— Стой…
Тихо, с улыбкой он обратился к матери:
— Не бойтесь… Если бы они хотели причинить ему зло, то не стали бы колебаться… Поглядите на него, разве он не кажется увлечён долгим разговором??. И что это у него в руках красное?! Я вижу, что это плитка шоколада!. Успокойтесь… Они просто играют с ним. — Он глубоко вздохнул. — Мы слишком перепугались из-за пустяка.
Страх Ясина улёгся, и тут он вспомнил собственное счастливое приключение, что произошло недавно с одним солдатом. Он подумал, что даже может стать для товарищей образцом мягкости и дружелюбия. Затем решил подкрепить свои слова и успокоить встревоженное сердце матери, и указал на Умм Ханафи, которая всё ещё стояла на своём месте и не уходила:
— Разве вы не видите, что Умм Ханафи по-прежнему стоит там и кричит без причины? Вон и люди вокруг неё уже расходятся, успокоившись.
Дрожащим голосом Амина пробормотала:
— Сердце моё не найдёт покоя, пока он не вернётся ко мне…
Взгляды их сосредоточились на мальчике, или точнее, на то и дело мелькавшем подобии его. Солдаты продолжали стоять, скрестив руки и разведя ноги, словно убедившись, что Камаль отказался от мысли о побеге. Наконец мальчика можно было увидеть в полный рост: он улыбался и что-то говорил, как следовало из движений его губ и жестов рук, которыми он помогал себе изъясняться. По-видимому, между ним и солдатами было взаимопонимание, насколько те вообще понимали арабский язык. Но что же он говорил им, и что они говорили ему?… Об этом можно было только строить догадки. Они пришли в себя, и даже мать смогла наконец взглянуть на это удивительное зрелище, происходившее у неё перед глазами, со смесью изумления и волнения, что было просто невозможно во время тех воплей и криков о помощи. Ясин же засмеялся и сказал:
— Очевидно, мы были слишком пессимистично настроены, когда предположили, что их оккупация нашего квартала станет источником бесконечных проблем.
И хотя Фахми, казалось, был благодарен солдатам за их обхождение с Камалем, замечание Ясина не успокоило его, и не сводя глаз с мальчика, он ответил:
— Может быть, они по-иному ведут себя с детьми, нежели со взрослыми мужчинами или женщинами? Не гори таким оптимизмом.
Ясин чуть было не заговорил о своём удачном приключении, но во-время прикусил язык и поостерёгся возбуждать брата. Затем дружески, как бы замечая по ходу дела, сказал:
— Да избавит нас Господь от них.
Мать в нетерпении ответила:
— А не пора ли ему поблагодарить их и уйти?
Но судя по кружку, в котором стоял Камаль, они ждали чего-то нового. Один из четырёх солдат отошёл назад, в ближайшую палатку, а через некоторое время вернулся, неся в руках деревянный стул, и поставил его напротив Камаля. И тут мальчик взобрался на стул и встал на него, вытянув вниз руки, словно построившись в шеренгу. Его феска слетела на затылок, обнажив лоб, но он, скорее всего, не почувствовал этого… Что же он говорил?.. Что за всем этим крылось? Никто не успел задаться таким вопросом, как мальчик запел своим высоким голоском:
Очей моих свет
Хочу я уехать домой к себе
Очей моих свет
Власти схватили моего сыночка
Он пропел куплет за куплетом своим тонким голоском, а солдаты пристально смотрели на него и на губах у них появились улыбки, затем они зааплодировали. Один из них понял немного слова из песни и начал подпевать: «Уехать домой к себе… уехать домой к себе»…, и подбадривал Камаля, увлечённый его пением. Тот старался вовсю, громко выводя трели, пока песня не закончилась под аплодисменты и овации, в которых участвовали и члены его семьи, — правда, про себя — в пении. Они следили за ним с нетерпением и возбуждением, желали благополучия и замечательных успехов, боялись, как бы он ни сделал какой-нибудь ошибки или ни сфальшивил, будто он пел перед делегацией, состоящей из всех солдат сразу, или будто это они пели в его гортани, и их честь — и по-отдельности, и всех вместе — зависела от удачного исполнения песни. В пучине этих чувств Амина забыла про свои страхи. Даже Фахми в это время не думал ни о чём, кроме пения и желал брату только успеха. И когда тот благополучно закончил песню, они испустили глубокий вздох облегчения и хотели, чтобы Камаль вернулся прежде, чем появится ещё что-нибудь непредвиденное, что только испортит им «аромат мускуса» такого славного окончания дел. По-видимому, веселье закончилось, и Камаль спрыгнул на землю, попрощался с каждым из солдат по-отдельности и помахал им рукой на прощание, затем направился к дому. Семья кинулась из машрабийи в гостиную, чтобы встретить его. Мальчик, запыхавшись, с влажным от пота лбом и залитый румянцем, подошёл к ним. Глаза его и мышцы на лице говорили красноречивее языка, а движения от радости собственного триумфа утратили равновесие. Его маленькое сердечко было до краёв переполнено счастьем, о котором он готов был объявить любым возможным способом, и поделиться им с кем угодно. Это чувство походило на мощное наводнение выступившей из берегов реки, чьи воды заливают и поля, и долины. Достаточно было бросить на него единственный взгляд, и по лицу его прочесть отражение того приключения, которое ему пришлось испытать… Радость просто ослепляла его, и он закричал родным:
— У меня есть новость, в которую вы не поверите и не сможете даже представить себе!..
