дороги, который бы не пожимал ему руку и не обнимал его, поздравляя с выздоровлением. Души Ясина и Камаля взаимно откликались на демонстрацию такой тёплой дружбы с восторгом и гордостью. На лицах их появились улыбки, которые не сходили до конца пути. Ясин наивно спрашивал себя: почему же он сам не пользовался таким же почётом, что и отец, ведь оба они обладали достоинством и красотой, равно как и пороками?!.. А Камаль, несмотря на то, что на какой-то миг это тронуло его, переосмыслял свои прошлые идеи о престиже отца, чтобы посмотреть на них по-новому. Раньше образ отца представал перед его маленькими глазками воплощением величия и достоинства. Сейчас же он не видел в нём ничего такого, или, вернее, ничего в сравнении с собственными высокими идеалами. Таким положением мог пользоваться добросердечный человек, мягкий в общении и весьма мужественный. Однако величие было совершенно противоположно этому. Оно отдавалось гулом и сотрясало апатичные сердца, прогоняло сон из глаз дремлющих, и даже могло вызвать ненависть, а не любовь, гнев, а не довольство, и вражду вместо дружбы. Оно было и открытием, и разрушением, и созиданием. Но не было ли счастьем для человека быть благословенным такой любовью и таким величием? Да, именно так, и доказательством этому служило то, что подчас величие заметных фигур измерялось масштабом принесённых ими в жертву любви и спокойствия ради высоких целей. В любом случае, его отец счастливый человек, и с этим его можно было даже поздравить.