Что ж известно нам? В кузове не оказалось банок, бидонов. Не сняли ли их где-то здесь? Скажем, вон за тем поворотом. Как шофера. И потому на месте пожара бесполезно искать следы многих людей и подводы. Да, потому их и нет у машины! Надо осмотреть дорогу за поворотом. И немного дальше.
Но тогда зачем, для чего гнать полупустую машину далеко, чтоб облить бензином и запалить? Полупустую и на открытом месте. Может, хотели дальше увести? В горы? Так она не пройдет по тропам. Или просто отвели от места выгрузки? Логично. Тогда надо искать это место здесь.
Черт! А если они вообразили сжечь ее на мосту через Челкан? Ведь подумал он, Пирогов, в последней поездке: «Хорошо хоть сюда машина не дошла». А если бы дошла? Что ж это получается? Совсем плохо получается. Страшно. Как с покровским памятником. И тогда хуже…
Пирогов неторопливо двинулся под уклон, вглядываясь в обочины.
Интересно, умел водить машину Якитов? По документам, он работал в ДЭУ разнорабочим. Но дорожный участок обслуживали грузовики. Мог Якитов выучиться водить машину, не состоя в должности шофера? Мог! Чего там мудреного. Многие так и начинали. С любопытства. С коротких подъездов.
Пожалуй, это будет слишком просто. Хотя… Рабочий-дорожник. Он-то знает здесь каждый поворот, каждый спуск. Даже если и не умеет водить машину… Якитов не пришел домой. Но ему нужно есть. Нужно иметь запас на зиму. Неприступность гор придает дерзость. Считается, раз горы, то — шито-крыто, ноги собьешь, а концов не найдешь. Ваську Князя вон сколько ловили, а он как в воду канул.
И все-таки знает Якитов машину? Где и как проверить? У кого навести справки?
Буран нетерпеливо пританцовывал сзади, дергал повод, звал домой.
Неужели он не увидит сегодня того, что ищет? Опять возвращаться ни с чем? А завтра будет поздно. Сегодня или бог знает когда теперь… Туча бежит следом. Уже ощущается близкая влага.
Прости, Сергей Никанорович. Чтоб подобрать тебя, мне нужны свидетели, судмедэксперт. Ничего не может изменить для тебя эта ночь. А у нас обязательно будут потери, если упустим время.
Мысли его, как рыбьи мальки. То набрасываются стаей и тогда кажется, что каждая клеточка мозга живет, работает самостоятельно, то, будто кем-то вспугнутые, разбегаются тысячами точек-тире, и тогда делается пусто в голове и робко на сердце. Точно это он виноват в случившемся.
А кто же, если не он? Кто отвечает за порядок и покой в районе? Разве виноват шофер Пустовойтов, что у него, Пирогова, девичник, а не отдел, на местах милиционеров числятся амазонки, как называет их Брюсов. Он, Пустовойтов, нужное дело делал. И неплохо! За двоих, за троих ушедших на войну лямку тянул… Так что…
Он глазам своим не сразу поверил, когда увидел вдоль дороги взбитый длинным гребнем песок. Не поверил в удачу.
Так, так, так! Еще на границе их учили читать следы. Потом в школе командиров. Спустя год — на месячных курсах при управлении НКВД. Дактилоскопия — десять часов, экспертиза следов ног человека, следов транспорта — по десять часов, судебная баллистика — десять часов, экспертиза документов — десять часов…
Так что там было про транспорт? Трассологию им читал полный бритоголовый майор. Он приходил в класс с клетчатым клеенчатым портфельчиком, выкладывал из него «Практическое руководство к расследованию преступлений» Якимова, «Руководство по осмотру места преступления» Комаринца и Шевченко. Множество разноцветных закладок выглядывало над обрезом книг. «Товарищи, — говорил майор протяжным голосом. — Вчера мы закончили идентификацию следов конного транспорта. Прежде чем приступить к новому материалу, повторим основные признаки… — Он опирался руками о крышку стола, склонял низко голову над раскрытой книгой, читал: — Длина передней и задней оси, диаметры передних и задних колес при одном и том же типе шин; дефекты колес и шин, дающие одинаковые опечатки на одних и тех же местах…» Он был честный, этот майор, искренне хотел чему-то научить, но он сам знал очень мало. Из вводных лекций по криминалистике слушатели, а их набралось почти пятьдесят человек в основном молодых, малоопытных инспекторов, усвоили нерадостную истину: десятый год в ученых кругах идет дискуссия — самостоятельная ли это наука, криминалистика, или прикладная, и вообще наука ли это или «уголовная техника», как именовалась она до тридцатых годов и настойчиво именуется до сих пор в статьях язвительных оппонентов. А коль не определено главное, — наука или нет — то очень медленно, медленней, чем хотелось бы практикам на местах, развивалась ее база…
Где-то ты сейчас, майор? Повторил бы еще разок. Что это за след? Машина или телега оставила его? Гребень возник по внешней стороне колеса. А второго, внутреннего, — нет… Что это значит?.. Это значит, что на лекциях надо не дремать… Погоди, так ведь это гребень… между колес. Задних колее… Машина? Ну да, машина!
Спокойно, не гони вороных. След машины ты разглядел. Но что он значит? Машина прошла здесь, факт. Она вкатилась одной стороной на обочину. Но это может быть потому, что шофер оказался не очень опытный. А если он разминулся с кем?.. Не исключено. Могла ведь оказаться встречная телега. Две, три телеги. Встречных. Или та, на которую переложили часть груза.
