— Друг — это постоянная любовь, а любовница — преходящее увлечение.
В этом и заключалась причина, почему он был нетребовательным в подборе для себя любовниц — он искал их среди тех, что были одиноки, либо поджидал, пока их увлечение кем-то другим не закончится, и тогда готовился воспользоваться своим шансом. Иногда даже, прежде чем добиваться любви женщины, он просил дозволения на то у бывшего её любовника, связывая любовь с весельем, к которому не примешивалось сожаление, и чью безмятежность не смущала злоба. Другими словами, ему сопутствовал успех в союзе «животного», которое гонится за удовольствиями, и «человека», который тянется к высоким принципам. Он гармонично вобрал в себя обе эти стороны воедино, так что одна не наступала на другую, и каждая жила сама по себе в покое и радости. Ему и раньше удавалось сочетать в себе религиозность и увлечения без всяческого чувства вины и подавленности, при том, что в своей верности друзьям он не переступал пределы искренности, но не столько из нравственных побуждений, сколько из унаследованного от предков желания оставаться любимым и пользоваться доброй славой. В своих походах «налево», неизменно сопровождавшихся триумфом, ему нетрудно было избегать любви, отмеченной изменой или подлостью, не говоря уже о том, что он и не знал никогда настоящей любви, которая бы подтолкнула его либо к подчинению этому сильному чувству без всякой заботы о своих принципах, либо к острому эмоциональному кризису, обжечься в огне которого ему было не суждено. Умм Мариам была для него сладким куском пирога, который никогда не повредит, даже если тот грозил несварением желудка, после чего он просто бросил бы его ради какого-нибудь другого из тех вкусных и безопасных блюд, которыми ломился стол. Вот почему он мягко ответил ей:
— Иншалла, заступничество ваше принято будет, и в скором времени вы услышите приятную новость…
Женщина встала и сказала:
— Да почтит вас Господь наш, господин Ахмад…
И протянула ему свою нежную ручку. Он в ответ протянул ей свою, опустив взгляд. При этому ему почудилось, что когда она прощалась с ним, то немного сдавила его ладонь, и он спросил себя, была ли это её обычная манера прощаться, или же она специально сделала это, и попытался вспомнить, как она пожимала ему руку в момент приветствия, но память подвела его. Большую часть времени до своего возвращения в лавку он провёл в раздумьях об этой женщине, её словах, нежности и прощании…
36
— Господин, тётушка — супруга покойного Шауката — хочет видеть вас.
Ахмад бросил на Хадиджу раздражённый взгляд и закричал:
— Зачем?
Нотки раздражения в его голосе и взгляд, мечущий искры, говорили о том, что он имел в виду не «причину» визита посетительницы, а словно хотел сказать: «Я ещё не отошёл от вчерашней посредницы, а тут уже и другая пришла. Кто вообще сказал, что я могу попасться на эти хитрости?… Да как ты и подобные тебе осмеливаетесь строить козни против меня?»
Хадиджа побледнела и дрожащим голосом сказала:
— Клянусь Аллахом, не знаю…
Он тряхнул головой, как бы говоря: «Да нет, знаешь, и я тоже знаю, а твои интриги приведут лишь к самым серьёзным последствиям». Затем злобно сказал:
— Скажи ей, пусть войдёт. Теперь я не смогу выпить кофе в полном покое. Моя комната уже превратилась в зал суда с адвокатами и свидетелями. Вот он — покой, что я нахожу в своём собственном доме. Да проклянёт Аллах всех вас..!
Не успел он закончить фразу, как Хадиджа скрылась, словно мышь, когда до ушей её донёсся треск, а он ещё несколько мгновений пребывал в мрачном настроении, вне себя от бешенства, пока не вспомнил, с каким страхом Хадиджа ушла от него, спотыкаясь в своих деревянных башмаках, и чуть не стукнувшись головой об дверь. На губах его выступила жалостливая улыбка, усмирившая его беспричинный гнев и стекавшая в его сердце каплями сочувствия. Ну и дети же у него! Они отказываются забыть свою мать даже на минуту. Он устремил взгляд на дверь, готовясь принять посетительницу в хорошем настроении, как если бы не излил несколько секунд назад свой гнев на саму мысль о гостях. Но так и не смог схитрить, ведь ярость могла завладеть им по самому ничтожному пустяку, или даже вообще без всякого повода. Но помимо всего прочего, данная посетительница — вдова покойного Шауката — занимала такое положение, которого не удостаивалась ни одна из тех женщин, что иногда захаживали в его дом, ибо его семья была связана с с её семьёй с давних пор узами искренней дружбы — покойный был ему как собственный отец, а его вдова была ему, и разумеется, его подопечным, как мать. Именно она сосватала ему Амину, и собственноручно приняла у той роды, взяв на руки её детей, когда они появились на свет. А ещё семейство Шаукат были их давними друзьями, и не только благодаря своему благородному турецкому происхождению, а из-за высокого общественного положения и многочисленных имений в Каире, которыми они владели — от Хамзави до Суррайна. Если сам Ахмад занимал положение где-то посреди среднего класса, то они, несомненно, были на самом верху его. Возможно, чувства матери, которые вдова питала к нему, и чувства сына, которые питал он к ней, в связи с ожидаемым заступничеством заставили его испытывать некое смущение и благоговение перед ней. Она была не из тех, кто придерживался норм вежливости в разговоре с ним, и не из тех, кто заискивал, скорее, она славилась своей резкой откровенностью, оправданной её возрастом и статусом. Да, она была не такой…
