Я еще долго слышал, как дико кричала Директриса… все-таки она хорошая тетка, за своих Воспитанниц «горой», не хорошо с ней получилось…
Я и мой конвой быстро шли по аллее, в сторону административного здания. Рыдать или сопротивляться, я смысла не видел, по-этому, шел спокойно, без особых фокусов, сделав лишь крайне печальное лицо.
В административном здании.
Меня привели в помещение, которое ранее, вероятно, использовалось под склад.
Сейчас же в нем находилось две лавки, да стол. Для полного антуража не хватало лишь лампочки, свисающей с потолка, но увы… Здесь был обычный светильник.
Затащив внутрь, меня бесцеремонно усадили на лавку и заведя руки за спину, надели наручники.
— Я что, преступница? — со слезами на глазах, дрожащим голосом, спросил я.
Ответом меня не удостоили.
В помещении, помимо меня, были еще три человека, остальные сразу же вышли, отобрав у меня видеофон, едва я оказалась тут: один из тех, кто привел меня сюда, еще одного я разглядел не очень хорошо и в данный момент, он стоял позади меня, но, вроде, тоже «из военных», а третий…
Третьего можно было охарактеризовать простым словосочетанием: «Крутой мужик»…
Не в том смысле, что он какой-то «качок» или что-то вроде того, хотя был он весьма «подтянутым» мужчиной, нет…
Немолодой мужчина, ему было что-то около пятидесяти пяти — шестидесяти лет, на вид, в добротным гражданском костюме…
Весь его вид, а я, смею надеяться, умею неплохо «читать» людей, говорил о том, что на его долю выпало немало опасных ситуаций и он, ни раз и не два, смотрел в лицо своим врагам и смерти.
И что этот человек, неизменно выходил победителем, а его враги нет. Не выходили. Совсем.
Этот человек, однозначно был, если уж и не «хладнокровным», но убийцей — точно!
Я его узнал… Видел на фото… Это был дядя Художницы…
И я испугался. Испугался так, как никогда раньше…
— Ваше Благородие! — обратился к нему мой «конвоир», — группа готова, как только…
Дядя художницы кивнув, показал, что в курсе и «конвоир» замолчал, не договорив.
— Коля, — обратился он к моему «конвоиру», — уберите лишних бойцов с периметра, а когда и если…
Он на секунду замолчал.
— Потолкайтесь, но серьезного, вооруженного, сопротивления не оказывать! Не нужно, чтобы кто-то из «наших» без нужды пострадал… И… потом… валите все на меня!
— Ваше Благоро…
— Исполняй! — отдал приказ «дядя».
— Есть! — ответил тот и хотел «козырнуть», но заметив гражданский костюм, остановил руку и развернувшись кругом, вышел из помещения.
Остались: я, «дядя Художницы» и еще один тип, стоявший позади меня.
— А как же полицейский следователь, — подал голос я, — разве не он хотел со мной поговорить?
Ответа на свой вопрос я не получил.
«Дядя», мерил комнату шагами, заложив руки за спину, а когда он бросал на меня свой взгляд…
Этот человек, совершенно очевидно, меня люто ненавидел, не смотря на то, что практически никаких эмоций на его лице на отражалось.
Остановившись наконец, он взглянул на меня, будто на какое-то мерзкое насекомое и сказал:
— Я служу нашей стране уже долгие годы… Я делал все от меня зависящее, чтобы люди у нас жили мирной жизнью…
Он замолчал, на его, очень усталом на вид лице, мелькнуло выражение крайней злобы.
— Господь не дал мне детей, — продолжил он далее, — и моя племянница… Лиза..
Тут он замолчал, отвернувшись… Что ж, даже у самых «железных» людей иногда проявляются эмоции.
— Скажи мне… мне очень хочется знать, — спросил он меня, успокоившись, — быть может Лиза сделала тебе что-то очень нехорошее?
— Нет… — ответил я, — мы с ней не были знакомы лично и ничего плохого, мне она не делала.
— Ну да, ну да, она никогда никому ничего плохого не делала…
— Значит, ты так жестко отомстила ее… подруге за… Вот я смотрю на тебя, — продолжил он, — и не могу понять, что ты за юное чудовище за такое, что так безжалостно поступила…
— Я не… — начал было я, но не договорил.
«Добрый дядюшка» отвесил мне пощечину.
— Не перебивай взрослых людей, — сказал он мне, — ладно, хватит…
Он уселся на лавку, с другой стороны стола и безразличным голосом сказал:
— Если ты хочешь жить, то прямо сейчас расскажешь мне, о том, кто надоумил тебя и кто помог устроить… этот позор для моей племянницы.
— Мне нечего Вам сказать, — ответил я, опустив глаза в пол — я этого не делала.
— Вот значит как, — забарабанил он пальцами по столу, — не делала говоришь… ладно.
Он пододвинул к себе какое-то массивное устройство, явно оптическое, лежавшее на столе, затем, достав из него накопитель и засунув его в свой видеофон.
— Кстати говоря, — продолжил он, — соболезную со смертью твоей соседки и подружки… или лучше тебя поздравить?
