Сердце её затрепетало так, что на лице проявился румянец, и она склонила голову, чтобы скрыть огромное волнение. Сердце в экстазе обратилось к Богу с молитвой, внутри неё все вдруг взорвалось, неожиданно как для неё самой, так и для окружающих, даже для Ясина. Словно землетрясение в почве, не знавшей до того, что это такое. Она не знала, ни как внемлить этому призыву, ни как устремить взор за пределы границ запретного, ни как будет выглядеть эта возможная авантюра, хоть и такая соблазнительная и непреодолимая. Паломничество к Хусейну казалось ей сильным оправданием — равносильно святому делу; её воля стремилась к нему, однако не только муки она испытывала, повинуясь этому зову в глубине скрытых в ней потоков чувств, страстно желая вырваться и повиноваться инстинктам, жаждущим убийства и молящим о войне под предлогом защиты мира и свободы. Она не знала, как ей заявить об этой серьёзной капитуляции, лишь посмотрела на Ясина и дрожащим голосом спросила:
— Паломничество к Хусейну — это мечта всей моей жизни…, однако…. как же ваш отец?
Ясин засмеялся и сказал:
— Отец сейчас на пути в Порт Саид, и не вернётся до завтрашнего утра, а вы можете совершить паломничество со всеми предосторожностями, взяв накидку у Умм Ханафи, чтобы завернуться в неё, если кто-нибудь вас увидит, когда вы будете выходить из дома или возвращаться, и подумают, что это гостья…
Она в смущении и благоговении устремила взгляд на детей, словно заклиная их придать ей ещё немного отваги, а Хадиджа с Аишей воодушевились этому предложению, словно тем самым выражая и своё скрытое желание вырваться на свободу. Они обрадовались тому, что пойдут вечером в гости к Мариам — после таких перемен — как было решено, а Камаль воскликнул в сердцах:
— Я пойду с тобой, мама, чтобы показать дорогу…
Фахми пристально посмотрел на неё с нежностью, которую вызвала в нём радость, прочитанная на неё невинном лице. То была радость ребёнка, что недавно перенёс потерю новой игрушки. Одновременно с пренебрежением и поощрением он сказал ей:
— Погляди на мир. Ты ему ничего не должна. Но я боюсь, как бы ты не забыла, как ходят, из-за долгого сидения дома!..
В порыве всеобщего воодушевления Хадиджа побежала к Умм Ханафи и вернулась с накидкой. Комната наполнилась смехом и весёлыми комментариями. Тот день стал праздником, который никто из членов семьи ещё не видел: все приняли участие, — сами того не зная, — в восстании против воли отсутствующего отца. Амина завернулась в накидку и опустила на лицо чёрную вуаль, затем посмотрела на себя в зеркало, и не могла удержаться от долгого смеха, так что всё тело её затряслось от него. Камаль же надел свой костюм и феску и вышел вперёд неё во двор. Но она не последовала за ним: её обуял ужас, неразлучный спутник таких решающих моментов. Она подняла глаза и поглядела на Фахми, спрашивая его:
— А как на твой взгляд?… Мне и правда нужно идти?
Ясин закричал на неё:
— Положитесь на Аллаха…
Хадиджа подошла к ней и положила руку ей на плечи, мягко подтолкнув её к выходу:
— Доверьтесь суре «Аль-Фатиха»…
Она подтолкнула её и проводила до лестницы, затем женщина, а с ней и все остальные спустились вниз, вслед за ней… Там её уже ждала Умм Ханафи. Служанка окинула свою госпожу, а точнее, накидку, в которую та завернулась, испытующим взглядом, затем критически мотнула головой, подошла и поправила на ней накидку, научив, как следует придерживать её края в соответствующей позе. Госпожа повиновалась ей, ведь она впервые надевала на себя покрывало. При этом обозначились округлости её фигуры, талия во всех пикантных подробностях, которые она обычно скрывала под просторным джильбабом. Хадиджа бросила на неё удивлённый взгляд и улыбнулась, подмигнув Аише, и обе расхохотались….
В тот самый момент, когда она пересекала порог дома и выходила на улицу, у неё пересохло во рту, и место радости заняла тревога, а ещё гнетущее чувство, что она совершает грех. Она двигалась медленно, нервно сжимая руку Камаля, объятая сильнейшим смущением, и походка её казалась беспокойной и трясущейся, словно походка человека, что не может ходить как все люди. Она представала взорам людей, которых давно знала, наблюдая за ними через отверстия в машрабийе — дядюшки Хуснайна-парикмахера, и Дарвиша-продавца варёных бобов, Аль-Фули-молочника, Байуми-продавца щербета, Абу Сари-владельца ларька с жареными закусками, и даже вообразила, что все они знают её, как и она сама знает их, или, точнее, из-за того, что знала их — словом, ей было очень трудно найти в своей голове причину этой очевидной истины. При этом они ни разу не видели её за всю жизнь!
Вот так они пересекли дорогу и направились к Ад-Дарб Аль-Ахмар, так как то был самый короткий путь к мечети Хусейна. Эта дорога не проходила через квартал Ан-Нахасин, где была лавка хозяина, более того, на ней не было никаких лавок, да и прохожие редко ею пользовались. Она на миг остановилась, прежде чем углубиться в путь, и обернулась в сторону своей машрабийи, увидев там силуэты дочерей за ставней. За другой же ставней стояли улыбающиеся Ясин и Фахми. Взгляд на них прибавил ей отваги, несмотря на всё смущение, а затем она усердно продолжила путь вместе с сыном — они прошли через пустынные ворота с некой уверенностью, к которой уже примешивалось волнение вместо чувства греха. Обоих наполняло восторженное желание узнать получше этот мир, что являлся им в виде ворот, площади, какой-нибудь диковинки, здания или многочисленных людей. Она находила невинное удовольствие в том, что вместе с Камалем шла по этим кварталам — удовольствие, что могла испытывать только та, что четверть века провела в заточении среди четырёх стен, за исключением редких поездок к матери в Харнафиш — несколько раз в год — она совершала их в крытом экипаже в сопровождении господина. Смелость её, однако, не позволяла ей даже кинуть взгляд на дорогу… Она принялась расспрашивать Камаля о том, что встречалось им на пути — о разных панорамах, зданиях, и мальчик многословно рассказывал ей, упиваясь своей ролью проводника. Вот, например, знаменитые Красные Ворота, перед входом в которые необходимо прочитать нараспев суру «Аль-Фатиха», как бы предохраняя себя от живущих там злых духов. А вот — площадь, на которой находится дом судьи с высокими деревьями вокруг, — её называют ещё «Борода Паши» по названию цветка, что вился по тем деревьям. Иногда её называли также другим именем — «Площадь Шанджарли» — по имени турка-продавца шоколада. А вот это большое здание — полицейский участок Гамалийи, и хотя мальчик не обнаружил в нём ничего примечательного, за исключением литого потолка посреди вахтовой, мать кинула полный любопытства взгляд на то место, где служил молодой человек, стремившийся заполучить руку Аиши.
Они дошли до начальной школы «Хан Джафар», где Камаль провёл целый год, прежде чем поступил в другую начальную школу, «Халиль Ага», и он указал на исторический балкон со словами:
— Вот на этом балконе шейх Махди ставил нас лицом к стене за малейшую провинность, и пинал нас ботинком пять, шесть или десять раз, как ему заблагорассудится.
Затем он кивнул в сторону лавки, что находилась как раз под балконом, и многозначительным тоном, остановившись, сказал:
— А вот и дядюшка Садик, продавец сладостей.
И в продолжение своей темы он взял пиастр и купил на него красного рахат-лукума. Затем они свернули к школе «Хан Джафар», в отдалении от которой виднелась внешняя сторона мечети Хусейна, а посреди неё было огромное окно, украшенное арабскими орнаментами. Над крышей его высились монолитные балконы, похожие на остриё копья. Она спросила, что это, и ликование разлилось в её груди с вопросом:
— Это наш господин Хусейн?
И когда он ответил ей «Да», она принялась сравнивать это зрелище, при этом ускорив шаги, — впервые с того момента, как вышла из дома, — с теми картинами, что рисовало её воображение, призывая на помощь образцы других мечетей, что находились в пределах видимости, вроде мечети Калауна, которую она воспринимала без всяких прикрас фантазии, ибо та была раздутой и вширь, и вдаль, какой и подобало быть мечети, чтобы соответствовать своему хозяину, что покоился в ней. Однако несовпадение между действительностью и воображением не слишком подействовало на её радость от встречи с Хусейном, пьянившей душу.
Они обошли мечеть и подошли к красной двери, войдя вместе с толпой внутрь. Когда ноги женщины ступили на пол мечети, она ощутила, как тело её тает от порыва нежности и любви, а сама она превращается в бесплотный дух, уносящийся на крыльях в небеса, сияя изнутри, познав пророчество и получив Божественное откровение. Глаза переполнились слезами, что помогли ей впустить струю свежести в бурлящую грудь. Жар любви, веры, признательности, радости — всё вместе кипело в ней сейчас. Она пожирала пытливыми глазами стены мечети, потолок, колонны, коврики, люстры, минбар, ниши, а Камаль рядом с ней смотрел на всё это с другой стороны, по-своему.
Для него это была могила святого, куда и днём, и ночью приходили люди, а значит, это был дом, чей хозяин стал шахидом. Он приходил и уходил, и пользовался мебелью в том доме, как собственник пользуется своим имуществом: обходил все углы, молился в нише, поднимался на минбар, подходил к окнам, чтобы обозревать окрестный квартал. Как же хотелось Камалю в такие моменты, чтобы его оставили в мечети после того, как закроют двери, и тогда он сможет встретиться с Хусейном лицом к лицу, и даже провести с ним целую ночь до самого утра. Он фантазировал, с какой любовью и смирением он встретится с ним, и какие пожелания ему надлежит высказать ему, а после того он надеялся получить благословение и нежность. Он представлял себе, как приближается к Хусейну, склонив голову, а тот мягко спрашивал его: «Кто ты?», и он отвечал, целуя руку шахида: «Я Камаль ибн Ахмад Абд Аль-Джавад», а на вопрос Хусейна, чем он занимается, говорил: «Я учусь», при этом не забывал намекнуть на то, что он отличник в школе «Халиль Ага». Когда Хусейн спрашивал его, зачем он явился в такой поздний ночной час, то мальчик отвечал, что он любит всё семейство Пророка, а Хусейна — особенно, и тот нежно улыбался ему и приглашал сопровождать его в ночной прогулке. В этот момент Камаль поведывал ему о своих желаниях: «Сделай так, чтобы я смог играть и в доме, и на улице, как мне хотелось бы, и чтобы Аиша и Хадиджа остались в нашем доме навсегда, и чтобы характер отца изменился, и чтобы мама жила бесконечно долго, и чтобы я мог брать на карманные расходы столько, чтобы мне хватало, и ещё, чтобы мы все вместе без всякого расчёта попали в рай»…