— Конан Дойл. «Затерянный мир»… Я понимаю, вы не с тем пришли, но, извините, нам не удастся вернуть все это?
— Перепишите мне названия, — сказал Пирогов. — Какие-то старые книги лежат у меня… У вас сегодня не найдется этот самый Конан Дойл? Мне бы взглянуть на него одним глазком.
Она ушла неторопливо за стеллаж, вернулась не скоро, искренне огорченная.
— На руках и вторая книжка. У нас ведь фонд — с ноготок.
Пирогову было неудобно выказывать свою слабую начитанность, но времени на притворство, дипломатию не оставалось.
— Если вас не затруднит, коротко перескажите, о чем этот «Затерянный мир».
Она задумалась, собираясь с мыслями, терзаясь догадками. Ох, не простое любопытство привело милицейского начальника в библиотеку. Но что? Какие ответы, на какие вопросы ищет он у Конан Дойля? Там ли ищет? Она бы не удивилась, если б он запросил Малета. Там сотни фамилий и имен. Партизаны, каратели, бандиты. Многие из них и сегодня живы. Кто в Ржание, кто в городе обосновался. Кто под своим именем, кто прячется под чужим… Но «Затерянный мир»…
— Конан Дойл — английский писатель, — начала она осторожно. — Он написал множество рассказов о знаменитом сыщике Шерлоке Холмсе… — Выждала, не заинтересует ли Пирогова Шерлок Холмс? Лицо его оставалось непроницаемым. — Хотите, я найду вам рассказы о сыщике? Там разные интересные способы…
— Спасибо. В другой раз. Так что же — «Затерянный мир»?
— Ох, господи! Простите… Ну, прежде всего, это беллетристика. И содержание самое безобидное… Я тоже немного подзабыла уже, но, надеюсь, вам не нужны подробности, имена героев. Так вот, ученые, любители приключений узнают о таинственном плато, где до наших дней сохранились, живут вымершие повсеместно животные. Не помню точно, какие. Что-то летающее. Вроде ящера. Какие-то чудища… Нечисть, по нашим сегодняшним понятиям.
— Фантазия, — догадался Пирогов.
— В высшей степени. Но мир тот книжный не придуман совсем. Ящеры и другие страшилища водились на земле… Да, еще там пещерные люди… Человекообезьяны и пещерные люди…
— Пещерные люди, говорите? Вы не путаете ничего?
— Да нет же. Я хорошо помню. Обезьяны тиранили людей.
— Так-так-так. — Оживился Пирогов. — Вы хорошо рассказываете. А потому еще один вопрос… Существует ли какая-нибудь связь… Нет, последовательность?.. Если выстроить все три книги рядом? Я не очень ясно выразился?
— Я поняла вас. Отец Макарий и Малст близки друг другу документальной основой и… географической привязкой. Поп рассказывает об обращении в христианство местных горцев. О разных культовых делах. О столкновениях, противоречиях. Тут, как на перекрестке, сошлись разные религии… Малет пишет о гражданской войне на земле тех же горцев. О приобщении их к революции… При желании эти книги можно выстроить… В них нет придуманных героев, описаны обычаи, психология… Середина века девятнадцатого и первая четверть двадцатого… А Конан Дойл?.. У нас им зачитываются ребятишки. Школьники…
Пирогов еще раз поблагодарил за подробную консультацию, спрятал в карман список книг, составленный библиотекарем, пообещал в ближайшие дни ответить, какие книги отошли ему в наследство от Ударцева и нет ли среди них тех, чья судьба беспокоит се.
— И последнее, если не возражаете, — сказал, немного розовея от смущения или стеснения за свою неученость, неначитанность. — Что значит гетера?
— Как вы сказали? Гетера? — Пожала плечами. — Не мое дело, но зачем вам? Если не секрет. — Улыбнулась вдруг светло.
— Совсем не секрет. Услышал, как женщину назвали гетерой, а что это такое — не знаю.
Она понимающе кивнула. Пирогову показалось даже, что она легко поняла, о ком речь.
— Давайте вместе посмотрим в словаре.
Она прекрасно знала, что скрывается под этим словом, но была в затруднении — как это объяснить вслух. Сняв с полки большую в толстом зеленом переплете книгу, она нашла нужную страницу.
— Пожалуйста, — протянула Пирогову.
«В Древней Греции: незамужняя женщина, с артистическими способностями, живущая самостоятельно, ведущая свободный образ жизни…» — прочел Корней Павлович и совсем смутился. Подумал сердито: «При чем тут Древняя Греция?» Вернул словарь, поблагодарил и выбежал на крыльцо.
Тоже мне, артисты! Погорелого театра!
В свежей почте оказалось категоричное письмо: у Лизки Ерохиной скрывается в бане подозрительный деклассированный тип, сама она ночи напролет проводит с ним… Безымянный «житель села Ржанец» напоминал, что это второй его сигнал, а Лизка продолжает вести преступную распущенную жизнь и укрывает клятого врага.
Заявитель был немного нервным, нетерпеливым, но настойчивым, как капля, что камень долбит. Упомянув, что пишет вторично, он как бы намекал о своем праве сигнализировать выше — через голову — и при этом вспомнить скорбный факт бездеятельности Ржанецкого райотдела.
Н-да-а…
Корней Павлович перечитал письмо. Разыскал в папке предыдущее. Его получил Ударцев за неделю до гибели.
