Аромат духов появился чуть раньше, чем он услышал шаги.
На лицо легли прохладные ладони. Твердые подушечки пальцев прошлись по скулам, слегка коснулись век. Наклонившись, она поцеловала его.
И он узнал восхитительно порочный, жаркий рот. Узнал бы его из тысячи.
– Здравствуй, милый… Я скучала…
– Мара…
Это был один ритуалов, который никому не нужен, но которого придерживались годами. Семейный ужин. Сара приносила две бутылки водки и наспех сделанный салат оливье. Мачеха жарила курицу и варила картошку.
Первую стопку отец всегда пил в одиночестве. Первым же пробовал еду, удовлетворенно крякал. После чего можно накладывать снедь.
Сара такими встречами тяготилась. Говорить им было не о чем, разве что обсудить последние новости в стране и мире. Отец, ярый националист, на все имел собственное мнение, суть которого сводилась к одному: во всех мировых катаклизмах, как политического, так и природного масштаба виноваты жиды. При этом он хитро посматривал на дочь: «Нут-ка, возрази, жидовское отродье!». После катастроф – тема воспитания: «И в кого ты такая, рыжая, уродилась? Может, и не от меня ты? Согрешила твоя жидовка-мать, пока я на заводе вкалывал! Правильно мне говорили – не женись! Послушал бы, жил бы сейчас как человек… где-нибудь в Америке». Отец был свято уверен: в Америке жидов нет.
К счастью, такие ужины проходили раз в месяц. В третий четверг месяца. И по праздникам. По праздникам – все реже. Мачеха скупилась на курицу.
К несчастью, сегодня третий четверг месяца.
Салат Сара купила в супермаркете, рассудив, что он ничуть не хуже, чем hand-made. Подумав, раскошелилась и на курицу-гриль. Не все мачехе у плиты стоять. Водкой затоварилась там же, даже со скидкой. Вяло дошла до родительского дома, вяло поднялась по ступенькам. Лифт не работал.
Отец дома был один. Пьяный и грустный. Старый потасканный Пьеро.
– Свезли мачеху твою в больничку, – сообщил, роясь в пакетах. – Второй день голодный сижу. Хорошо, дочь родил, не оставит батю.
– Что с ней?
– Гнилушка. Порежут и выпишут. Ты садись, доча, есть будем, пить будем, разговаривать.
– О чем нам с тобой разговаривать? Пойду я…
– Сядь! – И чуть тише, умоляюще: – Уважь отца. Страшно мне.
Пил он много. Сара только пригубила. В сумке – папка с годовым отчетом отдела. До утра требовалось проанализировать и внести предложения по оптимизации работы. «Надеюсь, вы справитесь, Сара Тарасовна», – язвительно сказал Вадим, тем самым поздравляя с назначением.
Она до сих пор не пришла в себя, ошеломленная столь быстрым и неожиданным развитием событий. Подозревала во всем Казуса. Но тренинг закончился, и теперь не спросить: он ли поспособствовал, или так все сложилось.
Сара вспомнила их первый и последний разговор. Весь тренинг она, как обычно, отсиделась в углу, уставившись на красный ноготь шестого пальца. Этот странный маникюр и беглый поцелуй Мары разбудил в ней что-то первобытное и нехорошее. И это что-то почувствовал Казус.
– Сара… Тарасовна… Вы не могли бы задержаться?
Они остались одни.
– Будете стыдить? – с вызовом спросила.
– За что?
– Ну, что я на тренинге не работаю, сижу в углу… прячусь за спины.
– Открою вам страшный секрет, Сара, – усмехнулся Казус. – Благо тренинги закончились, и через час я отдам господину Лемешеву рекомендации… Так вот, о секретах. Тот, кто получает от тренинга удовольствие, тот, кто выполняет все рекомендации коуча, на самом деле, весьма посредственная личность, ограниченная. Личностного роста ищут те, кому некуда и незачем расти. Любой тренинг есть иллюзия. Кажется, что, получая новые знания и разыгрывая бесчисленные ролевые сценки, растешь над собой. Ошибка. Топчешься на месте. Себя познать можно лишь наедине с собой. Помните, что было написано на храме в Дельфах? Познай себя, и ты познаешь Вселенную. Я вас поздравляю – за эти дни вы очень изменились, Сара.
– И что же во мне изменилось? Я все такая же серая толстая неудачница. Мне все так же неинтересно жить.
Казус коснулся накрашенного ногтя.
– Оказывается, у меня есть помощники. Мара. Так?
– А вам какое дело? – получилось грубо, подростково. И Сара смутилась.
Казус даже не заметил ни ее грубости, ни смущения. Когда он говорил о чем-то важном для себя, начинал ходить по комнате. Шаги всегда четкие и размеренные. Не жестикулировал, не играл интонациями. Просто ходил и разговаривал. Сам с собой. Но его хотелось слушать.
– Есть несколько непреложных законов жизни.
Закон бумеранга: все сделанное возвращается к тебе в троекратном размере.
Закон викки: делай то, что хочешь, но не причиняй своими действиями вред другому.
Закон отдачи и получения: все, что ты отдаешь с легким сердцем на благо другого, возвращается к тебе в многократном размере.
Закон благодарности: благодари за все, что ты имеешь, и мир услышит твою благодарность.
Закон притяжения: все, что есть в нашей жизни – плод нашего мышления.
– Вы верите в метафизику?
