Хрущев остановил эти активные шаги, так как слишком уже было очевидно, что Берия может ему закрыть дорогу во власть. Остановить прыткого и ретивого Берию на его пути к ведущему месту в руководящем государственном аппарате Хрущеву удалось с помощью Маленкова. Арест Берии в июле 1953 года не вызвал в органах безопасности тяжелых настроений, переживал только руководящий состав, возвращенный им же самим в МВД, в то недолгое время, когда он возглавлял органы…
После смерти Сталина было два важных выступления, которые способствовали росту авторитета новых руководителей партии и государства. Была обнародована программа Маленкова, его речь на пятой сессии Верховного Совета. Программа предусматривала плавное исправление перекосов в развитии промышленности в пользу товаров народного потребления (так называемой группы «Б») за счет сокращения расходов на тяжелую промышленность (группа «А»), прежде всего на оборонную промышленность, ни в коей мере не ослабляя при этом военной мощи государства. В сентябре 1953 года на пленуме ЦК КПСС с обстоятельным докладом о развитии сельского хозяйства выступил Хрущев. Названные выступления Маленкова и Хрущева были в русле тех идей, которые за год до своей смерти уже высказывал Сталин. Мне и сегодня думается, что если бы не ушли от решения задач развития государства, путями, изложенными в докладах уже нового руководства страны, жизнь Советского Союза сложилась бы совсем иначе.
Укрепляя собственную власть, Хрущев, видимо, не мог или не хотел прогнозировать, к каким тяжелым последствиям для страны это приведет. Власть укреплялась, прежде всего, усилением влияния партийного аппарата не только на политическую и государственную жизнь страны, но и на хозяйственно-экономическую деятельность. Известно, что при Сталине на семнадцатом съезде ЦК были ликвидированы функциональные отделы партии. К ним вернулись в военное время, но после победы эти отделы снова были ликвидированы. Партия должна была быть именно политическим органом, она управляла агитацией и пропагандой, партработой, иностранными делами, а вся власть уходила в Советы. Теперь же Хрущев укрепил отраслевые отделы Центрального комитета КПСС (сельскохозяйственной, тяжелой, легкой, оборонной промышленности, финансов, здравоохранения и другие). Практически они дублировали соответствующие отделы Совета Министров, подменяли их и Госплан, но не снимали с них ответственности за практические результаты текущей работы. По существу, Хрущев подчинял себе Совет Министров, превращал его лишь в исполнительный орган, лишенный власти. Партия же становилась обладательницей всех полномочий власти, но это была совершенно безответственная власть, потому что, с одной стороны, без партии ничего нельзя было решить, с другой – когда решали неправильно – отвечал Совет, а не партия. Таким образом, произошла подмена советской власти на партийную, и Советы все время отодвигались все дальше и дальше от управления государством, особенно в регионах.
Но и сама партия ликвидировалась в том ее виде, в каком она была прежде, – шло фактическое ее раздвоение на сельскую и промышленную. Иначе и быть не могло – ведь когда руководящие партийные звенья стали превращаться в хозяйственные, а политические работники – в хозяйственников, должен был поменяться и подход к кадрам. Возглавлять городские и районные комитеты КПСС должны были лучшие (а значит, и остро необходимые для промышленности своих районов) кадры из инженеров, металлургов, машиностроителей, шахтеров, нефтяников и других рабочих профессий – с одной стороны. Соответственно, обкомы и райкомы партии в сельских районах возглавляли агрономы, ветеринары и т. д. Силу федеральной власти разрушали и Совнархозы, которые появились еще до ХХ съезда партии, а впоследствии стали виновниками тяжелого состояния сельского хозяйства.
Все десятилетие своего правления Хрущев как будто специально ускорял процесс перерастания крестьянства в рабочий класс. Колхозы заменились совхозами, так называемые трудодни, по которым прежде оплачивался труд крестьянина, сменила заработная плата. При этом сельского жителя лишили приусадебных земельных участков, индивидуального крупного рогатого скота, прежде всего коров. То есть мясо, молоко и другие продовольственные продукты теперь крестьянин вынужден был покупать в магазине, как городской житель. Ликвидировалась также промысловая кооперация – это привело к исчезновению многих товаров, продававшихся в магазинах промкооперации. Удержать ситуацию удалось только в Белоруссии, так как процессу этой ликвидации воспротивились первые лица республики Н. Мазуров и Л. Машеров. Но и в других союзных республиках все это вместе взятое вызывало настроения сепаратизма и, конечно же, содействовало стремлению к независимости от Москвы.
Политика превращения крестьянства в рабочий класс отчетливо проявилась и в период освоения целинных и залежных земель. Там создавались только совхозы, и если поначалу эта широкомасштабная акция Хрущева действительно решила на какое-то время вопрос хлеба для страны, то потом земля не выдержала многолетней пахоты. Степь не могла по заданию Хрущева взять и превратиться в пахотные земли. И именно во время кампании по освоению целины нашей стране впервые пришлось закупать хлеб за границей. О нехватке урожая в то время свидетельствует такой факт: уже к 1962 году в Москве стали продавать хлеб, начиненный горохом. За мясными продуктами выстраивались очереди… Если бы, как предлагал в свое время В. М. Молотов, найденные для целины деньги были бы направлены на развитие земледелия в центральной России, то страна была бы действительно обеспечена зерном, а главное – не оголилось бы пространство черноземных земель. Массовый отъезд трудоспособного и самого пассионарного населения на освоение целины уже невозможно было обратить вспять.
