ПРЕИМУЩЕСТВО ПОЭТА
Д.Д. Ну что ж, мы могли бы двинуться дальше. Какие-то исходные установки ты уже получил, теперь тебе предстоит действовать самому. Если хочешь, можем как-нибудь продолжить разговор, но сейчас ты должен сосредоточиться на том, что мы уже обсудили.
Ю.Л. Вы еще не сказали об одной вещи, которая очень мне интересна. Почему поэтические способности помогают понять иудаизм? Ведь вы именно это имели в виду, когда рассуждали о частностях, противопоставляя их общему?
Д.Д. Не только это. Я отвечу на твой вопрос, но сначала мне хотелось бы, чтобы ты сам рассказал мне о ремесле поэта. Признаюсь, в юности я тоже писал стихи. Да и до сих пор… признаться, пишу. Но я всего лишь любитель. А ты, я вижу, профессионал — твой отец показал мне несколько твоих публикаций в толстых журналах, в еженедельниках. Вот и скажи мне: на что это похоже, писать стихи? Ты пишешь стихотворение мгновенно или постепенно, сочиняя строку за строкой? И существует ли такая вещь, как вдохновение?
Ю.Л. Многие спрашивают об этом, и каждый писатель дает свой ответ. Для меня труд поэта состоит в том, чтобы предаться поэзии. Я говорю себе: «Я запасаюсь временем, своим лучшим временем, чтобы быть готовым».
Д.Д. Готовым к чему?
Ю.Л. В какой-то день садишься, чтобы писать, и ничего не идет в голову. Полная пустота. А иногда вдруг на тебя нахлынет неизвестно откуда… Я не утверждаю, что это то самое вдохновение, о котором вы говорили, — может, дело в витаминах или в полнолунии. Но факт остается фактом — что-то на меня находит. И никогда не знаешь заранее, когда это случится, поэтому просто надо быть готовым.
Д.Д. Скажи мне, а как ты принимаешь решение, о чем писать?
Ю.Л. Опять же у каждого это по-своему. Я крайне редко говорю себе: «Давай-ка напишу о том-то и том-то». Обычно я начинаю с какой-то фразы или образа и смотрю, куда слова меня ведут. Конечно, в результате я всегда пишу о том, что меня волнует или что со мной произошло, но изначально не ставлю перед собой такой цели. На самом деле я, наверное, несколько старомоден — некоторые поэты в России пишут заранее спланированные стихи, даже манипулируют читателем, я же по старинке все еще считаю, что настоящая поэзия не рождается из сознательных установок поэта, его концепций. Поэт разве что создает условия. Как раз это, мне кажется, делает поэзию такой трудной и в своем роде такой духовной. Ведь в конце концов стихи ни из чего не сделаны, ни из какого материала — только из привычных, знакомых каждому слов. О чем ни шла бы речь в стихотворении, слова сами борются за свое существование, преодолевая великую немоту и нетронутую белизну листа. Мне все это видится настоящей стихией: поэт пытается извлечь нечто из немоты и придать этому «нечто» форму, потому что в любой момент немота грозит остаться непроницаемой и неподдающейся. Что особенно трудно — от поэта требуется больше, чем просто подобрать звучные рифмы. Конечно, мы ценим в поэзии то, что она максимально использует возможности языка, что она красива, — но это только половина дела. Другая половина, которая нередко вступает в конфликт с первой, заключается в стремлении быть истинной, коснуться самого важного, сказать правду, а не просто продемонстрировать нечто впечатляющее, умное, музыкальное. Иногда правда не так умна и элегантна, как ее может представить поэт. Порой правда звучит не слишком поэтично. Поэт всегда погружен в эту борьбу; он не обладает никаким оружием, за исключением своей искренности, стремления в нужный момент оказаться на месте и попытаться что-то извлечь, употребляя слова, которые произносят все, но при этом пытаясь сотворить что-то доброе и истинное.
Д.Д. Ты очень хорошо все сформулировал. Но разве твой собственный ответ не подсказывает тебе, зачем я задал этот вопрос?
Ю.Л. Возможно…
Д.Д. Видишь ли, между твоим ответом и тем, что я пытался тебе сказать, много общего. Конечно, поэзия — вещь особая. И все же борьба без оружия, о которой ты говоришь, знакома каждому настоящему еврею. Потому что в конечном счете человек, который предстает перед Б-гом, оказывается именно в таком положении: все лишнее отбрасывается прочь, остается лишь его крошечное «я» — здесь, на земле, в поисках Б-га — в данном конкретном состоянии, в данный конкретный момент времени.
Ю.Л. Я понимаю, что вы хотите сказать.
Д.Д. Да, но ты говоришь это без энтузиазма.
Ю.Л. Я надеялся, что все будет как-то по-другому. Я не хочу того же самого.
Д.Д. А это и есть совсем по-другому — не так, как ты себе представляешь. Сравнение с поэзией вполне уместно, но вводит в заблуждение. Потому что в конце концов весь иудаизм состоит в служении Б-гу — а это бесконечно далеко от сочинения стихов. Здесь и там одинаковы только стартовые позиции, ничего более, — хотя и это кое-что значит. Что касается всего остального, то иудаизм должен строиться спокойно и честно, когда исключается все наносное, когда ты безоружен. И преимущество поэта в том, что такое состояние он уже испытывал.
Часть третья
КНИГИ
Несколько месяцев спустя…
Ю.Л. Давид Романыч, я попытался сделать все то, что вы мне посоветовали. И на курс «Введение в иудаизм» в МЕОЦе записался, и на пару служб в синагогу сходил… Но все идет как-то не слишком удачно.