— Я… — начал было я, но меня прервал мой же собственный голос, раздающийся из динамика видеофона:
«— Блин, видеофон опять не работает! Янка, можно мне твоим воспользоваться? Мне бабушке позвонить надо…
— У меня на счету денег почти нет.
— Я тебе рублей пять-шесть положу на счет, не парься.
— Шесть!
— Шесть.
— Ян, возьми мои банные принадлежности и набери пока воду, я поговорю и приду.
— Ага, как поговоришь, поставь обратно на „зарядку“ и дверь в комнату не забудь закрыть.
— Ага.»
Глава 25
Запись была остановлена.
Это был наш с Яной диалог, слово в слово.
Мне не следовало с пренебрежением относиться к действиям моих противников и вести разговор в собственной комнате, но, какой смысл теперь плакать «по убежавшему молоку»?
— Эта запись, помимо прочих, с твоим участием, — все тем же безразличным тоном произнес «дядюшка», — была сделана с помощью вот этого вот устройства.
Я оторвал взгляд от пола и он указал рукой на оптический прибор, лежавший на столе.
— Этот прибор, — продолжал «дядя», — позволил использовать стекло твоего окна как микрофон, грубо говоря. Так что…
В моем прошлом мире, такие тоже имелись, но живьем я видел подобное устройство впервые, по-этому, с интересом разглядывал, а мысли мои, тем временем, крутились с удесятеренной скоростью.
Как много они смогли записать? Если запись велась с самого начала нашего с Яной разговора, то почему он не включил мне ту его часть, где покойная утверждала, будто «слив» пикантного видео — дело моих рук?
Быть может, он просто решил напугать школьницу самым страшным — уликами против нее по обвинению в убийстве соседки по комнате?
Не исключено…
Но, если, допустим, он передаст эту запись «куда следует», будет ли это доказательством для суда?
Очень сомневаюсь.
Не известно кем, когда и как сделана запись.
Плюс, качество, из того отрывка, что я услышал — оставляет желать много лучшего.
Да и «прослушка» явно велась не санкционировано, хотя, нужно ли было для этого получать соответствующую санкцию — мне неведомо.
Я посмотрел в его глаза… и вариант с судом отмел.
Этот человек не станет «звонить в полицию» и «подавать в суд»…
В его глазах я «увидел» простую и очевидную цель: найти и уничтожить физически всех, кто так или иначе причастен к самоубийству Художницы. И все.
В моей голове, сами собой, всплыли образы швейцарского озера, домика на его берегу и бокала вина…
И я осознал тот факт, от которого у меня «встал в горле ком»…
Мой жизненный путь, тот его отрезок, по-крайней мере, на котором меня звали Филатовой Кайей, подошел к своему завершению.
Чтобы я сейчас ни сказал или не сказал — сидящий напротив меня, или тот, стоящий позади, человек, убьет меня. Обязательно убьет. Без вариантов.
Своими действиями и своей беспечностью, я погубил и себя и Кайю! Это будет мне уроком… жаль, что самым последним.
Также пришло осознание и другого факта — я не хочу умирать! Я хочу жить! Каждый вечер я хочу засыпать и каждое утро просыпаться!
Мне хотелось рыдать и выть от того, как я хочу жить! Да, перспективы у меня на будущее совсем не радужные, но…!
У меня молодое и здоровое тело! И я бы мог жить и жить, наслаждаясь каждым из прожитых мною дней.
Возможно это странно, а, возможно и нет, но после «прибытия» в этот мир, я только сейчас, в эти самые мгновения, когда на этом складе воцарилась тишина, перед неминуемым и скорым финалом, я действительно и искренне, всей своей душой, полюбил Кайю, свой новый «сосуд» для этой самой души.
И я улыбнулся, чисто и искренне. Было сложно…
Сложно, как никогда ранее, но я смог вернуть на свой лик выражение полной безмятежности, хотя сердце Кайи трепетало, словно сердце птички, оказавшейся в руках ловца, и я улыбнулся человеку сидящему передо мной. Человеку, что очень скоро оборвет мою жизнь.
В литературных романах все просто, есть черное и белое, есть добро и зло. И вот финал, где зло, хотя бывает, что и добро, оказывается повержено.
А как же быть в моей истории? Кайа, своими собственными руками, убила одного человека, стала причиной смерти другого…
Плюс к этому, еще и Мари, хотя, конечно, тут моей вины, если таковая, вообще, есть — немного, но тем не менее. И сломанная жизнь Тани, само собой…
Можно ли считать Кайю злодейкой… или злодеем?
Нет, я категорически отказываюсь считать ее таковой! Преступница и убийца — безусловно, злодейка — нет!
Хотя, с другой стороны, я не могу быть объективен, ибо, полагаю, что даже распоследний подонок таковым себя не считает.
А человек, что сейчас сидит и с напускным равнодушием смотрит на меня, ожидая ответов на свои вопросы… он злодей?
Да что-то тоже не получается…
Старый служака, потерявший в конце, похоже, «весь мир», коим для него была племянница.
Какое будущее его ждет? Странно, конечно, что прямо сейчас мне есть до этого какое-то дело.
— Отличная радиопостановка, — ответил улыбаясь ему я, — что по Вашему я должна еще сказать?