го оружия. Точно такой был у Леонардо Ди Каприо в «Начале».
Он заметил, как психиатр сглотнул слюну. Парнишка изо всех сил старался взять себя в руки и не показать, что испугался.
— Пистолет дает вам ощущение всемогущества? — прочистив горло, спросил Дюкло.
— Может, сразу перейдем к фаллической символике?
— Вы считаете себя жестоким человеком?
— У меня жестокая профессия. Я выбрал ее, чтобы бороться против жестокости. Не потому, что мне это нравится. Вне исполнения служебных обязанностей я ни разу не поднял руку на человека.
Эксперт застрочил в блокноте, как будто торопливо отвечал на вопросы викторины. И тут Оливье заметил пачку рецептов. Каким образом этот сопляк до них добрался? Кто открыл ему доступ к абсолютно конфиденциальной информации? Вдруг осенило: Наоко. Его аж замутило. Документы хранились в его личном архиве и могли быть получены только оттуда. Он отказывался верить, что его жена снабдила своего адвоката подобным оружием.
— Как я вижу, вы проходили курс лечения антидепрессантами.
— Ну и что?
— Что с вами было?
— Временное затмение, — хрипло выдавил из себя Пассан.
— Этот эпизод был связан с… актами насилия, которые вы допустили?
— Нет. Сопоставьте даты. Между тем и другим нет ничего общего. Это случилось в девяносто восьмом.
— Подсознание не ведает сроков давности. Вы…
— Бросьте свои штучки. — Пассан поднял руку. — Со мной они бесполезны.
— Почему вам назначили это лечение?
— Откуда я знаю? — проворчал Оливье. — Мне было плохо.
— В профессиональном плане?
— В профессиональном плане. И в личной жизни. Я понял, что больше не тяну. Выдохся. Это с каждым может произойти.
Жалкая защита, но что еще он мог сказать?
— Вы на протяжении восьми лет посещали психоаналитика.
— Точно.
— А сегодня как вы себя чувствуете?
— Я прекратил ходить на сеансы пять лет назад. Сейчас со мной все в порядке.
Психиатр никак не прокомментировал эти слова, но само его молчание, казалось, говорило: «Ну-ну, продолжай питать иллюзии». В отличие от психотерапевтов, психоаналитики лезут из кожи вон, чтобы убедить вас, что до выздоровления ой как далеко, а скорее всего, оно вообще никогда не наступит. Отсюда возникает философский вопрос: а зачем нужны психоаналитики?
Но в настоящий момент Оливье занимало совсем другое. Зачем Наоко подложила ему такую свинью? Чтобы добиться полной опеки над детьми? Сохранить дом за собой? Наихудшая гипотеза предполагала, что она на самом деле боялась его — его грубости, мрака его измученной души, непредсказуемых реакций. Хотела быть уверенной, что ему можно доверить мальчиков.
От этой мысли у него сжалось горло. Он — убийца. Он потерян для общества. Ему нечего делать в мире нормальных, здоровых людей.
— Продолжайте, доктор.
Новый файл. У мальчишки все было срежиссировано заранее, и его давление нарастало крещендо. Пассан с недоумением смотрел на бумаги — это было дело Гийара. Но не обвиняемого Гийара, а Гийара-истца.
— Подозреваемый подал на вас две жалобы.
— Он не подозреваемый. Он преступник.
— Но он пока на свободе.
— Это ненадолго.
Дюкло листал скрепленные степлером страницы: судебные отчеты, предписания, протоколы… Да, у адвоката Наоко длинные руки. Пассан испытал минутное облегчение: возможно, документы психиатру передала вовсе не она.
— Он обвиняет вас в незаконном преследовании. И даже в попытке убийства.
— Ложь. Он под следствием.
— Но вы в нем больше не участвуете. Вас отстранили.
— Вы же и так все знаете, — сказал Пассан, ерзая на стуле. — К чему все эти вопросы?
— Не так давно вы сами стали жертвой угроз. Злоумышленник проник к вам в дом…
Пассану не удалось скрыть удивления. Он опять начал подозревать Наоко. Она сдала его своему адвокату с потрохами.
— Какое все это имеет отношение к моему разводу?
— Вы не думаете, что это месть? Что кто-то затаил на вас зло?
Сыщик снова наклонился вперед. Между ним и его собеседником по-прежнему лежал пистолет сорок пятого калибра, и его ствол глядел на психиатра.
— К чему вы ведете?
— Может быть, тот, с кем вы обошлись слишком жестоко, желает вам отомстить? Тот, кого вы арестовали по ошибке?
Врач говорил все быстрее. Он явно боялся, но старался не показывать своего страха. Мало, что ли, Пассан навидался психов на своем веку? Загнанный в тупик, он готовился к новому нападению, но удар обрушился с неожиданной стороны.
— Эти угрозы могли бы заставить вашу жену сблизиться с вами.
— Простите?
Психиатр снял очки и протер глаза. С него ручьем катился пот. Полицейский и сам сидел со взмокшей спиной. Кондиционер был бессилен охладить пыл двух схлестнувшихся противников.
— На самом деле вы не хотите развода. Угрозы могли обеспечить вам новую роль в семейной жизни. Роль защитника.
Пассан вцепился в край стола. Он чувствовал, как впились в пол ножки стула.
