Ю.Л. Но предположим: кто-то в наши дни покажет, что первоначальный смысл того или иного слова в Торе в последующем интерпретировался неверно, — ведь такое случается в библейской критике, не так ли?
Д.Д. Ты по-прежнему ставишь текст превыше всего и отделяешь от традиционной интерпретации. Пожалуйста, пойми, если я что-то говорю, то вовсе не из упрямства. Я исхожу из основной идеи иудаизма: письменная и устная традиции неразрывны. Тора — не просто сухие слова некоего текста, а слова, которые были истолкованы и передавались от поколения к поколению. То, что пишут современные археологи, лингвисты и прочие, может быть очень интересным, но их отправная точка совершенно иная, чем у нас. Они воображают, что однажды текст был сочинен, а затем заморожен; и только теперь его разморозили и изучают в свете современных знаний о далеком прошлом. Нам же известно, что это не так. Мы получили Тору не вчера, и она никогда не была «заморожена» — она была у нас всегда, жила среди нас во времена, когда пророчествовал Ирмеяу и когда Нехемья вел свой народ. И это наша Тора — Тора, которая передавалась и разъяснялась нашими пророками и мудрецами, подтверждалась учениями и традициями нашего народа. В одном месте Танаха говорится, что слова Торы — как «масмерот нетуим» («хорошо посаженные гвозди»). Это значит, что они лишаются подвижности, ибо зафиксированы раз и навсегда. И все же наши мудрецы, что очень характерно и показательно, по-новому истолковали эту фразу: хотя все слова Торы — масмерот, гвозди, они вместе с тем похожи на «нетаим», или «нетиот», «растения», — ибо Тора не мертва, а жива и активна. Она живет среди нас, вместе с нами и, по словам мудрецов, возрастает как растение. Под этим они подразумевают вполне определенную вещь: хотя письменный текст зафиксирован и конечен, ему с древнейших времен сопутствовала устная традиция; через эту традицию продолжают развиваться восприятие и истолкование письменного текста.
Ю.Л. М-да…
Д.Д. Ты о чем?
Ю.Л. Может, это, как вы говорите, и влияние моих коллег-филологов… Но мне кажется — вопреки, кстати, утверждениям иных современных литературных критиков, — что интерпретация все же не столь значима, как сам текст.
Д.Д. Хорошо, позволь мне дать тебе российский ответ на твою дилемму. В Тбилиси я просто сказал бы, что это наши традиции, и этого было бы достаточно. Ведь там, даже если что-то делалось или понималось определенным образом, никому и в голову не пришло бы что-то менять. Но в современной России вопрос лучше ставить иначе: чему служит Тора? Это путь жизни, путь служения Б-гу. И наши традиции восприятия Торы неотделимы от нашего образа жизни, и всегда были такими. Знаешь, есть поговорка: «Если не сломано, не чини». Это верно и для евреев: наши традиции — то, что составляет путь Торы. Они составляют основу нашей жизни и сердца.
Ю.Л. Но и грузинский, и российский ответы обходят главную тему: что есть истина? А вдруг я представлю вам свое объяснение — основанное на археологических данных, на знании древневавилонского языка или просто на здравом смысле, — которое более естественно, логично, чем предложенное мудрецами?
Д.Д. Ты так и не понял. Твой вопрос напоминает известную историю из Талмуда о рабби Элиэзере и круглой печи. Знаешь ее?
Ю.Л. Нет.
Д.Д. Так послушай. Однажды у наших мудрецов возник горячий спор о форме печи, которая отвечала бы законам чистоты (эти законы, между прочим, бывают крайне сложны и порождают интеллектуальные споры). Рабби Элиэзер, великий ученый, заявил, что определенной формы печь приемлема с точки зрения законов чистоты, но другие мудрецы с ним не согласились. В подобных дискуссиях действовал принцип, что побеждает точка зрения большинства, и этот принцип основан на стихе из Торы. Но Элиэзер энергично отстаивал свою точку зрения, приводя все более многочисленные и более убедительные аргументы, чем его оппоненты. Наконец, выйдя из себя, он воскликнул: «Если Алаха такая, как я сказал, пусть это подтвердит рожковое дерево». Тут же дерево оказалось вырвано с корнем и отброшено в сторону. Но это не убедило большинство. Тогда Элиэзер сказал: «Если Алаха такая, как я сказал, то пусть ручей это подтвердит». В тот же миг ручей потек в противоположную сторону. Потом накренились стены здания, угрожая обрушением, но мудрецы оставались непреклонны. Наконец, с неба раздался Б-жественный голос: «Что вы спорите с рабби Элиэзером, по мнению которого всегда устанавливается Алаха?» Но на это рабби Йеошуа ответил стихом из самой Торы: «Не на небе она (т. е. Тора)». Он имел в виду, что Тора, однажды дарованная с небес, теперь находится в руках наших мудрецов и наших традиций.
Ю.Л. А что произошло потом?
Д.Д. Что произошло? Решает большинство, вот что. В Талмуде рассказано: пророк Элияу впоследствии открылся рабби Натану и тот спросил его, а что думает Всевышний обо всем этом. По словам Элияу, Б-г сказал: «Мои сыны победили Меня». На самом деле эта история преподает нам урок, повествуя об авторитете наших мудрецов. Традиции, которые они унаследовали, и все, что уточняли и формулировали, составляют Устную Тору. Стих, процитированный рабби Йеошуа, «не на небе она» — весьма красноречив и недвусмысленно контрастирует с концепцией, о которой мы говорили вначале: Тора мин а-шамаим. Да, изначально Тора — Б-жественного происхождения и имеет потенциально безграничный смысл. Но она дана нашему народу, чтобы ее соблюдали. Смысл ее приходилось прояснять: поэтому истолкования Торы передавались от поколения к поколению, становясь все более подробными и конкретными. Так что выражение «не на небе Тора» определяет отношение устной традиции к письменному тексту: его значение, так сказать, уже не «повисает в воздухе».
