И добавлю: такое хитроумие — главная отличительная черта мидраша, особенно в том, что касается Агады. Пример тому — рассказ о бунте Кораха. Такие комментарии преподают даже школьникам, только начинающим изучать Тору. Но все же в основе своей мидраши требуют зрелости ума и чувств; многие из них проникнуты атмосферой древних «батей-мидраш», «домов учения», где над ними размышляли ученые, посвятившие всю жизнь Торе и ее премудростям. Неудивительно, что задаваемые ими вопросы, да и ответы на них, нередко отличаются особой изощренностью, таинственностью и порой весьма остроумны — более всего это касается нарративов Танаха. Надеюсь, Агада заставит тебя это почувствовать, особенно удивительное соединение в ней искренности с иронией, которая кажется мне очень еврейской по духу.
Ю.Л. Вы хотите сказать, что Агада прежде всего выявляет связь между разными частями текста?
Д.Д. Нет, все сложнее. Мидраш пытается ответить на самые разные вопросы, связанные с текстом, и предлагает различные пути решения. Иногда мидрашист вводит детали или целые эпизоды, «пропущенные» в самой Библии. Фактически таков эпизод и с Корахом: в библейском тексте сказано, что у Кораха большая группа приверженцев, но не упомянуто о том, где он набрал их и как уговорил присоединиться к бунту. И наша традиция, которую сохранили мудрецы, восполняет этот пробел. Согласно мидрашу, Корах задавал такие вопросы Моше, чтобы представить его деспотичным человеком, диктатором.
Первый вопрос Кораха, как утверждает традиция, касался закона о цицит. Возможно, ты уже знаешь: Тора требует, чтобы на углах всякого четырехугольного предмета одежды были кисти из голубой шерсти — как видимое напоминание евреям о необходимости соблюдать мицвот (кстати, именно к этому восходит традиция носить в синагоге талит, «молитвенное покрывало», — хотя кисти сейчас уже не голубые: точный состав вещества, из которого получали голубую краску, утерян). Так вот, Корах спросил Моше: а если бы вся одежда была выкрашена в голубой цвет, закон по-прежнему требовал бы красить кисти в голубое? В конце концов, ведь именно голубой цвет кистей призван напоминать о мицвот, а уж вся одежда такого цвета гораздо эффективнее решала бы эту задачу! Но Моше ответил отрицательно: нет, все равно нужны голубые кисти. Потом Корах задал еще один подобный вопрос: если комната наполнена свитками Торы, не устраняет ли это требования прикрепить мезузу на дверь (ты должен знать, мезуза — это небольшой продолговатый футляр, куда помещен кусочек пергамента с несколькими стихами Торы; он крепится к косяку двери). И Моше опять ответил: нет, мезузу все равно нужно прикрепить.
Ю.Л. И эти вопросы выявляют в Моше диктатора?
Д.Д. Да, отчасти, потому что ответы Моше кажутся совершенно нелогичными. Но в этих рассказах есть глубокий смысл, связанный со словами Кораха, приведенными в Торе. Он объясняет свой бунт тем, что Моше правит Израилем безо всяких на то оснований: «Ведь вся община, все святы, и среди них Г-сподь! Отчего же возноситесь вы над собранием Г-сподним?» Теперь ты понял, что слова Кораха из Торы послужили основой для рассказа в мидраше?
Ю.Л. Не совсем.
Д.Д. Видишь ли, вопрос о голубой одежде — это лишь метафора, скрывающая истинные цели Кораха. Достаточно заменить «голубой» на «святой», и станет ясно: Корах не считает, что Моше должен чем-то выделяться среди них, как и голубые кисти не выделяются на фоне голубой одежды. По той же логике если комната полна священных книг, то нет необходимости крепить мезузу на двери — ведь содержимое комнаты не менее свято, чем любая мезуза.
Ю.Л. Теперь понятно.
Д.Д. Когда в соответствии с нашей традицией приводят вопросы, которые Корах задал Моше, то перед нами возникает несколько более сложный образ, чем тот, что нарисован в библейском рассказе. Корах предстает перед Моше как ученик, задающий великому наставнику ученые вопросы, связанные с Алахой. Но, как это бывает и в реальной жизни, эти вопросы вызваны вовсе не желанием учиться. И здесь, полагаю, содержится еще один урок — как для учеников, так и для учителей.
Ю.Л. Ясно…
Д.Д. Но и это не все. Передавая в точности древнюю традицию, мудрецы отвечали еще на один вопрос. Поначалу ты не обратишь на него внимания, но мудрецы много размышляли на эту тему: почему один эпизод описан в Торе раньше, чем другой? Например, почему за законом Торы о пленницах, захваченных во время боевых действий, сразу следует закон о наследовании в полигамном браке и закон о непокорном сыне?
Ю.Л. И каков ответ?
Д.Д. Со временем мы подойдем к этому. Но прежде попытайся угадать, почему Корах сначала спрашивает о кистях на одежде?
Ю.Л. Потому что закон о кистях непосредственно предшествует рассказу о самом Корахе?
Д.Д. Браво!
ЯАКОВ
Д.Д. Прекрасно, Юра, но должен тебе сказать: все это не имеет значения, пока ты не начинаешь становиться евреем.
Ю.Л. Не беспокойтесь, я буду к этому стремиться. Мне хотелось бы обрести «еврейский взгляд на мир», как вы говорите. Хотя сейчас мне кажется, что раньше я представлял его себе несколько иным.
Д.Д. Теперь ты, наверное, понимаешь, сколько всего еще нужно пройти, прежде чем что-то увидишь?
