Я должна согласовать этот вопрос со своей секретаршей, сказала Джордж, а то у меня много дел. И считаю своим долгом напомнить, что сейчас запрещено забирать детей из школы за исключением каникул.
Как твое горло? спросила мать.
Очень-очень болит, сказала Джордж. Должно быть, инфекция. А куда мы поедем?
Это где-то в Италии, сказала мать. Генри, а твое горло как?
Мое горло очень хорошо, спасибо, что спросила, сказал Генри.
Генри, да ведь у тебя горло страшно болит, сказала Джордж.
Правда? отозвался Генри.
Иначе в Италию не поедешь, сказала Джордж.
А она полезна для горла? спросил Генри.
И теперь, в палаццо, когда Джордж смеха ради спрашивает, в чем смысл искусства, Генри, будто и в самом деле воспринимает ее слова серьезно, отвечает:
Оно красивенькое!
Генри, наверно, вырастет геем. Хотя зала эта и в самом деле симпатичная. По крайней мере, в том конце есть на что посмотреть, а может, там просто светлее, чем в других местах. Мать через всю залу идет туда. Ощущение такое, будто мать — что? Молния ударила? Она и сама блестит, сияет с тех самых пор, как они приземлились в этой стране, открылась дверь самолета и в них влетел теплый воздух. А когда они вошли сюда, то она еще ярче засияла.
Хотя когда другие люди не понимают твоих шуток, от этого становится не по себе и досадно, но Джордж с этим справляется. Она снова становится собой.
Ты про это место говорила в машине? спрашивает она. Моральная дилемма — это здесь?
Мать молчит.
Она смотрит.
Джордж тоже смотрит.
В зале тепло и темно. Нет, не темно — светло. Нет — и темно, и светло одновременно. Это большая бальная зала, в которой все стены — одна сплошная подсвеченная картина.
Больше ничего в этой зале нет, только низенькие скамеечки, чтобы сидеть и смотреть на стены, а в углу пожилая женщина (смотрительница?) на складном стуле. А за пределами этого — только картина. Ее невозможно окинуть одним взглядом. Она занимает ползала. Вторая половина — вылинявшая, тусклая картина, или даже не картина. Но что точно есть в зале — так это жизнь, которая до того кипит, что похожа на настоящую, по крайней мере, та часть, что в дальнем углу. И люди на широкой синей полосе, которая тянется по стенам примерно посередине, через всю картину, деля ее на верх и низ, они, эти люди, летают или просто ходят по воздуху, особенно в более яркой части.
Это похоже на гигантский комикс. Но кроме того, это — искусство.
Там есть утки. И мужчина, который сжимает пальцы на шее одной из них. Вид у утки сильно удивленный, будто она вот-вот скажет: какого х…! Над утиной головой абсолютно непринужденно сидит другая птица. Сидит она рядом с мужчиной и смотрит, как тот душит утку, будто ей это действительно ужасно интересно.
Но это — всего лишь одна деталь. И подобные детали здесь повсюду. Вот пес, плещущийся в воде. Джордж разглядывает его половые органы. Собственно, размеры тестикул у всех созданий мужского пола на картине нешуточные, за исключением одного животного, у которого этого как раз следовало бы ожидать, — быка. У него их, кажется, вообще нет.
А вот обезьяна, обнимающая ногу мальчика, который надменно и пренебрежительно поглядывает на нее. А там — маленький ребенок, в шапочке, в желтой одежке, то ли что-то ест, то ли читает. Старушка с бумажкой в руке внимательно смотрит на ребенка. А вон единороги везут колесницу, в ней целуются влюбленные, а там люди с музыкальными инструментами, а здесь — люди работают в саду и в поле. Тут и херувимы, и гирлянды, толпы народа, женщины работают на чем-то вроде ткацкого станка, а внизу — глаза, смотрят из-под темной арки, но люди вокруг беседуют, делают свои дела и не замечают взгляда этих глаз. Здесь собаки и кони, солдаты и горожане, птицы и цветы, реки с берегами, а на воде пузыри и лебеди, которые, похоже, смеются. А еще — толпа младенцев. Вид у них ужасно высокомерный. Есть кролики или зайцы. Нет — и те, и другие.
Здания на картине иногда красивые, а иногда разбитые, валяются камни от развороченной мостовой, кирпичи, разрушенные арки на фоне красивой архитектуры и растительности, которая всюду прорастает сквозь руины.
Но невозможно не возвращаться все время взглядом к синей полосе, которая, подобно фризу, идет над залом, разделяя верхнюю и нижнюю части картины, где люди и животные, кажется, свободно летают. Синева все время притягивает взгляд. Она дает передохнуть от событий, что свершаются вверху и внизу. В этой синеве женщина в чудесном красном платье просто так сидит в воздухе над нахальной козой или овцой. Есть там и человек в белых лохмотьях. Именно он был на репродукции, которую мать увидела дома. По одну сторону от него — женщина, висящая в воздухе над козой, а по другую — молодой человек или молодая женщина, и то и другое вполне вероятно, в красивом и богатом наряде. В его руках — стрела или палочка и золотой обруч, и вид у него такой, словно все, происходящее вокруг, — всего лишь милая забава.