Д.Д. А что такое?
Ю.Л. Это не то, чего я ожидал, и не совсем то, о чем вы говорили.
Д.Д. Не совсем то?..
Ю.Л. Ну да. У меня такое чувство, что все ходят вокруг да около, не затрагивая самой сути. Мне показалось, в прошлый раз мы настроились на одну волну, говорили об одной общей цели. Правда, насчет синагоги вы меня предупредили, поэтому многого от нее я не ожидал. Но вот и «Введение в иудаизм» рассказывает о разных праздниках, о еврейской истории, о еврейских книгах— Торе, Мишне, Талмуде, мидрашах…
Д.Д. Так что же в этом плохого?
Ю.Л. Да ничего плохого. Просто мне кажется, что все это не столь существенно… Хочется сказать себе: ну признайся, наконец, ведь все это не о том… Я не против изучения фактов, имен и названий, в любом случае я это делаю. Но мне кажется, по сути, это не имеет отношения к тому, о чем мы говорили.
Д.Д. Юра, но ведь ты только начинаешь. Ты что-нибудь довел до конца? Я же говорил тебе: иудаизм — это целый мир и ты только начинаешь в него вглядываться. Я помню, о чем мы с тобой беседовали, но это всего лишь начало. Ты должен основательно изучить каждый аспект иудаизма — повторяю, каждый. Я объяснял тебе: с учетом ситуации в России нужно использовать любую помощь, откуда бы она ни шла — от синагоги, от книг, от чего угодно. Ты учился быть русским больше двадцати лет и только сейчас начинаешь учиться быть евреем. Это не так легко.
Ю.Л. Да, но я не вижу особого смысла в этих занятиях. Еще можно понять, какова польза от изучения иврита: чтобы запомнить наизусть молитвы, — но все остальное — кто кого комментировал, когда что было написано — я не понимаю, это-то зачем?
Д.Д. Просто ты ничего еще не знаешь. И любому человеку в этом неприятно признаваться, особенно человеку в твоем положении. Ты хочешь сосредоточиться на том, что считаешь важным, а остальное все отбросить. Так не получится. Или вернее, получится по-русски, когда иудаизм превратится у тебя во что-то вроде хобби, как у многих наших сограждан, — выучить пару песен, походить на курс еврейской мистики… Повторяю, иудаизм — не хобби, а жизненный путь. И путь этот состоит из деталей: все рождается из благословенных деталей. Так что нужно начать сначала, а затем учиться, учиться и учиться — впитывать все, что можно. Не важно, в каком порядке учить, — ты в любом случае снова и снова будешь возвращаться к одним и тем же вещам, только в новом контексте, пока действительно не узнаешь их. Понятно?
Ю.Л. Да, но не могу сказать, что все это меня вдохновляет… Вы хотите сказать, что через 20 лет я наконец обрету те знания, которые мог бы иметь уже сейчас?
Д.Д. Я этого не говорил. Насколько быстро ты будешь учиться, зависит только от тебя. Но не надо себя жалеть. Если ты будешь работать напряженно, то через полгода-год основательно продвинешься. Главное, чтобы ты не поддавался лени, не боялся трудиться много и напряженно. Потому что быть евреем — это не хобби, припасенное на выходные дни или на часок-другой вечернего отдыха. Понимаешь?
Ю.Л. Да, понимаю.
Д.Д. Юра, мы можем остановиться прямо сейчас.
Ю.Л. Нет.
Д.Д. Хорошо. Тогда давай посмотрим, чему ты уже научился. Тебе рассказывали о книгах?
Ю.Л. Да, с книгами как таковыми нет проблем. Но не совсем понятно, какая связь между ними — Торой, Мишной и так далее. Ведь они находятся в определенной иерархии?
Д.Д. В каком-то смысле да. Все довольно просто. У нас прежде всего есть Тора — пять первых книг Библии, которые по-русски называются Бытие, Исход, Левит, Числа и Второзаконие. На иврите их называют по первому слову или ключевому слову первого предложения в книге: Брейшит, Шмот, Ваикра, Бемидбар, Дварим (в ашкеназской традиции они звучат как Брейшис, Шмойс, Ваикро, Бемидбар, Дворим). Иногда эти книги называют Пятикнижием Моше — потому что они восходят к Моше и последние четыре книги повествуют о его жизни. (Первая, Брейшис, рассказывает о древнейшей истории нашего народа, когда еще не родился праотец Авраам, потом об Аврааме, его сыне Исааке и внуке Яакове, о двенадцати сыновьях Яакова, которые основали двенадцать колен Израиля.) К этим пяти книгам добавляются остальные книги Библии. Часть из них (Иеошуа, Шойфтим, Шмуэл и Млохим) — исторические. В них рассказывается о событиях после смерти Моше — заселении земли Израиля, возвышении Давида и основании царской династии, о царстве, которое он воздвиг, о том, как со временем оно раскололось на два царства, и так далее — вплоть до VI века до новой эры, когда вавилоняне захватили Иерусалим, разрушили Храм и отправили евреев в изгнание в Вавилон. Дальнейшая история описана в Книгах Эзры и Нехемии: через семьдесят лет после поражения вавилонян евреи вернулись на свою землю и отстроили Храм. Есть также книги пророков — среди них Ишаяу, Ирмияу, Ошеа, Амос. Наконец, есть Книги псалмов Давида, притч Шломо, Книга Иова и еще несколько. Все эти книги с величайшей заботой сохранились с древнейших времен; их почитали за священные.