Ю.Л. Не совсем. Наоборот, как будто бы сейчас мне все стало довольно ясно. Я уже, кажется, знаю, почему учение занимает столь важное место в иудаизме (и почему современные евреи постоянно чему-то учатся, самым разным вещам). По-моему, я даже почувствовал вкус к еврейским штудиям. Во всяком случае, мне известно теперь, что такое Алаха и Агада.
Д.Д. Но ты говоришь об этом без особого энтузиазма…
Ю.Л. Нет-нет, я всем доволен, — по крайней мере, я бы хотел продолжать учиться, я уже говорил… Вот только одно мне еще не совсем ясно: так ли уж это необходимо для дела? Ведь все, что вы говорите про учение и «служение Б-гу», может реализоваться лишь впоследствии. Я понимаю, сколь нам необходимо учиться — ведь это заповедала Тора, евреи таким образом исполняют заповедь — и не важно, думают они о «служении Б-гу» или нет. Понимаете, что я имею в виду? Изучение Торы, да и многих других вещей может стать самостоятельным занятием, когда ты погружаешься в него и перестаешь видеть всю картину целиком. Или же я опять ушел, как вы выражаетесь, в «джоггинг»?
Д.Д. Нет, все это очень верно, и мы уже об этом толковали; такой риск существует и при любом ином образе жизни. Вопрос, заданный тобой, — центральный для евреев. Это состояние души, которое по-еврейски называется «кавана». Обычно слово «кавана» переводится как «намерение», хотя более точный его смысл — «направленность, настроенность», когда сердце участвует в поступке. Я говорил, что мишкан создает в сердце открытое пространство, постоянную возможность. И все же порой сердце не участвует в исполнении мицвы. Мицва становится механической, без участия сердца. Это может произойти и с одной мицвой, и со многими. Самый крайний случай, когда человек соблюдает Шабат, изучает Тору, произносит молитвы, не нарушает Алаху, — и все равно для него это не более чем рутина. Вряд ли такое возможно на протяжении длительного времени, поскольку здесь все же необходимо сердечное стремление. Ведь мишкан — пока еще только возможность. Есть, например, мицва слушать звуки шофара на Рош а-Шана. И вот наши мудрецы задались вопросом: что происходит, когда человек идет мимо синагоги в тот момент, когда затрубил шофар? Он услышал звук шофара — есть ли это исполнение мицвы?
Ю.Л. И каков ответ?
Д.Д. Ответ: все зависит от его сердца. «Им кивен либо, яца; вэ им лав, ло яца», «Если его сердце направлено к мицве, то он исполнил ее; в противном случае — нет». Может так случиться, что два человека совершают одинаковый поступок — в данном случае слушают звуки одного и того же шофара, — и все равно их поступок будет иметь совершенно разное значение. Не хочу входить во все детали, связанные с мицвот церихот кавана, то есть с вопросом о том, какую роль играет сознательное стремление исполнить еврейский Закон, — на этот счет есть разные точки зрения. Но на вопрос, который ты задал, есть очень определенный ответ — сердце и только сердце играет решающую роль.
Ю.Л. Тогда я вернусь к тому, с чего начал. Вы говорили о «еврейском взгляде на мир». Но ведь теперь, по вашим же словам, многие евреи — даже среди тех, кто строго соблюдает Алаху, — наверное, видят мир совершенно иначе.
Д.Д. Ну уж не тебе и не мне лезть к ним в душу. Внешнее впечатление обманчиво — люди могут вести себя надменно, казаться весьма беспардонными или же исполнять мицвот исключительно ради собственной гордыни и самоудовлетворения. И опять же не мое дело гадать, что у них на сердце, когда они произносят Амиду, да и в любой другой момент. Но даже если их сердца пусты, какое для тебя это имеет значение?
Ю.Л. Может быть, и никакого. Однако из того, что вы сказали, следует, что мицвот — это вообще вещь побочная. Если все зависит от сердца, пусть оно живет своей жизнью!
Д.Д. Но сердце и мицва сотрудничают, действуют совместно. В примере, который я тебе привел, есть два элемента: звук шофара и сердце, жаждущее услышать его и исполнить мицву. Если нет сердца, то шофар издает лишь один из звуков, которые потонут в уличном шуме, а мицва останется неисполненной. Но если нет шофара, то все, что ты носишь в сердце, будет судорожно и напрасно вслушиваться в уличный шум. Может быть, мишкан — это только пространство, возможность, но это уже очень много.
Ю.Л. Но разве роль мишкана заключается только в том, что он существует? Он ведь должен еще и формировать мышление человека.
Д.Д. Ну конечно, жизнь в соответствии с Алахой так и предполагает. Но есть и кое-что другое, что сформулировать довольно сложно.
Ю.Л. И что это?
Д.Д. Определенное отношение, которое рождается в сердце, соответствующе настроенном, — мы с тобой об этом говорили. Такое отношение есть что-то отдельное, но от этого не менее важное. Как его описать? Думаю, это нечто среднее между реалистичностью и скромностью. Это не оптимизм и не пессимизм, а, скорее, то и другое одновременно. Очень хороший тому пример — слова нашего предка Яакова, когда он возвращался после многолетнего пребывания у дяди Лавана в Араме. Там он попал в крайне трудную ситуацию. У них с Лаваном произошла ссора, и дорога назад, в Арам, была Яакову отрезана. В то же самое время Яакова вышли встречать его брат Эсав и компания вооруженных людей: Яаков опасался, что они причинят вред ему и его семье, возможно, даже убьют их всех. Что было делать? И когда он обратился к Б-гу — Тому Самому Б-гу, Который велел ему оставить Арам и, так сказать, нес ответственность за создавшееся положение, — каковы же были его слова? «Катонти миколь а-хасадим у-миколь а-эмет ашер асита им авдеха» («Недостоин я всех милостей и всех благодеяний, которые Ты сотвор