Он остановил поток своих мыслей, заслышав её шаги. Затем встал и приветственно произнёс:
— Добро пожаловать. Нас посетила сама пророчица…
Дама преклонных лет подошла к нему, опираясь на свой зонт, и подняла голову, покрытую ослепительно белой сединой. Лицо её было всё испещрено морщинами, почти полностью покрывавшими его, и белёсыми пятнами. Она улыбкой ответила на его приветствие, обнажив свои золотые зубы, и поздоровалась. Затем непринуждённо заняла место на диване рядом с ним и сказала:
— Кто долго живёт, многое видит. Даже ты, прекраснейший из здешних людей… Даже стены этого дома говорят о таких вещах, о которых и говорить-то непринято!.. Клянусь тебе Господом Хусейна, ты совсем выжил из ума…
Она абсолютно не стеснялась в выражениях, и дала волю языку, при этом не позволяя Ахмаду ни прервать её, ни высказать комментарий. Она рассказала ему, как пришла проведать их и как обнаружила, что жены его нет:
— Поначалу я предположила, что она вышла из дома в гости, и от удивления даже ударила себя в грудь. Что же случилось такое с этим миром?!.. Как это господин позволил ей выйти из дома, проигнорировал Божьи заповеди и законы человеческие, да указы оттоманские?!.. Но на самом деле я быстро выяснила всю правду, пришла в себя, и сказала: «Хвала Аллаху, в этом мире всё в порядке. Это и впрямь Ахмад, и это меньшее, чего от него можно ожидать».
Она сменила свой насмешливый тон и принялась порицать его за проявленную жестокость. Она не ограничилась лишь состраданием к его жене, которую считала самой последней в этом мире женщиной, достойной наказания, и всякий раз, как он хотел перебить её, кричала:
— Тихо, ни слова… Придержи свои сладкие приукрашенные речи. Я на них никогда не куплюсь. Мне нужны праведные дела, а не красивые слова.
Она заявила, что он чрезмерно оберегает свою семью и переходит все привычные границы, и что лучше ему проявить умеренность и кротость. Ахмад долго слушал её, и когда она позволила ему говорить, истолковал уже известное ей мнение, но ни пламенная защита Амины, ни её собственное положение не помешали ему заверить её, что его обращение с членами семьи — это убеждение, от которого он не отступится, хотя в итоге пообещал ей — как уже пообещал Умм Мариам — что поступит по-доброму. Он подумал, что время визита истекло, однако не знал, как об этом сказать, когда она заговорила:
— Исчезновение госпожи Амины это печальная неожиданность для меня, так как она нужна была мне для одного очень важного дела, а выходить из дома для моего здоровья теперь нелёгкая задача. Я даже и не знаю, лучше ли мне поговорить сейчас о том, за чем я пришла, или дождаться её возвращения?!
Ахмад, улыбаясь, сказал:
— Все мы в вашем распоряжении…
— Мне бы хотелось, чтобы она была первой, кто услышит это от меня, даже если ты и не позволишь ей высказаться. Но теперь, когда такая возможность упущена, то я потерплю до её благополучного возвращения домой…
Ахмада изумили её слова, и он пристально посмотрел на неё, спрашивая себя: «Что стоит за всем этим?»
Тыкая в ковёр концом зонта, она сказала:
— Я не задержу тебя надолго. Мой выбор пал на Аишу — она должна стать женой моего сына Халиля…
Ахмад был поражён, как человек, которого застали врасплох там, где он совсем того не ждал. Его охватило замешательство и даже тревога по вполне ясной причине — в самый первый миг он понял, что его давешнее решение не выдавать замуж младшую дочь до тех пор, пока он не пристроит старшую, на сей раз столкнётся с волей его любимой тётушки, которой нельзя пренебречь…, волей, которую она объявила ему, при том, что она отнюдь не пребывала в неведении о его решении, что говорило о том, что она заранее с ним не согласна и даже не желает снизойти до него…
— Чего молчишь, будто не слышал, что я сказала?!
Ахмад, на лице которого отражались размышления, в смущении улыбнулся, а затем вежливо заметил:
— Это великая честь для нас…
Старуха метнула на него такой взгляд, будто говоря: «Поищи иную манеру говорить, хватит уже этой медоточивости», и пошла в атаку:
— Нечего надо мной смеяться и заниматься пустозвонством. Меня устроит только полное согласие. Халиль поручил мне выбрать ему жену, и я сказала, что у меня уже есть для него невеста на примете, и она самая лучшая, которую он только может найти. Он обрадовался такому выбору и не передумал породниться с тобой… Неужели подобное предложение от меня ты встретишь молчанием, или вообще уклонишься от него?! О Аллах, о Аллах…