— Ну и что? — спросил он, садясь на место.
— Второй листок бумаги был твоим.
— Моим?
— Может, я не так выразился. Второй листок был из твоего кармана.
— В телеграмме не названа моя фамилия. А раз так, то мне следует сейчас подняться и уйти.
— Ишь ты, прыткий. А ведь мы еще ни словом не обмолвились о деле.
— Ничего себе, — расширил зрачки Козазаев. — Обвинил меня в убийстве, и, оказывается, это еще цветочки.
Нет, нет и нет! Этот парень здесь ни при чем. Он кипит, клокочет гневом. Он сейчас действительно встанет и уйдет.
…Ну разве повел бы себя так преступник, разве не начал бы защищаться, предупреждая следующее разоблачение. А этот принимает тон и подыгрывает. Только суше и злей смотрит. И белее нос, как это бывает в минуты наивысшего напряжения.
Надо отступать. Надо отходить на исходную. Но где она? Он, Пирогов, сам разрушил ее. Да, надо потянуть время. Не утратить инициативу, но успокоить парня.
— Я должен быть с тобой откровенен. Дело действительно тревожное. В районе, в горах, действует организованная банда, по моим предположениям, пять-шесть человек. Имеются факты нападения на машины на Чуйском тракте, грабежа в селах, вот — убийство. У банды, как мне кажется, есть свой человек в селе, который снабжает их по мелочам. Скажем, табаком, бумагой. Вспомни, у Якитова самосад и такая точно бумага, как у тебя. Как «бычок». Уловил мысль?
— Не пойму, при чем тут я?
— Ну, допустим, что бумагой с Якитовым поделился ты.
— Знаешь что… — от неожиданности Павел не находил слов.
— Ты не злись, я ведь сказал — допустим. Так вот, если не ты, то кто же? Припомни, ты ни у кого не брал бумагу на закрутку?
— Нет! Не брал! — жестко оборвал Павел, но это состояние было знакомо Пирогову: упрямство переросло в вызов.
— Ладно. Ты не брал. Но, может, давал кому?
Козазаев молчал. Облокотясь здоровой рукой о колено, он смотрел в одну, видимую только ему, точку на полу. Худое крупное лицо сделалось жестким, не похожим на живое энергичное лицо того, парня, что ворвался сюда несколько минут назад.
— Ты напрасно сердишься, Павел, — продолжал Пирогов. — Если бы я не верил тебе, — будь спокоен, нашел бы способ узнать все сам. А я верю тебе. Слышишь, — верю. Но мне казалось, что ты облегчишь дело. Возможно, где-то, когда-то твои пути случайно перекрестились с человеком, который мне нужен. Слышишь? Ты приехал и встретил старого знакомого. Вы закурили. Не знаю, что еще… Ты мог дать ему книгу. Свою книгу. У тебя же есть. Я видел. Он взял…
Будто не слыша, Козазаев обхватил голову здоровой рукой, согнул еще ниже, чтобы скрыть болезненную гримасу.
— Он взял… Ты не помнишь такого?
— Ни черта он не брал, — отозвался Павел. — Ни черта не брал.
Он вдруг распрямился. Лицо его было бледным, но в глазах появились нетерпеливые огоньки.
— Слушай, лейтенант. Я и вправду приехал — и он пришел. Многие приходили, и он. Не друг, не сосед — недалеко живет. Про войну, про всякое там завел… Потом мы закурили. У него был кисет и бумажка. Вот так, книжечкой, аккуратненько. А когда ушел, книжечка… да, осталась. Он взял кисет, а книжечка осталась. Но я не думаю… Я бы не подумал…
— Кто он?
— Так ведь… Тьфу, черт! Конечно же, он забыл, а я прихватил на радости.
— Кто? Кто он?
— Сахаров же.
— Это какой Сахаров? — ахнул Пирогов. — Какой из себя?
— Да не молодой уже. За шестьдесят. Крепкий такой. Борода — во!..
— Борода, говоришь, — оживился Пирогов. Он теперь ясно представлял, о ком речь идет, и едва сдерживал изумление от такой новости. — Так вот, дружище, Якитову дал табак и бумагу бородач, похожий на твоего.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
И все-таки Сахаров!
Якитов, конечно же, узнал его. Иначе зачем бы ему понадобилось ломать комедию, будто он не встречался ни с кем в горах. Только прижатый прямым вопросом о табаке, он придумал незнакомого старика, но при этом не сообразил исказить его словесный портрет. Совершенно ясно, что Якитов не слышал об убийстве на дороге, тем более — об окурке. Просто поняв, что самому ему не избежать наказания в любом случае, он решил не впутывать в историю старика: ведь старик накормил, обещал помочь.
Козазаев шел рядом с молчаливым Пироговым и не мешал ему думать.
— Ты со мной? — спросил Пирогов.
— Куда ж мне, если я оказался пупом в этом деле.
Над селом висело плотное звездное небо. В воздухе пахло снегом. Небольшой морозец после прокуренного кабинета доставал до глубины легких. Был тот час, когда в домах уже оттопили печи. В большинстве окон не было света, и они выделялись на стенах слепыми черными прямоугольниками.
Козазаев шел на шаг впереди, показывая дорогу. Молчали, каждый по-своему переживая недавний разговор и предстоящую встречу с Сахаровым. По словам Павла, это был на редкость крепкий мужик, умный и хитрый, решительный до отчаяния. Павел предупреждал, что если Сахаров почувствует опасность, первым применит силу, и кто знает, что у него припасено за пазухой.
