– Компьютер. Я могу подключить его вам. Как-нибудь на днях. Если хотите.
– Ох, это было бы замечательно! Замечательно! Тут должен был прийти человек и все сделать, но не пришел. Он хотел пятьдесят фунтов за услугу. Если ты это сделаешь, то можешь получить пятьдесят фунтов.
– Нет, – сказал Джек. – Не нужно. Сделаю за так.
Руки миссис Ларвуд вновь взлетели к лицу.
– Ох, ты так добр – ты и твой отец, оба такие добрые!
Джек посмотрел в ее подслеповатые глаза, полные благодарности, и почувствовал тошноту.
– Мне надо идти.
Джек повернулся и медленно зашагал по подъездной дорожке, держа фотографию в откинутой руке. Боясь оглянуться. Дошел до ворот, поднял тугую щеколду, открыл, потом раздался лязг, и ворота на пружине захлопнулись у него за спиной. Вздохнул с громадным облегчением – ну наконец свободен!
Но тут же услышал, как она зовет его назад.
Он обернулся и увидел, что она спешит к нему по дорожке. В руке она держала что-то завернутое в бумажную салфетку.
– Кекс. Ты забыл кекс!
– Мне пойти с тобой?
Женевьева везла Тару на второй прием к Андервуду. Они поговорили о работе Питера, о том, как он стал кузнецом после университета – или несмотря на университет; поговорили о вспышках раздражения у Джози, тяге к творчеству у Эмбер, о том, что Джек в последнее время какой-то угрюмый, и о Зоином дружке. Они обсуждали все это, а Женевьеве просто хотелось воскликнуть: «Какого черта, Тара, где ты пропадала двадцать лет?»
– Если хочешь, можешь пойти, – сказала Тара. – Там есть что-то вроде приемной, где можно подождать. Или даже посидеть у него в кабинете, пока мы с ним беседуем, я не против. Не знаю, позволит ли он.
– Но это же приватное дело, – сказала Женевьева.
– Не хочу никаких секретов. Пусть все слышат. Вы считаете, что я свихнулась, так какая разница?
– Нет, Тара, мы так не считаем…
– Ты прикидываешься добренькой. Не нужно. Я этого не хочу. Идем вместе, пошли. Я потребую, чтобы тебе разрешили посидеть.
Они вылезли из машины. Женевьева поднялась за Тарой по каменным ступенькам, думая про себя: «Не хотелось бы, чтобы мне разрешили присутствовать, благодарю покорно». Но чувствовала, ей и так не разрешат, поэтому молчала.
Тара представила Женевьеву Андервуду, который был все в той же домашней куртке и кожаных шлепанцах.
– Хочу, чтобы она присутствовала.
– Не пойдет, – возразил Андервуд.
– Я так хочу.
– Нет.
– Я настаиваю.
Андервуд прикусил губу и улыбнулся. Сложил руки на груди.
– Насколько хорошо вы знаете друг друга?
– Совсем не знаем, – ответила Тара. – Мы встретились пару дней назад. Общались друг с другом час или два. Она моя невестка, но мы едва знакомы.
– Так почему ты хочешь, чтобы она присутствовала?
– Потому что у меня ощущение, будто я знаю Женевьеву двадцать лет. Даже притом, что мы едва знакомы, я ей полностью доверяю и в любом случае рассказала бы ей обо всем, что будет здесь говориться.
Андервуд сдвинул брови и, кажется, взглянул на Женевьеву по-новому.
– Я не считаю, что это необходимо, правда, – сказала Женевьева.
– Тихо! – прикрикнул на нее Андервуд. – Я думаю.
Поглаживая подбородок, он, прищурясь, внимательно изучал ее. Женевьева ерзала под его взглядом. Тара улыбалась.
– Это не этично, не принято и не по-английски, – проговорил Андервуд. – Хорошо, садись вон в то кресло, растворись и наблюдай.
– Нет, правда, я не… – попыталась протестовать Женевьева.
– Туда, и ни звука. А теперь вперед!
18
Чрез сотни лет теперь совсем не то,
И эльфов не увидит уж никто.
Монахи-сборщики повсюду рыщут
(Их в день иной перевидаешь тыщу,
Их что пылинок в солнечных лучах).
Они кропят и крестят все сплеча:
Дома и замки, горницы и башни,
Амбары, стойла, луговины, пашни,
И лес кругом, и ручеечек малый, –
Вот оттого и фей у нас не стало,
И где они справляли хоровод,
Теперь там сборщик поутру идет
Иль, дань собрав с благочестивой черни,
Вспять возвращается порой вечерней,
Гнуся обедню под нос иль псалмы.
Теперь и женщины с приходом тьмы
Без страха ночью по дорогам ходят:
Не инкубы – монахи в рощах бродят…[24]
Случай Т. М. – один из самых интересных примеров конфабуляции[25], с которым я сталкивался за свою врачебную практику, так что я веду эти краткие записи с целью публикации после выхода в отставку. Редко бывает, чтобы конфабуляции, известные тем, что их трудно отличить от бреда и хронической лживости, не имели органической основы, хотя не исключаю, что здесь именно такой случай.
Т. М. привел ко мне ее брат, когда она возвратилась в лоно семьи после двадцатилетнего отсутствия. Я был удивлен, когда брат, этакий мачо средних лет, ввел свою сестру, хрупкую тридцатишестилетнюю женщину, которая выглядела патологически молодо для своего возраста. На первый взгляд ее можно было принять за юную девушку, максимум двадцати с небольшим лет. Я научен не делать поспешных заключений, но тут же заподозрил гормональное нарушение, или нервно-психическую анорексию, или то и другое вместе.
Т. М. появилась в темных очках, которые снимала всегда с неохотой, объясняя это чрезвычайной чувствительностью к свету. Я спросил, обращалась ли она к офтальмологу, и она ответила отрицательно. В ее истории болезни не было упоминания о проблемах со зрением, и офтальмолог, к которому я ее направил, не отметил никаких аномалий. Мнимая сверхчувствительность к свету была частью ее продуманной конфабуляции.
Показательно, что, когда я предложил ей выбрать кресло в моем кабинете, она предпочла сесть возле окна.
Внешне уверенная, она поддерживает устойчивый зрительный контакт и выглядит нормальной: ни суетливых движений, ни подергиваний, ни тика и очень мало физических признаков беспокойства, помимо того что она изредка наматывает волосы на палец. Рассказывает свою историю с тревожащей искренностью. Движение глаз вверх налево свидетельствует о том, что она вспоминает, а не придумывает по ходу рассказа, но она могла рассказывать свою историю много раз, а потому «вспоминать», что придумала прежде.
Т. М., похоже, страдает глубокой амнезией, охватывающей двадцать лет, притом ни ретроградной, ни антероградной в том смысле, что она прекрасно – можно сказать, невероятно четко – помнит все события, происходившие до ее исчезновения, и те, что произошли после возвращения. Однако относительно этих двадцати лет у нее полный провал памяти. Это заставляет меня подозревать, что причина ее амнезии – травма, перенесенная двадцать лет назад, и, возможно, но не непременно, вторая травма, перенесенная недавно.
У меня нет сомнения, что пациентка верит в правдивость своего рассказа, и ее случай соответствует формулировке Берлина[26]: «ложное воспоминание при ясном сознании». Берлин определяет два типа вымысла: провоцируемый и спонтанный. Провоцируемый вымысел генерируется в ответ на наводящие вопросы, сочетая фрагментарные, мимолетные фантазии с реальными воспоминаниями. При спонтанном вымысле история излагается последовательно, хотя часто причудливо и с неистовой убежденностью в ее правдивости. Т. М. безусловно принадлежит ко второму типу.
Современные исследования природы памяти изменили наше представление о предмете. Прежде человеческий мозг сравнивали с компьютером, хранящим в себе файлы, которые можно накапливать, а иногда терять. Теперь мы знаем, что память реконструктивна и что мы восстанавливаем воспоминания всякий раз, когда обращаемся к ним, – восстанавливаем более или менее в соответствии с нашими ценностями и опытом, которые, разумеется, могут измениться с той поры, когда мы запомнили события. Но этой перестройке сопутствует контроль реконструктивности, по-видимому удерживающий нас от чересчур причудливой реконструкции каждого воспоминания.
Больной же лишен подобного контроля.
Самой распространенной причиной отсутствия этого контроля является разрыв крохотного кровеносного сосуда в мозгу, что на время прерывает доступ насыщенной кислородом крови к участкам мозга, отвечающим за память.
Внимание! Хорошо бы иметь в виду, что здоровым людям тоже свойственно фантазировать.
Я договорился, чтобы пациентку позже обследовали на томографе на предмет признаков травмы или артериального нарушения в мозгу. Тем временем важно уверить семью Мартин – естественно, настроенную скептически – в том, что Т. М. не пытается преднамеренно ввести их в заблуждение. Убежден, она верит в каждое слово своего рассказа.
Невероятно интересно, что конфабуляция не предполагает явной угрозы целостности ее восприятия текущей реальности. Завершение ее истории было вписано в конфабуляцию. Ясно, что ее рассказ был сочинен, дабы придать смысл некоему поразительному пережитому опыту, но в данный момент у нас нет ключа к разгадке того, каков был этот опыт. До тех пор пока мы не сможем локализовать органическую основу амнезии и конфабуляции, будем продолжать психологическое исследование, поддерживая нашего конфабулятора в ее трудном положении.
Хирштейн[27] сказал, что «конфабуляция – это проблема знания». Иначе говоря, если знание о чем-то отсутствует, разум выдумывает историю, чтобы заполнить пробел. Наше сознание скорее интерпретирует реальность, чем следует за ней. Таким образом, рассмотрев историю, можно обнаружить причину пробела.
19
Английское слово «fairy» («фейри») пришло к нам через старофранцузское «faerie», происходящее от латинского «fata», что означает «фатум» или «судьба».