И вот во время одной такой встречи Фахми указал брату на муки Зейнаб, и поведение его очень удивило Ясина: Фахми совсем не подходил для семейной жизни. Ясин засмеялся, зная, что он имеет полное право смеяться над наивностью брата, решившего поговорить с ним назидательным тоном на тему, о которой и понятия не имеет. Но он не хотел непосредственно оправдывать своё поведение, предпочитая излить душу, когда ему предоставится слово. Обратившись к юноше, он сказал:
— Ты ведь когда-то сам хотел жениться на Мариам. И я не сомневаюсь, что ты очень огорчился позиции отца, который не дал сбыться твоей мечте… Я говорю это тебе со знанием дела. Если бы ты тогда знал, что таит в себе брак, то поблагодарил бы Бога за ту неудачу…
Его слова неприятно удивили Фахми, так как он не ожидал, что брат застанет его врасплох самой первой своей фразой, упомянув Мариам, брак и мечты. Эти мысли играли в его груди незабываемую и неизбывную роль. Он, наверное, слишко явно проявил своё удивление, стараясь скрыть скорбные воспоминания, а может быть, именно поэтому не смог вымолвить ни слова в ответ. Он лишь продолжал слушать Ясина, от скуки размахивавшего руками. Наконец тот сказал:
— Я и не представлял себе, что результатом брака станет подобная пустота. И впрямь, это была всего лишь обманчивая иллюзия, такая же жестокая, как и любой мерзкий обман!
Фахми, казалось, с трудом мог переварить подобные слова брата: слишком уж сомнительными они были, и, как и надлежало юноше, истоки его духовной жизни устремлялись к единой цели, которую он видел в жене. А когда ему на ум приходил термин «брак», то тяжело было видеть, как его брат-плейбой произносит это священное слово с циничной горечью. С непомерным изумлением он едва слышно произнёс:
— Но ведь твоя жена… идеальная женщина!
Ясин язвительно воскликнул:
— Идеальная женщина! Да уж, разве она не дочь достойного отца?… Воспитанница благородного семейства?… Красавица… воспитанная… Но я не знаю, какой такой бес, отвечающий за семейную жизнь, попутал всё и сделал никчёмными все прежние достоинства брака под гнётом скуки. Словно все эти прекрасные качества вместо счастья и знатности приносят нам бедность всякий раз, когда нам кажется, что мы утешаем бедняка за то, что он бедный…
Фахми с неподдельной искренностью и простотой заметил:
— Ничего из того, что ты сказал, я не понимаю…
— Вот подожди, тогда сам поймёшь…
— Тогда почему люди с таким нетерпением стремятся жениться со времён сотворения мира?..
— Потому что от брака — как и смерти — ни предостеречь, ни уберечься…
Затем он продолжил, будто обращаясь сам к себе:
— Фантазии сыграли со мной злую шутку, открыли передо мной мир, в котором радости превыше всяких мечтаний, и я уже давно стал спрашивать сам себя: правда ли, что меня навечно привязали к себе дом и красавица-жена? Ну и мечта!.. Но я убеждён, что нет более тяжкой беды, чем быть привязанным к одному и тому же дому и красавице-жене на всю жизнь…
Когда Фахми, с трудом пытавшийся понять брата, представил скуку, то с юношеской страстью произнёс:
— Может быть, тебе померещилось что-то, имеющее лишь внешние недостатки!