На этом Пирогов и решил сыграть: с ходу передать привет от Якитова, выразить недовольство потворством Сахарова, высказаться, во что обойдется укрывательство дезертира, рассесться по-домашнему, начать составлять протокол.
Надо убедить Сахарова, что у него нет другого пути, как попытаться избавиться от милиционера; вызвать вспышку, погасить потом, воспользовавшись замешательством, получить ответ на главный вопрос: известно ли ему место зимовки банды?
Дом Сахарова двумя черными окнами смотрел на Урсул.
Пирогов обогнал Козазаева, молча указал ему место у стены в метре от двери, приложил указательный палец к губам, потом негромко стукнул в окно. Раз, другой, третий. Наконец, в доме послышались шорохи, открылась и тотчас закрылась внутренняя дверь. Кто-то стоял в сенях и прислушивался.
Пирогов, нисколько не таясь, поднялся на дощатое крылечко, взялся за дверную ручку.
— Кого там нелегкая принесла? — спросил недовольный женский голос.
— Пирогов. Милиция.
— Чего надо ночью-то?
— Хозяин дома?
— И-и! Еще три дня уехал.
— Куда?
— Он и в былые годы не докладывал мне.
— Откройтесь на минутку!
— И-и! Много вас, кто по ночам нынче стучит. Почем знаю, милиция ты или еще кто.
Упрямство старухи начисто перечеркивало ее слова. Скорее всего, Сахаров сидел дома и направлял жену.
Не хотелось поднимать шум.
— Хорошо. Утром в почтовом ящике не забудьте взять повестку. Как вернется хозяин, пусть зайдет ко мне.
Сделав знак Козазаеву идти за ним, Корней Павлович сошел с крыльца, оглянулся. Павел стоял на месте и жестами показывал — уходи, я остаюсь здесь. Пирогов вмиг испытал к нему нежность, дал понять, что, сделав круг, вернется, и, сильно ухая сапогами, пошел прочь.
Пирогов уже выходил на параллельную Урсулу улицу, чтобы свернуть вправо и оказаться, на задах сахаровского огорода, когда со стороны реки раздался тревожный вскрик, заглушенный низким, как хлопок ладошками-лодочками, выстрелом.
И голос, и выстрел были так неожиданны, что Пирогов остановился будто вкопанный, не смея перевести дыхания.
Эхо звуков дважды коротко ткнулось в окраинные горы, и наступила тишина.
Очнувшись, Пирогов резко повернул кругом и помчался назад, рискуя вывернуть ноги на осклизлой дороге — снегу в селе выпало мало, застывшая слякоть хранила бесчисленные глубокие следы колес.
В конце переулка Пирогов нос к носу столкнулся с Козазаевым.
— Ушел, зараза, — тяжело дыша, Павел возбужденно озирался по сторонам. — Саданул из обреза и тягу. Я ж говорил, на крайность пойдет…
— Ты-то цел?
— Мазанул он.
— Из дому вышел?
— Со двора. Должно, в сарае есть теплый угол, он там и отсиживался до поры, пока не прояснится горизонт. А тут понял и на запасную позицию отошел.
— Эта запасная, Павел, та самая, последняя, в горах. Но где, ума не приложу. В какую сторону он побежал?
— Да сюда куда-то. Я за ним. Но разве угонишься — бегать-то он здоров. А я еще не окреп после госпиталя.
Не ожидал Пирогов такой прыти от Сахарова. Думал, готовился поломать копья на нем, а оно вон как обернулось.
Он посмотрел на Козазаева. Павел покусывал нижнюю губу.
— Ты что хочешь сказать?
— Да чего… Припоминаю, с детства не любил я Сахарова. Боялся, пожалуй. Глаз у него нехороший.
— А конкретней.
— Черт знает. Вроде мужик как мужик. В партизанах состоял. В гражданскую. Чуть не убили там: отряд их на засаду напоролся. Так, Сахаров с двумя мужиками в Урсул бросился. Он их и вынес.
— И часто он так спасался?
— С мужиками надо поговорить. Отец мой хорошо знал.
— Ты, Павел, найди мне пару мужиков, кто знает Сахарова с тех пор. Меня последнее время история занимать стала. Динозавры, бронтозавры, пещерные люди.
— А ты опять с подходом.
— Работа такая…
…В доме по-прежнему было темно, будто ни вскрик, ни звук выстрела не пробились сквозь окна, не коснулись ушей бодрствующей старухи.
Пирогов требовательно стукнул в дверь. Старуха не подавала признаков жизни, и это говорило о том, что она тоже прислушивается к происходящему на улице и пытается понять, ушел Сахаров или нет.
— Вот, старая стерва, — проворчал Козазаев. — Я думаю, надо на нее девчат твоих отрядить. Они по-свойски договорятся быстрей. Не мужское это дело — с бабами брехать. А? Буди своих.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Поручив трем сотрудницам доставить бабку Сахарову, Пирогов с Козазаевым вернулись в отдел.
— Скидай шинель, — сказал Корней Павлович, раздеваясь. — Мы сейчас печку затопим, чайку согреем.
Павел стащил с плеч шинель, подкинув, ловко поймал здоровой рукой вешалку.
— Какой чай-то? — спросил, цепляя петельку вешалки за толстый деревянный колок.
— Малина.
— Годится. А то я прочие травы в рот не беру. У меня от них в животе все переворачивается. А тут, — он провел рукой от горла к животу, — кол стоит.