Первый раз «житель села» был сдержанней, не решался на высокий стиль. Теперь же его заносило на политические оценки Лизкиного поведения и ее «хахалей». Это могло означать: либо Ерохина совсем стыд потеряла, либо… Да так оно и есть! Автора раздражает недоверчивость к нему, нерасторопность НКВД. Отсюда сердитый басок.
«Ну что ж, он прав по-своему, — подумал Пирогов. — Мы никак не отреагировали на сигнал. А человек считает, что полезное дело делает… И чем черт не шутит, может Якитов в той бане прячется».
Мысль эта показалась вполне реальной. В своей деревне для Якитова в каждом дворе — дом родной.
Пирогов снова просмотрел письма. Нет, когда писалось первое, Якитов еще служил. Хорошо ли, плохо, но тянул солдатскую лямку. Значит, другой кто-то. В бане. Да и есть ли он вообще? Почему «житель села» не называет себя? Не ищет славы? Не хочет в свидетели? Или боится? Но если боится, то не уверен и опасается ответственности за напраслину. Ерохина, видать, бабенка отчаянная. Чего доброго, глаза выцарапает…
Как бы то ни было, вертись Пирогов. На то поставлен ты, чтоб знать, у кого баньки какие. Тьфу!
Корней Павлович пересмотрел почту. На «стихе» написал: в редакцию. На мальчишечьем: дать ответ. Спор из-за поваленного забора распорядился закончить в отделе, для чего потребовал вызвать конфликтующие стороны. На некоторых сделал пометки: поблагодарить.
Пригласил Ирину Петровну.
— Составьте ответы на эти письма.
— Ответы?
— Да. Я нацарапал по парс слов на уголках, а вы, пожалуйста, чуть пошире. Пару строк. На машинке. На хорошей бумаге.
— Михаил Степанович никогда не делал этого.
— Видимо, не успел… С этими письмами, — протянул сразу несколько, — познакомьте Ткачук, Пестову, Игушеву. Пусть сегодня же побывают на местах… Некрасиво получается.
— Понятно. А те? — Она глазами показала на лежащие особняком письма «жителя села».
— Сам займусь.
Неизвестный автор советовал заглянуть к Лизке вечерком. С наступлением темноты. Рабочий день подходил к концу, но до темна оставалось часа три. Корней Павлович пригласил дежурную.
Вошла Анна Саблина, девушка среднего роста, крепкого крестьянского сложения, круглолицая, с маленьким острым подбородком, отчего контур лица напоминал репку. Нос у нее был вскинут вверх, кончик отточен, как у птицы. Но самой большой ее приметой были глаза, круглые, немного навыкате. Они придавали лицу вид удивления и влюбленности во все, что попадало в поле их зрения.
Саблина была смешлива и шумна до озорства. Зычный голос ее, как гвоздь, проникал сквозь оштукатуренные перегородки кабинетов, и случалось, Пирогов не знал, куда уши деть, ибо Анне доставляло удовольствие взахлеб говорить о вещах, о которых и думать-то иногда неловко. Но она никогда не бывала злой или подавленной. VI статью, и энергией она напоминала вечно кипящий самовар.
— Звали, товарищ лейтенант? — Веселая «репка» светилась, как намасленный блин.
— Скажите, Саблина, вам знакома Ерохина? Елизавета Ерохина?
— Лизка? — звонко воскликнула Анна. Пирогов отметил, что и «житель села» называл ее Лизкой.
— Да, Ерохина. С Нагорного переулка.
— Еще бы! — Она шире заулыбалась. — Вы у нас один, который ее не знает.
Пирогов вспыхнул. Рассердился. Чуть не взорвался выговором. Но «репка» Саблиной была такая веселая и добрая, что грех кричать на нее.
— Ладно, идите Саблина. — Огорченно махнул рукой.
— А чо, товарищ лейтенант. Вы ж сами спросили.
— Идите. Вы свободны.
Она пожала плечами — чудной, чего я такого ему… И, сияя невинной улыбкой, вышла.
«Узнал ворону, как в рот влетела, — подумал с досадой Пирогов. — То ли глупая, то ли слишком умная».
Он не стал дожидаться темноты, решив, что может вляпаться в некрасивую историю. Гадкое это занятие: в одинокую бабью жизнь лезть.
Двор Ерохиной был, как крепость, обнесен высоким тесовым забором. Просто удивительно, как это «житель села» умудрялся просвечивать глазом доску-сороковку, поставленную на шпунт. Тяжелые ворота, сбитые в «елочку», такая же калитка оказались запертыми. Пирогов постучал, прислушался и сразу уловил легкие, приближающиеся шаги. «Ждала, что ли?» — подумал он и понял, что если и ждала, то не его. Клацнул металлический засов, и Корней Павлович увидел перед собой Лизку, рослую, белолицую, чернобровую, какую-то удивительно домашнюю, располагающую к покою и неге.
«Гетера! Вот это гетера! — подумал Пирогов, вдруг испытав восторг и робость. — А то придумал…»
— Вы ко мне? — спросила она, не очень удивившись. Голос у нее оказался напевный, прямо обволакивающий, как винный дурман.
— Да вот, дома не сидится, а в гости не зовут.
— Заходите. Милости просим, заходите.
Неторопливо, величаво она посторонилась, и Корней Павлович, переступив высокую подворотню, оказался на дощатом тротуаре, ведущем к крыльцу. Лизка закрыла калитку, задвинула кованый засов. Пирогов хотел спросить, зачем она запирается, но сдержался. Лишь отметил мысленно: сила привычки.