Ясин горько усмехнулся и заявил:
— Вот я и жалуюсь только на то, что имеет лишь внешние недостатки!.. По правде говоря, претензии у меня только к самой красоте!.. Вот что довело меня до такой болезненной скуки. Это словно какой-то новый термин — его значение изумляет тебя в первый раз, так что ты всё повторяешь и повторяешь его и используешь, пока он не станет для тебя привычным, таким же, как другие — вроде «собака», «червяк», «урок», и остальных повседневных слов, а затем потеряет свою солидность и привлекательность. Ты даже, возможно, позабудешь само его значение, и он превратится просто в странный термин без смысла и способа использования. А может, если кто-то другой обнаружит его в твоём сочинении, то удивится твоим знаниям, тогда как ты сам удивишься его невежеству. Не спрашивай о том, как пагубна красота, что таится в скуке, она кажется без уважительной причины скучной, а значит, это окончательный приговор… Если ты остерегаешься бесконечного разочарования, то это оправдано, и не удивляйся тому, что я говорю. Я прощаю тебе твоё удивление, так как ты наблюдаешь издалека, а красоту, как и мираж, можно увидать лишь издали…
Из-за горького тона его слов Фахми охватило сомнение — а был ли он прав, обвиняя брата вначале. Здесь виновата не сама человеческая природа: когда ему стало известно, как далеко Ясин сошёл с праведного пути, разве нельзя было допустить, что все претензии на самом деле из-за обычной его распущенности, что существовала и до женитьбы?!.. Он упорно предполагал это как человек, что отказывается терпеть крушение своих надежд. Ясин не придавал значения мнению Фахми, равно как не хотел открыто выразить то, что у него лежало на душе. Он просто продолжал разговор с той же светлой улыбкой, что играла на губах и раньше:
— Я начал, наконец, понимать отца в полной мере!.. Теперь я ясно понимаю, что сделало его таким придирчивым и заставило вечно вести погоню за любовью!.. Как ему удалось терпеть один и тот же вкус четверть века, когда меня скука убила всего-то спустя пять месяцев после свадьбы?!
Фахми, который встревожился, когда был упомянут отец, сказал:
— Даже если предположить, что твои жалобы исходят из того, что свойственно человеческой натуре, то решение, которое ты предвещаешь… — он хотел сказать «далеко от правильного пути», затем заменил на нечто более логичное и произнёс, — далеко от религии…
Ясин же, который довольствовался обычным, не слишком серьёзным отношением к религии, её велениям и запретам, сказал:
— Религия подтверждает моё мнение, то есть разрешат жениться на четырёх женщинах, помимо невольниц, которыми кишели дворцы халифов и богачей. Тогда понятно, что сама по себе красота, если она привычна и повседневна, становится скучной, вызывает болезнь и смерть…
Фахми улыбнулся и ответил:
— У нас был дедушка, который вечером ложился спать с одной женой, а утром вставал с другой, и ты, видимо, весь в него…
Вздохнув, Ясин пробормотал:
— Может и так…
Но даже в такой момент Ясин не осмеливался воплотить в жизнь одно из своих бурных мечтаний, даже когда вернулся в кофейню, а потом в бар. Он колебался перед тем, как сделать последний шаг и заглянуть как бы ненароком к Занубе или к кому-то ещё. Что же заставляло его задуматься и никак не решиться на этот шаг?… Возможно, у него было чувство ответственности по отношению к своей семейной жизни, а может быть, он просто не мог избавиться от набожного страха по поводу того, что в исламе говорилось о «муже-прелюбодее», и как он был убеждён, это совсем не то же самое, что «холостой прелюбодей». Может быть, причиной тому было его глубокое разочарование, что отбило у него всю охоту к удовольствиям в этом мире, так что он очнулся. Хотя ни одна из этих причин не была серьёзным препятствием на его пути, которая могла бы остановить привычный черёд его жизни. В жизни отца присутствовало искушение, перед которым не мог устоять и сын, и жена отца казалось ему мудрой: он сравнивал её со своей женой, и воображение уже раскладывало по полочкам их совместную жизнь на примере жизни Амины. Да, ему очень хотелось, чтобы Зейнаб почувствовала уверенность в жизни, которую она способна прожить с ним, как и жена его отца была уверена в своей. Он всеми силами стремился возвращаться домой под утро, так же удачно, как и отец, и наслаждаться тем, что в доме царила тишина, а жена мирно спала. Вот так, и только так семейная жизнь казалась ему вполне сносной, хотя ей и не доставало всех достоинств.