Ясин захохотал и насмешливо спросил:
— И что это за новость такая, свет очей моих?!
Эта туманная фраза раскрыла глаза Камалю, и словно свет внезапно пронзил тьму — он увидел их лица, на которых красноречиво читались их чувства, и хотя понял, что им всё известно о том, что с ним приключилось, всё же получил компенсацию за утерянный шанс удивить их своим необычным рассказом. Он залился смехом, похлопывая себя по коленям ладонями, и наконец, превозмогая хохот, сказал:
— О, вы и впрямь меня видели…?!
Тут в разговор вступила Умм Ханафи, которая посетовала:
— Уж лучше бы они увидели несчастье, что на меня свалилось!.. К чему смеяться, после того, как ты убежал от меня?.. Если и ещё одна беда, как эта, свалится на меня… О, помилуй Аллах…
Она не успела снять покрывало и выглядела точь-в-точь как раздувшийся мешок с углём. Её бледное усталое лицо показалось из-под вуали, а в глазах стояла какая-то странная покорность, так что Амина спросила её:
— Что случилось?.. Почему ты закричала?… Ведь Аллах смилостивился над нами, и ничего ужасного не произошло…
Умм Ханафи оперлась спиной на косяк двери и заговорила:
— Случилось то, что я никогда не забуду, госпожа моя… Мы как раз возвращались, и вдруг один из тех солдат-бесов выпрыгивает прямо перед нашим носом и делает знак господину Камалю, чтобы он шёл за ним, а господин мой испугался и побежал к Красным Воротам. Но тут другой солдат перекрыл ему дорогу, и он с криком свернул к Байн аль-Касрайн. Тут сердце моё от страха в пятки ушло, и я стала призывать на помощь как можно громче, при этом не сводя глаз с господина. А он ходил от одного солдата к другому, пока они не окружили его кольцом… От такого ужаса я чуть не умерла. Взгляд мой блуждал между ними, но я больше ничего не видела. Я лишь заметила людей, что собрались вокруг меня, но всё продолжала кричать, пока дядюшка Хуснайн-парикмахер не сказал мне: «Да спасёт Господь наш детей наших от бесчинств этих злодеев. Скажи: „Нет Бога, кроме Аллаха“… Они ничего плохого ему не сделают….» Ой, госпожа, видимо, сам господин наш Хусейн пребывал рядом с нами и отразил от нас зло…
Камаль протестующе возразил:
— Я ни разу не закричал…
Умм Ханафи ударила себя в грудь и сказала:
— Твой крик мне все уши пробуравил, я даже чуть с ума не сошла…
Камаль, словно извиняясь, тихо произнёс:
— Я считал, что они хотят меня убить. Но один свистнул мне и похлопал по плечу, а затем дал, — тут он полез в карман, — шоколадку, и весь мой страх прошёл…
Радость Амины как рукой сняло. Видимо, её весёлость была напускная и поспешная. По правде же, видимо, от неё не укрылось, что на несколько мгновений страх охватил Камаля, и следует долго молить Господа, дабы Он спас его от дурных последствий. Она не считала страх просто мимолётным чувством, совсем нет… то было противоестественное чувство, окружённое смутным ореолом, в котором находили себе убежище злые духи, словно летучие мыши, что прячутся под покровом тьмы. И если оно окружало кого-то — особенно маленьких детей, — то такого человека постигали самые ужасные последствия. Вот почему, как она считала, требовалась проявлять больше предосторожности и внимания, будь то чтение Корана, раскуривание благовоний от сглаза или ношение хиджаба. Она грустно сказала:
— Они напугали тебя! Да уничтожит их Аллах…
Ясин прочёл её мысли и шутя сказал:
— Шоколадка — это действенный заговор от страха…, - и Камалю…, - А разговор шёл на арабском?
Камаль обрадовался этому вопросу, так как он снова открыл перед ним двери фантазий и приключений и спас от давящей реальности. Губы его растянулись в широкую улыбку и он ответил:
— Они говорили со мной на странном арабском!.. Эх, вот бы ты сам их слышал!..
И он принялся рассказывать им, как с ним разговаривали англичане, пока все не пустились хохотать. Даже мать, и та улыбалась…
Ясин снова спросил его, по-доброму завидуя:
— И что они тебе сказали?
— Много чего!.. Как тебя зовут, где твой дом, нравятся ли тебе англичане?!
Тут в разговор вмешался Фахми, съязвивший:
— И что же ты им ответил на столь редкостный вопрос?!
Мальчик словно в замешательстве пристально посмотрел на брата… Но Ясин ответил вместо него:
— Ну конечно, он ответил, что нравятся… А что ты хотел, чтобы он сказал им?…
Но Камаль пылко продолжал:
— Я сказал им, чтобы они вернули нам Саада-пашу.
Фахми не удержался и громко засмеялся… И спросил его:
— И правда!.. И что они тебе ответили?
Камаль, к которому вернулась уверенность благодаря смеху брата, ответил:
— Один из них схватил меня за ухо и сказал: «Саад-паша ноу…».