Мухаммад Иффат стоял на ступенях веранды и ждал гостя, завернувшись в домашнюю шерстяную накидку. Али Абдуррахим и Ибрахим Аль-Фар уже сидели на стульях рядом друг с другом.
Ахмад Абд Аль Джавад поприветствовал друзей и последовал за Мухаммадом Иффатом к дивану в центре веранды, где они оба и уселись. Их полнота постепенно сошла на нет, за исключением разве что Мухаммада Иффата, тело которого казалось дряблым, а лицо сильно покрасневшим. Али Абдуррахим облысел; другие же поседели. Лица друзей покрылись морщинами. Али Абдуррахим и Ибрахим Аль-Фар выглядели даже старше своих лет. Краснота лица Мухаммада Иффата была вызвана застоем крови. Внешность же Ахмада Абд Аль-Джавада, несмотря на худобу и седину, оставалась привлекательной. Он очень любил эти их собрания, как и сад, что возвышался над стеной ограды, выходившей на Гамалийю. Он откинул голову немного назад, как будто для того, чтобы напитать свой крупный нос ароматами жасмина и хны. Он иногда закрывал глаза, чтобы послушать щебет птиц, порхавших над ветвями тута и смоковниц. Но тем не менее, самое благородное чувство, что проникло в его сердце в тот момент — чувство братства и дружбы к этим троим. Он глядел своими большими голубыми глазами на столь любимые им лица, ставшие неузнаваемыми из-за старости, и сердце его переполнялось скорбью и жалостью к ним и к себе. Он даже больше их ностальгировал по прошлому и воспоминаниям о нём. Его очаровывало всё, что напоминало о красоте молодости, её бурных эмоциях и авантюрной удали.
Ибрахим Аль-Фар поднялся и подошёл к ближайшему столику, на котором стояла коробка с нардами, принёс её им и спросил:
— Ну, кто сыграет со мной?
Ахмад, который редко участвовал в их играх, неодобрительно произнёс:
— Отложи ненадолго игру. Нельзя же занимать этим себя в начале нашей встречи.
Аль-Фар вернул коробку с нардами на место. Затем к ним подошёл слуга-нубиец с подносом, на котором были три стакана чая и рюмка виски с содовой. Мухаммад Иффат с улыбкой взял себе рюмку, а трое друзей взяли по чаше чая. Эта церемония с раздачей чая повторялась каждый вечер и весьма смешила их. Вертя рюмку в руке, Мухаммад Иффат сказал, указывая на чашки чая, что держали друзья:
— Да смилостивится Аллах над теми временами, которые научили вас приличиям!
Глубоко вздохнув, Ахмад Абд Аль-Джавад сказал:
— Эти времена научили всех нас, и в первую очередь тебя, ведь ты был весьма грубым…
Примерно в одно и то же время в течение года врачи наказали им отказаться от спиртного, только вот врач Мухаммада Иффата разрешил своему пациенту принимать по рюмочке в день. Тогда Ахмад Абд Аль-Джавад полагал, что врач его друга был более снисходительным, чем его собственный. Он пришёл к нему, однако врач серьёзно и решительно предостерёг его: «Ваше состояние отличается от состояния вашего друга». Когда просочился слух о его визите ко врачу Мухаммада Иффата, это стал объектом долгих обсуждений и шуток. Ахмад Абд Аль-Джавад со смехом сказал:
— Ты, без сомнения, дал своему врачу большую взятку, чтобы он позволил тебе выпивать по рюмочке!
Аль-Фар, глядя на виски в руке Мухаммада Иффата, прямо-таки застонал:
— Ей-Богу, я практически забыл что такое опьянение!
Ахмад Абд Аль-Джавад шутливо заметил:
— Эх ты, буян, испортил себе всё покаяние этими словами.
Аль-Фар взмолился о прощении перед Господом, затем безропотно пробормотал:
— Слава Аллаху…
— Мы стали завидовать даже одной рюмке!.. И где?.. Где же наше опьянение?!
Ахмад Абд Аль-Джавад засмеялся:
— Если вы раскаетесь, то раскайтесь из-за зла, а не из-за добра, сукины вы дети!
— У тебя, как и у прочих проповедников, язык в одном мире, а сердце в другом…
Тут Али Абдуррахим повысил голос, как бы возвещая о смене темы разговора, и заявил:
— Господа! А что вы думаете о Мустафе Ан-Наххасе?! На него не подействовали слёзы престарелого и больного короля. Он отказался забыть даже на секунду свою великую цель — «Конституцию 1923 года»…
Мухаммад Иффат щёлкнул пальцами и весело ответил:
— Браво… Браво! Он ещё более твёрд, чем сам Саад Заглул. Он видел больным и плачущим короля-тирана и с редкостным мужеством выдержал это, непоколебимо повторив слова целой нации, вручившей ему бразды правления над собой: «Сначала Конституция 1923 года». Так и вернулась к нам наша конституция. Кто бы
мог себе представить такое?
C восхищением кивнув головой, Ибрахим Аль-Фар сказал:
— Представьте себе это зрелище: король Фуад, разбитый старостью и болезнью, кладёт руку на плечо Мустафы Ан-Наххаса с подчёркнутым дружелюбием и призывает его к формированию коалиционного правительства. Но Ан-Наххас не поддался этому и не забыл о своей обязанности как надёжного лидера нации. Он ни на миг не забыл о конституции, которая чуть было не утонула в королевских слезах. Его ничто не тронуло, и он смело и твёрдо заявил: «Сначала Конституция 1923 года, Ваше Величество».
