– Боже правый, женщина, ты задаешь слишком много вопросов!
Только когда мы выезжали из леса – солнце полностью скрылось, и вставала луна, – я поняла, что этим вечером не попаду домой. Не то чтобы я хотела повернуть назад, но неожиданно забеспокоилась о маме с папой – они будут так встревожены моим отсутствием. Нужно было как-то сообщить им о себе, и я решила, что, как только встретится какой-нибудь дом в этом отдаленном месте, постучусь в дверь, сообщу хозяевам номер телефона и попрошу позвонить моим родителям и сказать, что со мной все прекрасно.
Луна зашла за облака, и мы выехали из леса, но домов перед нами не было, только темный песчаный берег. Кристаллики песка мерцали в полусвете, как электрические искры. Я изумилась. Не могла поверить, что мы оказались так далеко на востоке или западе, но в ответ на мое замечание он сказал, что это не море, а озеро. Я всмотрелась в темноту, пытаясь различить дальний берег. Утром, сказал он, утром я смогу увидеть все озеро. И правда, я видела крохотные огоньки, горящие там и тут на воде, и подумала, что это отражения огней в домах на противоположном берегу.
Вода была спокойна, словно на поверхности разлилась нефтяная пленка, приятно пахло илом и водорослями. Примерно полмили мы проехали шагом вдоль берега, пока перед нами не возникла темная ветхая громада.
– Слушай, я живу здесь вместе с другими, но сейчас там никого не должно быть.
Лошадь остановилась. Он спрыгнул на землю и помог спуститься мне. Во всем, в каждой мелочи, он вел себя со мной по-рыцарски. Поначалу я думала, что это игра с целью ко мне подладиться, но это была не игра, это было у него в крови. Он коротко улыбнулся мне и повел кобылу в небольшую конюшню, пристроенную к дому. Я последовала за ним. В конюшне он снял с лошади попону и повесил на перекладину. После чего взял скребницу.
– Позволь мне, – сказала я, забрала у него скребницу и принялась чистить лошадь.
Он внимательно наблюдал за мной:
– Умеешь обращаться с лошадьми.
– Да.
– Женщина, умеющая обращаться с лошадьми. Будь моей женой.
Я рассмеялась, но, обернувшись, увидела, что он не улыбается. Я закончила чистить лошадь и провела рукой вниз по ее ноге, легко надавив на щетку, и животное охотно показало мне копыто.
– Но она не подкована, – сказала я.
– Я не езжу по дороге, – пренебрежительно заметил он. – А те ковали, что вокруг, они как цыгане. Ладно, идем в дом.
М-да, это был тонкий намек.
В доме не было электричества.
– Оно нам даром не нужно. Оно сводит человека с ума.
Иногда я не знала, шутит он или нет.
– Может, сводит, а может, нет, – возразила я, – но по крайней мере видишь, куда идешь.
– У нас есть свет.
На кухонном столе стояла старомодная латунная масляная лампа. Он зажег фитиль и подкрутил латунное колесико, чтобы пламя стало повыше, затем зажег вторую, которую отнес в гостиную; это я так подумала, что там гостиная, но в комнате вдоль стен лежало два матраса с длинными тонкими подушками, заменявшие постели. Стены были увешаны картинами, резьбой по дереву и музыкальными инструментами – необычными музыкальными инструментами, словно собранными в разных экзотических странах. Я мгновенно подумала о Ричи, но так же мгновенно забыла о нем.
Но паутина! Даже в полутьме можно было различить паутину, протянувшуюся между некоторыми картинами и инструментами на стенах. По крайней мере, подумала я, это означает долгое отсутствие здесь женской руки.
Я огляделась в поисках телефона. Я уже придумала историю, какую расскажу маме с папой: как встретила старинную подругу, родители которой расположились в своем доме-фургоне возле моря. Я собиралась рассказать, что мы отправились туда неожиданно, под влиянием момента. Уверена, я бы соврала, не запнулась.
– Что ты ищешь?
– Ищу, где у тебя телефон.
– Телефон?
– Надо позвонить родителям. Они будут волноваться, если не позвонить.
– Тут нет телефона.
Сердце у меня упало.
– Нет телефона? Как это вообще может быть, что нет телефона?
– Прости. Мы отказались от всяких таких штучек.
– Неужели во всей деревне нет? Должен же быть хоть один телефон!
– Деревне? Никакой деревни тут нет. Послушай, это так важно?
– Конечно! Мне надо сообщить им, что со мной все хорошо.
– Тара, сколько тебе лет, дорогая?
– Пятнадцать, скоро будет шестнадцать.
Лицо его исказилось.
– Пятнадцать! Пятнадцать! Теперь я все понимаю. Да, проблема. Вот те на! – Человек, который выглядел таким бодрым и молодым в колокольчиковом лесу, теперь неожиданно показался усталым и измученным заботами. – Я не должен был привозить тебя сюда. Это моя ошибка. Был околдован.
Околдован. Не мной ли, имел он в виду? Но меня больше интересовала практическая сторона ситуации.
– А в каком-нибудь из других домов нет телефона? На той стороне озера.
– Нет. Ни в одном. Я уже говорил: мы не признаем все эти вещи.
– Но как вы передаете сообщения? То есть на расстояние.
– Письмами. Из уст в уста.
– О боже!
– Мне придется отвезти тебя обратно, да? – печально спросил он.
Я раздумывала о том, что лучше. Скакать обратно в темноте – даже если это возможно, – чтобы приехать часам к четырем утра, или переночевать здесь, а вернуться днем и расплатиться сразу за все. И в том и в другом случае мне крепко достанется, когда вернусь домой.
– Ты можешь скакать в темноте?
– Такое возможно. Почему ты спрашиваешь?
– Потому что, наверно, придется отправиться немедленно.
– Немедленно? – вскричал он. – Мы не можем отправиться немедленно. Не сможем переправиться этой ночью!
– А когда сможем?
Он вздохнул и взглянул на меня, словно только сейчас увидел меня впервые. Грустно покачал головой, затем схватил лампу и подошел с ней к шкафу. Шкаф был полон старинных книг и свитков карт, древних, как в капитанской каюте огромного парусника. Достав одну, он отнес ее к столу. Я видела, что она начерчена не на бумаге, а на красивом кремовом пергаменте. Он развернул ее и прижал один конец лампой. И, придерживая другой конец рукой, углубился в карту.
Я разглядела прекрасные рисунки от руки, изображающие фазы луны. По углам карты – изящные полутоновые наброски ангелочков, олицетворяющих четыре ветра и, надув щеки, нагоняющих бури. Загадочность карте придавали и колонки цифр, выведенных тушью. Он пробежал пальцем по цифрам.
– Вот, – сказал он. – Это ближайшая дата, когда можно будет переправиться.
– Когда это будет?
– Через шесть месяцев.
Вот так я осталась там и пробыла с ним, пока не истекли шесть месяцев. И при первой возможности вернулась. Это произошло перед Рождеством. И оказалось, что для всех вас прошло двадцать лет.
13
В восемнадцатом веке отношение к Уильяму Шекспиру изменилось и его стали воспринимать как гения-дитя, саванта – ученого идиота, частью потому, что он нарушил правила Трагедии, но также и потому, что он написал свои пьесы до установления какого-либо согласия в культуре относительно того, что доказуемая реальность безусловно говорит больше нашему опыту о мире, в котором мы живем, нежели может сказать любой миф, сказка или выдумка.
В окно столовой Эмбер увидела, как во двор въезжает отцовский потрепанный пикап.
– Папа вернулся! – крикнула она.
– Тара с ним? – поинтересовалась Женевьева.
– Нет. Погоди. Вид у него злой.
– Правда?
Женевьева бросилась в столовую и уставилась в окно. Она полдня готовила и пекла. Тара была приглашена к ним на чай. Предполагалось, что это будут семейные посиделки, на которых все смогут познакомиться с Тарой без надзора Делла и Мэри, без их комментариев и контроля за каждым словом и каждым ответом на каждое слово. Между тем выражение лица Питера читалось так же легко, как заголовок таблоида.
– Ох!
Она открыла ему дверь. Он поднял бровь и протиснулся мимо нее в прихожую.
– Видел тетю Тару? – спросила Эмбер.
– Еще бы!
Питер снял куртку. Затем сбросил ботинки и попытался вложить их в переполненную корзину для обуви, но они упали на пол. Он вздохнул, сделал еще попытку, но безуспешно.
– Мне нравится тетя Тара, – сказала Джози, – пускай даже она непонятно пахнет.
– Это хорошо, – кивнул Питер. – А пахнет она пачулевым маслом. А теперь не переберетесь ли вы все в гостиную, пока я тут поболтаю с вашей мамочкой?
– Я хочу послушать, – сопротивлялась Джози.
– Тебе это не интересно.
– Нет, интересно! – закричала та. – Интересно. Правда, Эмбер? Правда интересно?
– Живо!
Питер не очень часто говорил в таком тоне, поэтому сейчас дети поняли, что лучше бы и вправду убраться поживее. Он вошел в кухню, достал из буфета бутылку коньяка и отвинтил крышку. Налил себе умеренную дозу.
– Хочешь?
– Нет, – ответила Женевьева, закрыв за собой дверь и привалившись к ней спиной. – Где она?
– Я погнал ее обратно к маме с папой.
– Погнал?
Питер присел к кухонному столу, глотнул коньяка. Поставил стакан:
– Нет, ну ни хрена себе!
– Даже так?
– Я отвез ее к маме с папой и сказал папе, чтобы он попросил ее повторить историю, которую она рассказала мне. Затем сказал, что, если ему захочется удавить ее, с удовольствием вырою ей мелкую могилу.
– У-у-у!
– Вот те и у-у-у.
Женевьева открыла дверь, чтобы убедиться, что никто не подслушивает с другой стороны. Закрыла дверь и подсела к Питеру:
– К этому все и шло, правда?
– Не настолько же.
Женевьева не просила его объясниться. Подперев подбородок, она терпеливо ждала, когда он сам будет готов рассказать ей.
– Ее похитили фейри.
Она моргнула и уставилась на него долгим взглядом. Он кивнул.
– Значит, фейри?
– Она пару часов рассказывала мне свою историю, но в конечном счете свелось все к этому.