Необдуманных, во всяком случае необъяснимых с точки зрения элементарной логики, поступков у Хрущева было немало и во внешней политике. Это – огромные траты на строительство различных объектов в зарубежных странах, далеких от государственных интересов СССР. Конечно же, следовало помогать Кубе и социалистическим странам в Европе, но строить стадион в Джакарте, вкладывать космические суммы денег для строек в Египте, Алжире, Гане, Сирии, заведомо зная, что они не принесут нам укрепления позиций в этих государствах, было абсолютно бессмысленно. Однако деньги, необходимые СССР, шли в эту прорву, а наша экономика тем временем начала давать серьезные сбои.
Необъяснимым, с точки зрения логики, был и один из первых внешнеполитических шагов Хрущева в восстановлении отношений с Тито. Конечно, надо было укреплять наши отношения с Югославией, но не первым же делом. Наш самый преданный союзник, Албания, почувствовал себя при этом глубоко оскорбленным. Первую утрату доверия к Советскому Союзу в дружественных нам странах я увидел впервые именно там в 1957 году (позже, уже в 80-х годах, таких тенденций было немало). Албания – интересная страна, там можно было уехать в самые дальние ее уголки одному и не чувствовать при этом, что ты – не в России. Все могли и с радостью общались на русском языке, у них было уделено серьезное внимание преподаванию русского. Был также специальный день солидарности, и если он совпадал с партийным собранием – оно велось на русском языке. Но у Албании были очень непростые отношения с Югославией. До Хрущева СССР занимал в этом конфликте сторону Албании. И вдруг Хрущев, посетив Югославию, простил Тито все обиды, предав, таким образом, маленькую героическую Албанию, которую никто не приглашал в переговорные процессы. И Албания от нас отшатнулась, ушла.
Восстановление отношений с Тито вызвало настороженность и целого ряда других социалистических государств. Кроме того, лидеры ведущих коммунистических партий мира – Тольятти, Торез, Ибаррури – отнеслись к этому шагу с явным неодобрением, это была первая трещина в доверии к СССР дружественных по отношению к нам стран, основа будущих расколов. Способствовал этому и резкий разрыв с Китаем. Приказом из Москвы в одночасье, без предупреждения китайских властей, были отозваны несколько тысяч специалистов, помогавших поднимать, а где-то и создавать промышленность Китайской народной республики. Конечно, набиравший силу и авторитет в коммунистическом мире Китай также допускал резкие выпады против того, что происходило в СССР после смерти Сталина: в частности, эта страна категорически не принимала решений ХХ съезда партии о необходимости борьбы с «культом личности».
Хрущев называл себя «верным ленинцем», но работы Ленина знал плохо. В этой книге уже говорилось о предупреждении Ленина по поводу Китая. Напомню, Ленин говорил, что мы, победив в Октябрьской революции и став во главе Коминтерна, не должны зазнаваться, что надо быть готовыми к тому, что через какое-то время центр коммунистического движения может переместиться в Индию или в Китай. Иного мнения были троцкисты, вспомним, что по их суждениям двигателем мировой революции могла быть только Россия.
Вообще во многих решениях Хрущева, которые с точки зрения здравой логики не поддаются объяснениям, просматривался отход к троцкизму. Ключ к разгадке его поведения дал мне в свое время преподаватель марксистской философии одного из московских вузов, с которым нас связывали дружеские отношения. Хрущев в то время только еще возвращался из Киева в Москву, появились сообщения о том, что он избран первым секретарем Московского обкома и горкома КПСС. Еще жив был Сталин, и обсуждая назначение Хрущева, мой собеседник рассказал о том, как поплатился за то, что в 20-х годах голосовал за троцкистскую резолюцию, – его исключили из партии. Но вместе с ним на том же заседании за ту же резолюцию голосовал Хрущев, и голосовал он еще так же дважды. Но его из партии никто не исключал. Объяснял это положение дел мой собеседник тем, что «память о Надежде Аллилуевой Сталин никогда не выбросит из своей души». Дело в том, что в те далекие годы, когда шли голосования за троцкистские резолюции, Хрущев учился вместе с Надеждой Аллилуевой в партийной академии, они дружили. Она не раз приглашала его в свою кремлевскую квартиру, она же и познакомила Хрущева со Сталиным. Сохранились даже воспоминания об их совместных обедах в годы жизни Аллилуевой. Доброе отношение к Хрущеву у Сталина было именно благодаря Надежде. Ее памяти, как рассказывают близко общавшиеся с ним люди, он никогда не изменял. В частности, именно так свидетельствуют рассказы приемного сына Сталин