Подражая его тону, Али Абдуррахим заметил:
— Или сначала посадите всех на кол, Ваше Величество!..
Ахмад Абд Аль-Джавад расхохотался:
— Клянусь Тем, Кто управляет судьбами, и виски, что рядом с нами, которое нам запретили, что это великолепная позиция!
Мухаммад Иффат допил остаток своего напитка и сказал:
— Сейчас у нас 1935 год, прошло уже восемь лет после смерти Саада и пятнадцать лет с момента революции, а англичане по-прежнему повсюду в нашей стране: и в казармах, и в полиции, и в армии, и в министерствах. Иностранные концессии, что делают из любого сукиного сына уважаемого господина, по-прежнему на месте. Такое печальное положение дел должно наконец закончиться…
— И не забывай ещё о палачах вроде Исмаила Сидки и Мухаммада Махмуда или Аль-Ибраши!
— Если англичане уйдут, ни один из них не будет больше ничего значить, и все перевороты закончатся, как будто их и не было…
— Да, если король думает сыграть в игру с собственным хвостом, то не найдёт никого, кто бы стал помогать ему!
Мухаммад Иффат сказал:
— Король окажется меж двух огней: либо он проявит уважение к конституции, либо ему самому скажут до свидания!
Ибрахим Аль-Фар с явным сомнением спросил:
— Но покинут ли его англичане, если он попросит их защитить его?
— Если англичане согласятся уйти, зачем им защищать короля?
Аль-Фар снова спросил:
— Но согласятся ли англичане уйти на самом деле?!
С уверенностью человека, гордящегося своей политической осведомлённостью, Мухаммад Иффат ответил:
— Они застали нас врасплох с этой декларацией Хора. Были демонстрации, мученики, да смилуется над ними Аллах, а затем призыв к коалиции. Затем нам вернули Конституцию 1923 года. Уверяю вас, что англичане сами сейчас желают переговоров. На самом деле никто не знает, как и чем закончится это тревожное время, как англичане уйдут, и как прекратится влияние всех этих иностранцев. Но мы безгранично уверены в Мустафе Ан-Наххасе…
— Пятьдесят три года оккупации страны закончатся вот так, с помощью нескольких слов за столом?!
— Слова предшествовали пролитию невинной крови…
— Ну а если?!
Подмигнув глазом, Мухаммад Иффат заметил:
— Тогда они окажутся в очень неприятной позиции, учитывая трудное международное положение!
— Они всегда могут найти кого-то, кто станет защищать их интересы. Да и Исмаил Сидки пока что жив, не помер!..
Тоном знатока Мухаммад Иффат продолжил:
— Я говорил со многими осведомлёнными в этом деле, и обнаружил, что они настроены оптимистично. Они говорят, что всему миру угрожает жестокая война, и Египет — это потенциальная жертва, а потому достижение почётного согласия в интересах обеих сторон…
Их разговор продолжился после того, как Али Абдуррахим самоуверенно погладил свой живот:
— У меня есть для вас важные новости: мне обещали, что выставят мою кандидатуру от округа Гамалийя на следующих парламентских выборах, в этом меня заверил сам Ан-Нукраши.
Лица друзей засияли от радости. Когда пришла очередь внести свой комментарий, Али Абдуррахим с деланной серьёзностью произнёс:
— Есть у «Вафда» один недостаток: иногда он выставляет своими кандидатами сущих животных в качестве депутатов!
Ахмад Абд Аль-Джавад, словно в защиту «Вафда» сказал:
— Но что может тут поделать «Вафд»? Он же хочет представлять всю нацию, как благородных, так и подлецов. И кто же будет представлять подлецов, если не животные?!
Мухаммад Иффат толкнул его в бок и сказал:
— Старый хитрец. Вы с Джалилой два сапога пара. Оба старые хитрецы!
— Мне было бы приятно, если бы кандидатом выдвинули Джалилу. При необходимости она могла бы утереть нос самому королю!
Али Абдуррахим с улыбкой сказал:
— Я её встретил позавчера перед нашим переулком. Она по-прежнему величественная, словно паланкин на верблюде, однако возраст источил её!
Аль-Фар сказал:
— Она стала знаменитой; дом её и днём и ночью усердно работает. Даже после того, как умирает флейтист, пальцы её продолжают играть.
Али Абдуррахим долго смеялся, и наконец сказал:
— Я проходил мимо дверей её дома и увидел как один мужчина проскользнул внутрь, полагая, что его никто не видит. И кто, вы думаете, это был?.. — он ответил, подмигнув Ахмаду Абд Аль-Джаваду… — тихоня Камаль ибн Ахмад Абд Аль-Джавад, учитель из школы Силахдар!..
Мухаммад Иффат и Аль-Фар громко захохотали. Глаза же Ахмада Абд Аль-Джавада расширились от удивления и тревоги. Он в замешательстве спросил:
— Мой сын Камаль?!
— Ну да. Он был закутан в своё пальто, в очах в золотой оправе, и кичливыми густыми усами. Он шёл туда так невозмутимо и величественно, как будто он вовсе и не сын «нашего затейника», и завернул в дом с той же степенностью, как будто направлялся к Запретной Мечети в Мекке. И я сказал про себя: «Повороти-ка ты назад, грешник!».
Хохот усилился. Ахмад Абд Аль-Джавад ещё не отошёл от замешательства, но счёл, что лучше ему будет разрядить обстановку, присоединившись к всеобщему смеху. Мухаммад Иффат, пристально глядя ему в лицо, многозначительным тоном произнёс: