– Может, в Россию? – вдруг предложила Йенни.
– Хм-м, – протянул Сеятель. – А почему бы и нет? У меня, кстати, есть знакомый из местных…
– Кто? – спросил Кай.
– Да так, один полубожок.
Йенни скривила губы, с подозрением глянув на него.
– Если из-за тебя мы вляпаемся…
Сеятель принялся рьяно доказывать, что врагов у него в тех местах нет. Но Йенни его заверения не впечатлили. Когда мы спустились по лестнице, перепалка все продолжалась и не угасла, даже когда стены галереи Бельведер остались позади. Эти двое шагали дальше, не заметив, когда я остановился, обернувшись к дворцу. Запоминая его стены и воскрешая в памяти свои картины с Гердой на одной из них, я точно знал, что вскоре вернусь, чтобы вновь увидеть полотна, вспомнить свое прошлое и то, кем я был рожден.
Бонус
Кай поднял свечу, стоящую на краю стола, и принюхался. Маслянистый аромат с неприятной отдушкой ударил в нос. Хотя этикетка на изделии и заверяла, что свеча пахнет шоколадом, но юноша не различал даже малейшего его присутствия.
«Совсем не сравнится со свечами из пчелиного воска», – в очередной раз лишь утвердился он.
Йенни любила все новое и обзаводилась разными мелочами с размахом, приобретая будто сразу на несколько лет. Так случилось и с этими свечами, целую коробку которых доставили в замок Груб с их переездом.
Кай хмыкнул, отодвинул ящик стола, который поддался со скрипом, и убрал свечу.
За окном доносился слабый вой ветра. Он завывал, порой сурово, угрожая, а порой мягко, будто убеждая впустить себя в дом. И даже этот звук казался Каю знакомым. Накануне вечером они втроем – Кай, Йенни и Соманн – наконец-то вернулись в Хальштатт. В замок Груб на берегу Хальштеттера. Во времена, когда Кай еще был человеком, строение принадлежало семье Хэстеинов. Уединенный замок на другом берегу озера вдали от туристов выглядел идеальным пристанищем.
Они и раньше приезжали в город. Возвращались, когда никого из тех, кто мог помнить Кая, в живых не осталось. Но с последнего раза прошло пятьдесят лет, и, будто завершив очередной цикл, он наконец-то вернулся домой.
Когда Кай перестал быть человеком, нападки на карман, в котором таилось Зеркало разума, прекратились. И слава о его даре успела распространиться далеко за пределы Хальштатта. Юноша не управлял зимой, как Йенни, и не был наделен хитрой магией, как Соманн, но все же именно Кая сторонились в первую очередь. Йенни оставалась остро заточенным клинком, тогда как он, будто жаркое солнце пустыни, иссушал, лишая врага даже шанса на честный поединок. Мотыльки олицетворяли силу, поглощающую чужую магию за считанные секунды.
Именно Кай мог отбирать их могущество. Именно он мог превратить их многовековые жизни в ничто. И поэтому его мрачная слава разлетелась по миру. И вскоре, запечатав карман с магическим озером, они смогли обосноваться в человеческом мире.
Жизнь без людей и без их меняющегося мира стала практически невозможной. Это грозило скукой и смертью. Соманн, самый древний из троицы, не раз становился свидетелем подобной судьбы. Песочник многое видел за свое долгое существование; может, поэтому он так привязался к Деве Льда и Каю, часто направляясь следом.
Сила Зимы все же оставалась во многом непокорной. И поэтому не любое место подходило для жизни. Троица часто путешествовала, нередко выбирая уединенные места вдали от людей. Йенни меньше всех могла поддерживать людской облик, который бы не вызывал вопросы, и еще больше сил у нее уходило на то, чтобы оставаться в людской памяти. Ведь если хочешь оставаться «своим» и пользоваться вещами, созданными человеком, необходимо, чтобы тебя помнили.
«И теперь мы дошли до того, что вернулись в наш истинный дом как чужаки…» – проворчал юноша в своих мыслях.
Кай подошел к окну и подцепил пальцами край тяжелых бордовых штор. Внутрь, будто прорвавшееся вражеское войско, хлынул рассеянный солнечный свет. Рама из темного дерева с несколькими секциями для стекол успела покрыться тонким слоем пыли.
Снаружи блестела гладь незамерзшего озера Хальштеттер. Воды выглядели графитово-серыми в оковах каменистого берега, покрытого неравномерным слоем недавно выпавшего снега.
В нынешние времена гладь озера больше не сковывалась толстым слоем льда, люди больше не катались на коньках и не устраивали празднества на его водах. Отчасти именно на плечах Кая лежала вина за это. Юноша уничтожил слишком много морозных альв в день своего перерождения. Зима стала мягче в этих краях, превратилась в укрощенного им зверя.
Когда прошлым вечером Кай точно так же выглянул в окно, город по ту сторону озера уже мерцал разноцветными огнями. Хальштатт выглядел так, будто его накрыли огромной новогодней гирляндой. Яркий, но уже немного притихший: толпы туристов, не оставляющих местность даже зимой, успели уехать, и улицы погрузились в вечернюю дрему.
– Как все же странно… – прошептал Кай с невольной улыбкой на губах. Уже несколько дней внутри него росла легкость и какое-то предчувствие. Возможно, он был слишком рад возвращению.