ГНЕЗДО ПТИЦЫ
Ю.Л. Иными словами, мудрецы большинством голосов могут отменить правильное толкование — даже если это толкование подтверждается чудесами!
Д.Д. Смотри-ка, твой взгляд изменился… Только что единственная «правильная» интерпретация вызывала у тебя протест — теперь же тебя беспокоит, что «правильная» интерпретация в данном конкретном случае не возобладала над другими.
Ю.Л. Меня беспокоит не это — именно в этом смысле здесь все в порядке. Но мне хотелось бы вернуться к тому, о чем мы говорили раньше, — к концепциям, фундаментальным для иудаизма. К тому, как Б-г действует в этом мире, — к концепциям наказания, воздаяния и прочему.
Д.Д. И в чем же вопрос?
Ю.Л. Не знаю… Скажите: наверное, трудно в наши дни рассуждать о таких материях?
Д.Д. По-моему, это было трудно всегда. То же самое касается и иудаизма времен Талмуда, и даже библейского периода. И все же мы стойко держимся своей веры по определенной причине: ведь в конечном счете мы не приспосабливаем Б-га к нашему видению внешнего мира, а формируем свое миропонимание в соответствии с Б-жественным видением. И эта идея лежит в основе всего.
Ю.Л. А почему вы считаете, что в талмудические времена возникали трудности?
Д.Д. Тому есть явные свидетельства. Возьмем тему, которую ты упомянул, — о награде и наказании. Конечно, наши мудрецы придерживались известной точки зрения: добрые дела вознаграждаются, а зло наказывается. Это верно. И все же они полагали, что сам процесс наказания и вознаграждения непостижим для человеческого разумения. К примеру, мудрецы указывали, что в Торе редко говорится, какой именно награды удостаивается человек за соблюдение той или иной мицвы: нам просто нужно служить Б-гу и соблюдать мицвот, потому что мы обязаны это делать, ибо мицвот — наша жизнь. Читая в Торе о награде, мудрецы порой видели в этом указание на тайну самой идеи воздаяния, в соответствии со стихом: «Как велико благо Твое, которое скрываешь Ты для боящихся Тебя» (то есть скрываешь от обычного созерцания). Например, Тора обещает одну и ту же награду, «долготу дней твоих», за исполнение двух различных мицвот — заповеди о почитании отца и матери и мицвы шилуах а-кен.
Ю.Л. О второй заповеди я не знаю.
Д.Д. В Торе сказано, что, если кто-то встретит по пути гнездо птицы, он не вправе забрать яйца или птенцов вместе с птицей-матерью. Мать трогать нельзя. Для наших мудрецов это не просто важный пример милосердия, но также иллюстрация того, что награда за соблюдение мицвот не соответствует ни одной схеме, какую способен придумать человек. В конце концов, что может быть проще, чем исполнить такую заповедь? С другой стороны, есть ли мицва более трудная, чем требование почитать отца и мать: ведь она предполагает не только личную самоотверженность (например, поддерживать престарелых родителей), но может создать для человека трудную ситуацию, когда ему придется отказаться от своих убеждений и соображений, отвергнуть их. Тем не менее одна и та же награда ожидает исполнивших обе эти мицвот. Словно нам задают вопрос: кто способен измерить награду за добро?
Ю.Л. Понятно. То есть вы хотите сказать, что иудаизм, в общем-то, не занимает определенной позиции в вопросах награды и наказания?
Д.Д. Нет, здесь ты не прав, абсолютно не прав. По сути дела, мудрецы не только верили в Б-жественное возмездие и воздаяние; они были убеждены, что в разных местах Торы совершенно отчетливо показана необходимость справедливого воздаяния, и не в последнюю очередь в очевидном требовании «за преступлением следует наказание». Этот принцип выражен в словах «мерой за меру». И они не упускали возможности привести из Писания примеры надлежащих наказаний. Например, Авессалом, кичившийся своими длинными локонами, зацепился ими за ветви дерева, когда бежал от преследователей. С другой стороны, воздаяние за добрые дела порой значительно превосходит предпринятые ради них усилия: Мирьям всего за несколько минут увидела, что произойдет с ее братом Моше, и за это израильский стан семь дней провел в пустыне, ожидая ее исцеления.
Но несомненно и то, что мудрецы сознавали несправедливость мира. По сути дела, они поставили вопрос в духе тех двух мицвот, о которых я говорил. Вот отец велел сыну поймать на крыше несколько голубей. Следуя заповеди, сын взял только птенцов и отпустил голубку. Тем самым он дважды заслужил награду «долготы дней» — выполнив просьбу отца, то есть мицву о почитании родителей, и мицву шилуах а-кен. Но так случилось, что, когда он спускался, лестница упала, он рухнул вниз и расшибся насмерть. «Так где же его „долгота дней“?» — спрашивают мудрецы. Очевидно, за этим риторическим вопросом стоит горький опыт не одного поколения, несправедливостей, которые невозможно вычеркнуть из памяти. И все же мудрецы утверждали, что в конечном счете справедливость восторжествует и добро будет вознаграждено — если не в этом мире, то в грядущем.