— Зачем тебе домогаться какую-то женщину, если у тебя и так есть и жена, и сексуальное удовлетворение?!.. Не за чем!.. Все они просто дрессированные звери, и обращаться с ними нужно как с дрессированными зверьми. Да уж, этим зверям не дозволено вмешиваться в нашу жизнь, они должны ждать нас дома, когда мы освободимся от дел и сможем полностью отдаться им. Тогда я буду искренним в семейной жизни до самой смерти. Один и тот же облик, один голос, один вкус, всё время повторяется без конца… Пока движение и неподвижность станут одним целом, а молчание — сольётся с голосом в единую гармонию. Но нет, нет, не на такой идеальной женщине я женился… Говорят, что она белая. А почему я не хочу смуглую или чёрную?… Говорят, что она округлая, словно бутыль. Что же, разве я не найду себе утехи со стройной или полной? И ещё говорят, что она воспитанная, из благородного рода. А разве дочки кучеров лишены всех этих достоинств?!.. Ну раз так, тогда вперёд… вперёд!..
51
Господин Ахмад погрузился в изучение своих тетрадей, когда на пороге его лавки застучали высокие каблуки женских туфелек. Он, непроизвольно заинтересовавшись, поднял голову и увидел женщину, чьё полное тело было укутано в покрывало, а край чёрной маски на лице приоткрывал светлые брови и голубые глаза. Губы его сложились в приветственную улыбку — долго он ждал этого момента: он сразу же узнал Умм Мариам — или вдову покойного Ридвана, как её стали в последнее время называть. И пока Джамиль Аль-Хамзави занимался с несколькими покупателями, он предложил ей присесть рядом с его столом. Женщина с горделивым видом приблизилась и села на маленьком стульчике, так что её бока свисали с него. Она пожелала ему доброго утра, и хотя её приветствие и его ответ на него были вполне привычным делом, повторявшимся каждый раз, когда к нему приходила и достойная уважения Зануба, однако атмосфера, накрывшая его лавку и сгустившаяся вокруг письменного стола, была наэлектризована с одной стороны какой-то невинностью, которая сочилась из-под её опущенных век, сродни стыдливости невесты, скрытой под вуалью, а с другой стороны, — её бдительные глаза следили за всем поверх крупного носа. То была скрытая, молчаливая энергия, и лишь её таинственный свет ожидал прикосновения, чтобы ослепительно засиять, рассеивая повсюду свои лучи…
Он словно бы ждал этого визита, рассеявшего подавленные мечты, однако кончина господина Мухаммада Ридвана навела его на размышления и пробудила в нём желания, подобно тому, как окончание зимы и приближение весны дарит юности разнообразные надежды на воскрешение природы и чувств. Смерть соседа продолжала оставаться для него предметом тревог — ему мешало чувство порядочности, однако и давала шанс. Он напоминал себе, что покойный был ему всего лишь соседом, а не другом, и это давало ему возможность почувствовать красоту этой женщины, которую раньше он избегал, храня собственное достоинство и не позволяя природе требовать своей доли наслаждений. А его чувства к Зубайде напоминали фрукт, что созрев, гниёт в конце сезона. В отличие от прошлого визита, на сей раз перед Умм Мариам предстал жизнерадостный мужчина, свободный для любовных отношений… Лишь одна тяжёлая мысль не давала ему покоя — что этот визит совершенно невинный. Однако он всеми силами отгонял её, пытаясь аргументировать это теми нежными намёками и красноречивым сомнением, которыми была наполнена их прошлая встреча, и подтверждал свои предположения сегодняшним её визитом, который не был обязательным. Наконец, он решил прощупать себе путь, словно опытный знаток таких дел… С милой улыбкой он сказал ей: