Андервуд подошел к двери и рывком распахнул ее. Посмотрел на лестничную площадку, в конец коридора. Затем, бросив Тару в кабинете, закрыл дверь и поспешил вниз по лестнице.
Его пожилая секретарша была занята полировкой своего стола. Согнувшись чуть ли не вдвое, со спреем в руке, она старательно орудовала тряпкой.
– Миссис Харгривс, вы не видели человека, который только что вышел?
Та взглянула на него:
– Нет, мистер Андервуд.
– А кто-нибудь входил?
– Нет. Я бы вам доложила. Как вы знаете.
– А выходил? И никого не видели, кто бы выходил?
– Я все время держу дверь на запоре, мистер Андервуд. Что вы тоже прекрасно знаете.
– В самом деле, миссис Харгривс. В самом деле.
– Что-нибудь случилось, мистер Андервуд?
Он погладил подбородок и, не ответив, резко развернулся и поспешил наверх в свой кабинет. Когда он вошел, Тара все так же сидела на своем месте у окна. Хотя успела поднять песочные часы и сейчас крепко держала, вызывающе зажав их между бедрами.
Андервуд встал над ней, уперев руки в боки и тяжело дыша. Она спокойно встретила его взгляд. Он достал сигареты, прикурил и глубоко затянулся, внимательно разглядывая ее.
– Вы применили ко мне контргипноз, – наконец проговорил он.
– Что за глупость, мистер Андервуд.
– Я знаю, вы это сделали.
Тара встала:
– Мне пора идти.
Она с тихим стуком поставила песочные часы на стол и, повернувшись к психиатру, протянула руку, чтобы попрощаться. Андервуд взглянул на ее руку так, словно в ней могла быть гадюка, бритва или какая-нибудь ведьминская штучка. Наконец вынул сигарету изо рта, загасил ее в пепельнице и пожал девушке руку, с осторожностью глядя на нее.
– Не так-то это просто, да?
Андервуд, не отпуская ее руку, сказал:
– Я бы хотел провести еще несколько сеансов. Бесплатно.
Тара покачала головой:
– У меня нет на это времени. Но спасибо за предложение.
Он отпустил ее руку. Она все-таки изменилась. Когда ему представили ее в первый раз, он подумал, что перед ним ребенок. Но теперь он видел зрелую женщину, мудрую той мудростью, о которой он мог только догадываться.
– Между прочим, мистер Андервуд. Насчет гистрионного расстройства личности. Им в такой же мере не нравится, что их называют фейри, как мне не нравится, что меня называют гистрионом, актеркой. Или еще как в том же роде. Кстати, – сказала Тара, – вам привет от миссис Ларвуд.
Андервуд покачал головой. Это имя ничего ему не говорило.
– Да ладно, не берите в голову. Прощайте.
– Прощайте, Тара.
Он смотрел, как она идет по кабинету, выскальзывает в дверь. Потом, закурив новую сигарету, стоял столбом, пока не докурил ее до фильтра. Раздавив окурок в пепельнице, поднял песочные часы и посмотрел на страницы своих записок. Еще раз внимательно оглядел помещение, будто продолжая сомневаться, не прячется ли кто за креслом, занавесями, под его столом.
Поставил часы обратно на стол и вернулся вниз к миссис Харгривс.
– Я так понимаю, что у мисс Мартин это был последний сеанс? – спросила та.
– Совершенно верно, миссис Харгривс. Скажите, была ли у нас когда-нибудь пациентка по имени миссис Ларвуд?
– Если только совсем давно, но, думаю, была. Да.
– Не могли бы вы поискать в архиве папку с ее историей болезни?
– Могу поискать. На сегодня мы закончили, мистер Андервуд?
Андервуд вздохнул:
– Знаете, что я вам скажу? Я, пожалуй, готов закончить вообще навсегда. Сегодня я буквальным образом заснул перед своей пациенткой.
– Что ж, – сказала миссис Харгривс, – если закончите, это будет вовремя. Посмотрим, смогу ли я найти для вас ту папку.
42
От колокольни, от белых домов,
От этих скудных лугов и пашен
Я к фейри ушла, к народу холмов,
Я не вернусь в селение наше.
Может, девочка взойдет на крыльцо,
К тебе постучится, матушка, в дверь,
Платьице как у меня, кудри, лицо,
Но это буду не я, ты ей не верь.
Женевьева приготовила для семьи ланч: нежгучий чили с салатом и огромный каравай теплого, только что из духовки, хлеба. Джози помогала накрывать на стол и уронила нож на кафельный пол.
– Ой! – расстроилась Джози.
– Ничего страшного – говорят, это к гостю.
Джози стало любопытно:
– Кто говорит?
– Просто так говорится. Если уронишь нож, то придет мужчина, если вилку – женщина.
– Кто говорит?
– Люди.
– Какие люди?
– Многие.
– Это правда?
Женевьева выпятила нижнюю губу:
– Поторапливайся, копуша. Заканчивай накрывать на стол.
В кухню вошел Джек:
– Умираю с голода.
Отломил большой кусок от каравая.
– Прекрати! – закричала Джози. – Мы ждем гостя.
– Какого еще гостя? – спросил Джек у матери.
– Ты вымоешь наконец руки? Сколько раз я должна тебе повторять? Мой руки перед едой.
– Я помыл.
– Врешь! Небось выпускал кишки крысам. – (Джек только собрался возразить, как раздался звонок в дверь.) – Господи, кого там черт принес?
– Это гость! – закричала Джози.
– Какой гость? – заинтересовался Джек.
– Не давай ей открывать дверь, – сказала Женевьева Джеку.
– Почему?
– Пойди и открой сам! – заорала Женевьева.
Слишком часто это бывал коммивояжер в костюме, или уличный торговец в балахоне с капюшоном, или «свидетели Иеговы» в черном серже. Она закончила раскладывать столовые приборы, вполуха прислушиваясь к голосам у двери. Через мгновение подняла голову и увидела на пороге кухни Ричи, в футболке и джинсах.
– Ричи! Мы как раз садимся есть, – обрадовалась она, с размаху ставя на стол кастрюлю с чили. – Будешь с нами?
Ричи ничего не ответил. Женевьева снова посмотрела на него. Тот выглядел больным: его трясло, лицо было серое, глаза покраснели, в сузившихся крохотных, как пульки, зрачках чернело смятение.
– Что с тобой, Ричи?
Он помотал головой.
Джози влетела в кухню, протиснулась к нему и взяла его за руку.
– А мы знали, что ты придешь, – сказала она.
Питер был в мастерской, раскладывал подковы и гвозди по размерам. Флуоресцентная лампа у него над головой мигала, готовясь погаснуть, поскольку стартер сел. Всякий раз, как он убеждался, что жизнь проигрывает сражение энтропии, что лампы, подковы и гвозди нарушают строгий порядок, стоит лишь отвернуться, он также убеждался, что юмор и незлобивость – единственное спасение в таких случаях. Очевидно, что на все случаи жизни юмора и хорошего настроения ему не хватало.
В дверях появилась Женевьева:
– Тебе лучше зайти в дом.
– Что у вас там на этот раз?
– Это не дети. Это Ричи.
Он, щурясь, посмотрел на нее в ореоле от лампы, то гаснущей, то освещающей его лицо:
– Что с ним?
– Он сейчас у нас. Лучше тебе зайти.
Женевьева повернулась и пошла в дом, Питер последовал за ней со стальной подковой в руке.
Увидев бледного Ричи, который сидел у кухонного стола и весь дрожал, Питер закрыл дверь.
– Она ушла, – проговорил Ричи, не поднимая глаз.
– Что? – переспросил Питер.
– Она ушла.
– Кто ушел?
– Тара. Кто еще, ты думаешь? Ушла только что.
– Что значит «только что ушла»?
– То, что я сказал.
– Куда ушла?
– Понятия не имею.
– Ч-черт!
– Папочка ругается, – отметила Джози.
Женевьева повернулась к ней и вывела в гостиную. Джози все время протестовала. Она хотела остаться с гостем, ведь это она уронила нож, значит это ее гость. Их голоса звучали все громче. Затем дверь в гостиную с грохотом захлопнулась, и Женевьева скользнула обратно в кухню, тихая как тень.
Питер сел рядом с Ричи:
– Она что-нибудь сказала?
– Нет. Оставила записку.
Ричи сунул руку в задний карман джинсов и вытащил клочок бумаги. Бросил его на стол перед Питером. Тот внимательно прочитал и положил записку на стол. Женевьева схватила ее, быстро пробежала глазами и тоже положила на стол.
– Не верится мне в это, – сказал Питер.
– Хочешь чаю? – предложила Женевьева.
– Тебе что, сказали, что чай от всего помогает? – спросил Ричи.
– Черт, налей ему бренди! – сказал Питер.
– Черт, ты налей ему бренди! – ответила Жен.
– Не нужен мне ваш чертов бренди. Мне нужна Тара. Все, что мне нужно, – это Тара. Тара, Тара, Тара.
– Она забрала свои вещи? – поинтересовалась Женевьева.
– У нее мало чего было. Но то, что было, исчезло.
Питер снова взял записку и стал внимательно изучать, словно за это время на ней волшебным образом могло появиться более ясное сообщение. Увы, ничего нового, только прежнее:
«Ричи, я спасаю тебя. Спасаю от себя самой. Тара».
Питер положил записку и придавил подковой, словно чтобы ее не унесло ветром. Достал телефон и позвонил родителям. Поговорил с Мэри и быстро установил, что Тара побывала у них – навестить и попрощаться. Быстро закруглил разговор, повесил трубку и сообщил остальным, что Тару увезло такси.
– Значит, на сей раз не хренова белая лошадь, – заключил Ричи.
– Видимо, нет.
– Ну зачем ей приспичило к нам возвращаться? – протестовал Ричи. – Жил я себе не тужил… – Питер и Женевьева промолчали. Тогда Ричи сказал тихо: – Нет, тужил.
– Дай хоть по крайней мере покормлю тебя, – предложила Женевьева, материнский инстинкт не давал ей успокоиться. – Должна сказать, ты ужасно выглядишь.
– Я не голоден, Жен. Мне никакая еда в горло не лезет. Честно.
Тогда Женевьева вспомнила, что Ричи сегодня нужно в больницу:
– Разве не на сегодня тебе назначили очередную томографию? Перед биопсией? По-моему, сегодня?
– К черту все это.
– Исключено, – сказала Женевьева. – Тара Тарой, а ты сейчас едешь в больницу, пока я тебя сама туда не потащила. Питер отвезет тебя.