Он или она? спрашивает Джордж у матери, которая стоит перед этими изображениями.
Не знаю, отвечает мать.
Она улыбается, указывает на мужчину в лохмотьях, затем на женщину, что сидит в воздухе, а потом на игриво-легкомысленную фигуру в богатом одеянии.
И то и другое одновременно, говорит она. Какие все красивые — с овцой включительно. А вот погляди сюда.
Она указывает на верхний уровень. Туда трудно смотреть долго, потому что он очень высоко, и там три колесницы, которые везут странных существ, а вокруг много людей, птиц, кроликов, цветов и далеких пейзажей.
Прибывают боги, говорит мать.
Это боги? спрашивает Джордж.
А никто и не замечает, говорит мать. Вот посмотри на всех этих людей вокруг. Как будто боги для них — чепуха, подумаешь — боги. Они прибывают, а никто и глазом не моргнет.
Джордж разворачивается на пятках и смотрит на другую стену. Вдоль длинной стены залы — еще одна картина. Задумана она так же, как и та, что на дальней стене. Общая композиция та же. Да только она не такая красивая, не такая интересная и не так притягивает взгляд — или, может, ее не так хорошо отреставрировали.
Джордж внимательнее всматривается в картину-стену.
Фигуры здесь не такие красивые. Есть там и животные — например, здоровенный омар, но ничего нет рядом для сравнения, скажем, с конем на той же стене, который смотрит тебе прямо в глаза, и этот взгляд говорит: не очень-то мне нравится возить на спине человека. Там тоже есть люди и цветы, есть и люди, увитые цветами, но они не такие привлекательные или более гротескные, чем те, что изображены на стене в глубине залы, где кони веселее и упитаннее, а небеса синее.
Они же имели в виду времена года, правда?
Джордж возвращается к красивой стене.
Все здесь наслаивается одно на другое. Все происходит прямо сейчас и в то же время продолжается, по отдельности — и вместе, на плоскости стены и под изображением, и еще глубже, — словно открывается какая-то далекая перспектива на много миль. Кроме того, есть отдельные детали вроде того мужчины с уткой. Внизу все тоже происходит по своим правилам. Картина позволяет тебе видеть одновременно и передний план, и общую панораму. Смотришь на того дядьку с уткой — и видишь, насколько обыденна и почти смешна жестокость. Среди всяких прочих событий есть и она. Просто удивительно показано, насколько жестокость — обычная вещь.
А вверху, похоже, нет ни охоты, ни жестокости — только внизу.
Рога у единорогов — как стеклянные, светятся изнутри.
Одежду на всех людях как будто шевелит легкий ветерок.
Джордж бросает взгляд на мать — до чего же она на фоне этой синевы молодая и сияющая.
Что это за место? спрашивает Джордж.
Мать качает головой.
Палаццо, говорит она.
Потом произносит какое-то слово, которое Джордж не улавливает.
Никогда ничего подобного не видела, говорит мать. Этот дворец такой теплый, почти добрый, дружелюбный. Дружелюбное произведение искусства. Никогда в жизни ни о чем таком даже не думала. И посмотри. Он же ничуть не сентиментальный. Он благородный и одновременно скептичный. А вслед за едкой насмешкой — снова добрый и благородный.
Она поворачивается к Джордж.
Немножко похоже на тебя, говорит она.
А потом ничего не говорит. Просто смотрит.
Здесь абсолютно тихо, слышен только голос смотрительницы, которой очень понравился Генри, и она начала водить его от картины к картине и называть ему те вещи, на которые он показывает.
Cavallo, произносит женщина.
Лошадка, говорит Генри.
Si! Откликается женщина. Bene. Unicorni. Cielo. Stelle. Terra. Dei e dee e lo zodiaco. Minerva. Venere. Apollo. Minerva, Marzo, Ariete. Venere, Aprile, Toro. Apollo, Maggio, Gemelli. Duca Borso di Ferrara. Dondo la giustizia. Dondo un regalo. Il palio. Un cagnolino.[25]
Она замечает: и Джордж, и ее мать тоже слушают ее. Она показывает на пустые и выцветшие стены.
Secco, говорит она.
Затем на стены, на которых роспись.
Fresco, говорит она.
Потом указывает на самую яркую часть стены:
Mando о andato a Venezia per ottenere il meglio azzurro.[26]
По-моему, она говорит, что эта синяя краска — из Венеции, говорит мать.
Мать Джордж идет, чтобы поговорить со смотрительницей. Говорит по-английски. Та отвечает на итальянском, которого мать не знает. Так они и беседуют, улыбаясь друг другу.
Что она сказала? спрашивает Джордж, когда они выходят за занавес, отделяющий залу от ступеней, ведущих вниз.
Понятия не имею, говорит мать. Но так приятно было пообщаться.
Потом они сидят за столиком под открытым небом — ресторан расположен в саду этого же дворца. С дерева на голову, на стол сыплются желтые цветы, они хорошо пахнут. Джордж замечает широкую трещину в стене дворца под самой крышей.
Наверно, землетрясение, говорит мать. Совсем недавно. Год назад. Думаю, нам повезло, что мы это увидели. Кажется, палаццо только что открыли для посетителей.