– В нее верит каждый из нас, но не каждый способен признаться себе в этом. Когда нам делают больно, мы требуем справедливости. Если мы уверены, что мир плох и наполнен проблемами, мир таким и становится. Метафизика, Сара, увлекательная штука. Она позволяет в каждом найти червоточину, которая мешает жить. Вот такие червоточины я ищу в людях. Не потому, что они плохие, а я хороший. Просто талант у меня такой – видеть червоточины. И указывать на них. А дальше дело человека – прислушаться к моим словам или нет. Такую червоточину я нашел и в вас, Сара. Вы мне с самого начала были любопытны. Сначала меня занимал только один вопрос: почему вы позволили себе сломаться. Каждый день тысячи мужчин бросают женщин. Каждый день происходят сотни разводов. Для многих это большая личная трагедия. Но, несмотря на боль, обиды, измены, люди продолжают жить. Они строят новые отношения, чувствуют себя счастливыми и свободными. С вами получилось иначе. Я ломал голову, пытаясь найти ответ, пока однажды все не встало на свои места. Все дело в вашей жертвенности, Сара. Вы взвалили на себя чужую вину, назвав ее своей, вы взяли чужой грех и присвоили его. Сколько вы живете с этим? Десять лет.
– Если быть точной, девять с половиной, – глухо ответила Сара. – Это был мой выбор и мое решение. Только мой.
– И вы отказываетесь признать, что этот выбор и это решение были неправильными? Вы когда-то совершили ошибку, которая пошла во вред не только вам, но и окружающим. Какая-то часть вашего «я» знает об этом, но вы все равно не готовы простить себя. Более того, вы даже сейчас ни за что не позволите Вадиму разделить вашу общую вину. Если это вина, конечно. Скорее, стечение обстоятельств, к которым привели его подсознательный страх и ваше стремление все брать на себя. Закон притяжения, хоть вы и не верите в метафизику.
– Он не сможет с этим жить.
– Вы не знаете наверняка. И не узнаете, пока не найдете в себе силы дать ему такой шанс. Самому решить, как он относится к тому, что вас гложет все эти годы.
– Вы сказали, что я очень изменилась. В чем именно?
– Вы готовы признать, что ошибались. И готовы отказаться от ложного чувства вины. Готовы удалить свою червоточину и начать жизнь заново. Вы по праву носите свое имя, Сара, – в нем жертвенность еврейских женщин. Кстати, никогда не спрашивали, почему вас назвали именно так? Для середины семидесятых это был довольно смелый шаг…
– Почему меня так назвали? – спросила она у отца.
Тот тупо смотрел. Бутылка водки была пуста на три четверти.
– Твоя мать так хотела. В честь ее матери.
Значит, бабушку звали Сарой.
– Как вы познакомились?
– Обыкновенно. Пришла к нам на завод работать, наладчицей. Пичуга пичугой. Маленькая, смуглая, нос горбинкой. Волосы – факел. На заводе в комбинезоне бегает – чисто воробушек, а после выйдет – принцесса. Платья всегда носила эдакие… Вроде ничего такого, а вокруг шеи и на талии чего-то навертит, и глаз не оторвать. За ней все парни увивались, несмотря на… пятый пункт. Родителей посадили, уж не помню, что там было, ее – в детдом. Сама хотела врачом стать. Да где там! С такой биографией… Помню, привел ее знакомиться, мать только взглянула и – все… Так до конца ни слова ей не сказала. У меня в ногах валялась, чтобы жизнь себе не губил. А матери твоей – ни слова. Кремень бабка была. Кремень!
– Почему же она тебя выбрала? – Сара впервые внимательно вгляделась в отца. Что в нем такого? Ходит, дышит, пьет, работает. Интереса не представляет. Никакой. Среднестатистическая биологическая единица.
– Докочевряжилась! Сделал ребенка, куда деваться? Еще и «спасибо» сказала.
– Ты что, ее изнасиловал?
– Скажешь тоже… Что я, зверь? Прижал в углу как-то, дело молодое, нехитрое. Она сама хотела!
– Вот оно как! Всю жизнь ты меня упрекал, что мама из-за меня умерла родами! А выходит, что….
– Кто тебе сказал, что родами?!
– Ты же сам говорил: «Умерла, когда тебя, шестипалую рожала»…
– Так-то оно так. Да не так… Не совсем так.
Поднялся, подтянул старые треники, прошаркал в комнату. Долго там копошился, бормотал. Вернулся всклокоченный, с пожелтевшей папкой.
– Все равно узнаешь. На, читай, как дело было…
Сара раскрыла папку. Поверх всего – фотография молодой женщины в белом вязаном платье. На правой руке тяжелое обручальное кольцо. Мама. Фото в день свадьбы. Дальше ворох газетных вырезок. «Трагедия в начале мая… ведется расследование… виновные будут наказаны».
– Тогда много людей погибло, – сказал отец. – На дачу ехали. У нее с утра живот тянуло. Плохо было. Но ты же помнишь свою бабку: не приедешь грядки копать – враг народа.
– Они же не разговаривали. Сам сказал.
– Чтобы грядки копать, разговоров не нужно. Да и смягчилась она, когда узнала, что ребенок будет. Мать хотела, чтобы все как у людей. И к тебе потом неплохо относилась.
– Только не любила.
– Про любовь в песнях поется, в жизни она ни к чему. Мешает. Ты вот думаешь, зачем пью? Боюсь. За мачеху твою. Ну, как помрет? Что делать?