— Вы обвиняете меня в том, что я сам организовал это паскудство?
— Это не моя идея.
— Кто тебе это сказал?
Эксперт замер как истукан. Лицо его побелело. Пассан перепрыгнул через стол и бросился на доктора. Оба покатились по полу. Полицейский успел схватить со стола пистолет.
— Кто тебе это сказал, сучий потрох? — Он приставил ствол к горлу докторишки. — Кто?
— Адвокат вашей жены… А она…
— Сволочь! — Пассан дослал пулю в патронник «беретты».
Довести дело до конца он не успел — на крики сбежались люди, Фифи и полицейские. Они дружно навалились на Пассана и разоружили его.
50
Жан-Пьер Леви был едва жив. Голова его бессильно свешивалась на грудь. Когда вспыхнул свет, он даже не поморщился. И дело было не в препарате, через капельницу поступавшем в вену. Его доконали темнота и жара — из вентиляционной решетки по-прежнему струился горячий воздух.
Гийар подошел к пленнику. Тело Леви блестело от пота, все целиком, как будто на нем был панцирь. Феникс улыбнулся и проверил капельницу. Уровень жидкости понизился почти на полтора литра, и большая ее часть уже вышла из еврея с потом. Он был готов.
Несколькими точными движениями он скинул одежду и натянул на себя платье. Невесомая легкость ткани оказала самое благотворное воздействие. В зеркале он не нуждался: и так знал, что со своим лысым черепом выглядит в этом оранжевом одеянии как буддийский монах.
Он потряс Леви, который постепенно очнулся, потом фыркнул и принялся недоуменно озираться, силясь понять, почему проснулся в каморке с бетонными стенами, да еще и привязанный к железному стулу. Затем перевел взгляд на мужчину напротив и разразился хохотом.
— Зря смеешься, — сказал Феникс. — В античности священники перед гаданием всегда переодевались в женское платье. Они были посредниками — между богами и людьми, между мужчинами и женщинами. Они символизировали единство мира, союз Неба как мужского начала и Земли — начала женского.
— Псих несчастный… Перчатки нашел?
Феникс ощущал исходивший от сыщика запах пота — кислый, с сернистым привкусом. Вентилятор разносил его по всему помещению.
— Обычно, — крикнул он, перекрывая гудение прибора, — полицейские передвигаются по джунглям преступного мира с большей осторожностью. И никогда не отходят далеко от освещенной тропинки. Но ты переступил черту, Леви. Ты влез со своим жалким шантажом на мою территорию. А здесь ваши законы не действуют.
Еврей заерзал на приколоченном к полу стуле.
— Что ты там несешь, придурок? — завопил он. — Я не понимаю ни слова. Я тебя спрашиваю, перчатки у тебя?
Он шагнул к пленнику. Искусственный ветер играл складками платья.
— Античность не так однозначна. Греки почитали двойственную природу богов, которые были одновременно мужчинами и женщинами и обладали способностью производить потомство без участия партнера.
Выражение лица Леви вдруг изменилось. Под влажно блестевшей маской пота на нем теперь читался откровенный ужас.
— Ты что… Ты собираешься меня убить?
— Между тем гермафродиты среди людей внушали им страх и отвращение. Если ребенок рождался на свет с двойными половыми признаками, его или топили, или сжигали заживо, или просто выставляли на всеобщее обозрение и ждали, пока он умрет. Никто не желал марать руки, проливая его кровь. В ту эпоху подобный дефект считался проявлением гнева богов. — Он вдруг наклонился и выдернул иглу капельницы. — Вот что я хотел тебе сказать. Они были правы. Я и есть гнев Божий.
Только тут до Леви дошло, что именно означает эта исповедь. Его смертный приговор.
— Умоляю тебя, — всхлипнул он, — отпусти меня. Ты ведь нашел перчатки? Отпусти меня, пожалуйста. Я никому ничего не скажу. Да я уже все забыл!
— Сейчас ты узнаешь последнюю истину, Леви. Жалко умирать идиотом. В Древней Греции жрецы совершали обряд, который назывался «анасирма». Переодетые женщинами, они задирали платье и демонстрировали верующим свои половые органы. Таким образом они доказывали, что являются одновременно и мужчинами, и женщинами. Они олицетворяли единую силу, от которой произошел мир.
Он задрал ярко-желтую ткань, выставив напоказ свой атрофированный член.
— Нет!
— Протри глаза, Леви!
— Я ничего не видел, я ничего не видел… — Пленник отвернулся.
— Нет, смотри! Мне ни к чему переодевания. Я такой от природы — и мужчина, и женщина. Хотя на самом деле я не то и не другое. Я выше тех и других. Я — Феникс!
— Нет… — застонал Леви.
Гийар опустил платье и схватил склянку со спиртом. В ней еще плескалось несколько капель.
— Я впрыснул тебе серу, — продолжил он. — Ты много потел. При соприкосновении с частицами серы, содержащимися в поте, твои сальные железы начали вырабатывать бактерии, которые преобразуются в сероводород. Ну что, понял теперь? Или еще нет?
Леви завыл, словно желая заглушить голос палача. Полные ужаса глаза его, казалось, были готовы выскочить из орбит.
— Твой пот превратился в легковоспламеняющееся вещество. «Леви — живая бомба».