Холодная капля обожгла разгоряченную щеку Пирогова. Началось! А он не успел… Не успел, хоть криком кричи. Однако что значит вон тот выворот на склоне насыпи?.. Будто кто пропахал борозду, потревожил гравий, взметнул на поверхность с небольшой глубины. Будто кто-то тяжелый съехал юзом с насыпи… А ведь так и есть! Съехал! Сполз! На четырех ногах… Лошадь!..
Вернемся чуть выше. И еще разок оглядимся… Вот где машина вильнула к кромке дороги. Здесь она остановилась. А на насыпи ее дожидалась лошадь. И не одна, потому что чуть ниже виднеются еще следы. Мудрецы! Они не позволили лошадям подняться на дорогу, понимая, что они оставят следы. Кони стояли внизу. Груз прямо из кузова был перегружен на спины лошадям… Что ж, со знанием дела работали. Только почему так неграмотно с машиной обошлись? Не сведешь концы с концами… Но тайник, кладовую надо искать здесь. А не тайник, так перевалку. Скорее всего перевалку.
По дороге застучали крупные капли.
Глава двадцать шестая
Он вернулся в отдел около полуночи, усталый, голодный, промокший до нитки. Неопределенное, сложное чувство владело им. Чувство, похожее на удовлетворение, на облегчение и вместе с тем… Пустовойтов оставался у Элек-Елани, был мертв, и никакие торжества справедливости не воскресят его теперь.
Дверь в отдел оказалась запертой. С того дня, как поселился в «келье» Брюсов, дежурные не сидели под замком, наверное, опасались бабьих толков. «Эго еще что за новость? — подумал Ппрогов. — Жилец ушел?.. Или… Черт подери…» Он постучал громко, требовательно, и сразу услышал, как клацнули внутри засовы, дверь распахнулась и пропустила его.
При неярком свете он увидел дежурную, а в дальнем конце комнаты — Брюсова. Вид у того был решительный. Брюсов шумно дышал, присвистывая легкими. Левой рукой он сжимал рукоять пожарного топора.
Пирогов стремительно шагнул ему навстречу, но Брюсов не предпринял попытки уклониться, воинственно глядел мимо него.
— Зачем у вас топор? — резко спросил Пирогов и, не дожидаясь ответа, выдернул его из руки Брюсова.
— Товарищ начальник, — подошла сзади Каулина. — Геннадий Львович охраняет задержанного. — В голосе торжество победительницы.
— Доложите по форме.
Она стала по стойке смирно. Даже немного напряженней, чем следовало, но такая независимая натура была у нее: хоть немного, но по-своему.
— Товарищ начальник, во время моего дежурства в отдел явился… Якитов.
— Кто-о?
— Якитов, товарищ лейтенант, — подтвердил Брюсов. — Пришел и разлегся на моей постели.
Ошарашенный Пирогов не верил ушам своим. Возможно ли? Чтобы в один день столько…
— Полюбуйтесь на красавца, — жаловался Брюсов. — Три лежанки в комнатке, так он выбрал мою.
Корней Павлович осторожно, готовый сразу захлопнуть се, открыл дверь. Каулина поднесла лампу. В темноте «кельи» мелькнули, засветились и погасли широко распахнутые глаза. Дежурная ойкнула, попятилась. Пирогову тоже стало немного не по себе. Страшное это видение — сверкающие в темноте глаза одичавшего, загнанного человека. От блеска их и темнота не просто темнота, а целый другой мир. Мир, противоположный свету и солнцу.
— Выходите, — скомандовал Пирогов. Темнота зашевелилась, и на пороге камеры появился мужчина лет… Неопределенных лет, грязный, заросший, оборванный. Не человек, а кикимора болотная, смердящая, как нашатырь, хоть нос закладывай.
«Чего он искал, убегая из части? На что надеялся? — подумал Пирогов. — Как видел свое будущее? Ведь не таким, наверное… Или бежал не отдавая отчета, как головой в омут, а там будь, что будет?..»
— Я сам… — бормотал Якитов или тот, кто назвался его именем. — Я сам… Добровольно… Сам и добровольно… Ты скажи. Скажи, будь человеком… Ты скажи, что я сам. — Он обращался то к Брюсову, то к Каулиной. — Я сам пришел сказать… На Элек-Елани человек… мертвый. Висит… Мертвый… Я не виноват. Я увидел сегодня и решил, надо сказать в милиции… Вы думаете — я? Нет! Я не трогал… Я сам пришел сказать…
Глава двадцать седьмая
Прежде чем отпереть кабинет, Пирогов спросил, не было ли каких известий от Ткачук.
— Нет, товарищ начальник. Да и откуда? Там же лес, горы.
— А дождь прямо как из ведра.
Уединившись, он снял и развесил гимнастерку, стащил сапоги, повесил их голенищами вниз, зажав по одному между стульями. Мокрые портянки оставили на полу водяные следы. Он сбросил и их, отжал у печки, развесил по спинкам стульев, остался босиком. И вдруг почувствовал себя беззащитным, маленьким…
На гвозде между шкафом и сейфом висела его шинель. Он накинул ее на плечи, свел на груди полы и, держа их изнутри пальцами, выглянул в дежурку.
— Давайте его сюда.
Якитов вошел недоверчиво, точно сомневаясь, кого имел в виду начальник, приглашая к себе. Следом за ним протиснулся Брюсов.