Пусть никого из тех, кого он знал, в живых не осталось. Но Хальштатт до сих пор будто дышал теми временами, и Кай видел тех, с кем рос, в лицах их потомков, которые остались на этих землях. Полвека назад он даже повстречал внука своего друга Йона – такого же широкоплечего, с широкой улыбкой и загоревшей кожей, что и не думала расставаться с огромным количеством веснушек несмотря на позднюю осень.
Родство прослеживалось невооруженным взглядом, будто портрет, нанесенный широкими мазками. В первое мгновение ты видишь картину из прошлого, но почти сразу начинаешь замечать отличия, которые ясно давали понять – перед тобой другой человек. Кай до сих пор не был уверен, что именно остановило его в ту секунду, но он едва не поздоровался с ним точно со своим старым другом.
В тот день Кай впервые за все время спросил у Йенни про перерождение. Он избегал задавать этот вопрос. Может, не хотел лелеять надежду, что увидит кого-то из своей юности вновь. Но избегал он зря, Йенни самой мало что было известно, кроме того, что люди порой возвращаются, но узнать их и найти почти невозможно.
Все прошедшие годы Кай старался заботиться о Хальштатте. В прошлом веке было немало испытаний. Долгая жизнь дает преимущество – ты слишком много знаешь, гораздо больше, чем остальные. Порой это знание даже в тягость.
«Люди не меняются» – Кай давно смотрел на эти слова иначе, глобальнее. Век назад и ныне, желания и чаяния людей, по сути, оставались прежними. Разве что жизнь стала легче, спокойнее и гораздо свободнее.
Свобода выбора. Вот чего в нынешнем веке у людей было больше…
Город за окном находился в умиротворении. И его уже окутывало молочным туманом, спускающимся медленно с гор. Но Кай все еще мог различить уголок крыши своего старого дома – уже с новой черепицей, сильно отличающийся от той картины, что запечатлелась в его разуме, но все же здание стояло на прежнем месте даже спустя век.
Неожиданно Кай вспомнил ароматы, которые часто витали в их доме в детстве: тимьян, мальва и нередко дикая мята. Бабушка всегда хранила сушеные травы в разных глиняных горшочках, а заваривание чая превращала в искусство. Женщина задумчиво снимала крышечки одну за одной и, прежде чем выбрать, принюхивалась к травам, которые сама собрала в конце лета в Малервеге. Каждый раз чай получался разным. Стоило Каю, с теплой кружкой в руках, прикрыть глаза, и вот он уже будто стоял посреди зеленого луга.
– Корица… Точно! – У Кая в голове промелькнуло, казалось бы, утерянное воспоминание: ему лет семь, а за окном все объято оранжевым пламенем осени, и бабушка вытаскивает из печи яблочный пирог, с изящной решеткой поверху. Ароматы царят чудные. И все будто объято теплом. – Этот город делает меня слишком сентиментальным, – прошептал под нос Кай, опуская занавеску.
Через несколько дней он собирался сам наведаться в Хальштатт. Как только окончательно соберется с мыслями. Они только приехали, и торопиться было некуда.
Мысли юноши прервались внезапно раздавшимся грохотом, и следом до ушей Кая донеслись отголоски смеха Соманна, который, несмотря на толстые стены, достиг даже мастерской – помещения под крышей одной из башен. Пока мастерская была заставлена свертками и неразобранными коробками. Но на окнах висели новенькие шторы, а недавно выкрашенные стены сияли белизной – ремонт закончили аккурат к их переезду. По бумагам замок Груб принадлежал человеческой семье, посредникам, услугами которых они часто пользовались.
Кай цокнул и спустился по винтовой лестнице, начиная замечать влияние Песочника – ему попадалась на глаза беспорядочно развешенная мишура, которая порой соседствовала с перламутровым льдом, сверкающим магией изнутри.
Еще с порога Соманн твердил, что замок необходимо украсить, а то он слишком темный и строгий. Йенни же с энтузиазмом вызвалась помочь, заявив, что у нее подходящее настроение. Но, наблюдая за ее выражением лица, Кай подумал, что у нее подходящее настроение что-то разрушить, но точно не украшать. Поэтому он был даже удивлен, когда довольно продолжительное время замок тонул в тишине.
Теперь же все будто вернулось на круги своя.
Он застал их в холле у главной лестницы – Соманн болтался на раздвижной лестнице с огромным рождественским венком. Это чудо было украшено красными блестящими шарами, высушенными кусочками апельсинов, палочками корицы и шишками.
Дева Льда находилась рядом, правая ее рука лежала на деревянной лестнице, а один из пальцев с длинным ногтем упирался в ступеньку, которая уже успела покрыться тонкой корочкой льда, выдавая ее недовольство.
Весь холл, как и мастерская, был заставлен нераспакованными вещами.
– Его надо повесить на дверь!
– Здесь будет гораздо лучше! Кто вообще придумал вешать рождественские венки на дверь?
– Да потому что так принято! Идиот! – Йенни бессильно толкнула лестницу, отворачиваясь. Но скорее это был жест возмущения, ведь лестница не упала и не сломалась, оставаясь на прежнем месте. – О, ты спустился. – Ее взгляд посветлел, когда она заметила Кая.