У Эмиля характер пьяного пирата, пытающегося как-то оправдаться за свои действия. Три недели из четырех он относится ко мне словно к сирене, пытающейся заманить его корабль на камни. А когда устает от воздержания, возникает вблизи кладовки с этим голодным, ждущим взглядом. Позже Эмиль списывает это на моменты слабости, в которых всегда винит меня: «Ну, ты опять надела это платье» или «Ты наконец-то вымыла голову». Но все равно мы продолжаем это делать, неостановимо и раздражающе – так бывает, когда ты ловишь себя на том, что подпеваешь дурацкой попсовой песне по радио, которую, к несчастью, знаешь наизусть.
Эти встречи в кладовке нужны в основном затем, чтобы убить время. В кофейне все было скучным и блеклым: белые плиточные полы, столешницы из фальшивого мрамора с пепельно-серыми завитками. Для меня люди, приходящие и уходящие в течение всего дня, были как один посетитель, меняющий одежду и кожу, – безликими, точно толпа на картинах импрессионистов. Я механически исполняла заказы, и готовая продукция появлялась в руках посетителей практически без ошибок, ко всеобщему удивлению.
Из служебного помещения вышла Хлоя; вид у нее был самодовольным. Сержио, недавно нанятый, но дружелюбный паренек, поймал мой взгляд, потом отвернулся. Может быть, он был ослеплен металлическим блеском моей складчатой мини-юбки.
Появилась моя начальница, вся обсыпанная мукой – настолько, что ее облик казался размытым. Когда она увидела меня, ее лицо вытянулось.
– Руби, – сказала она, качая головой, и над ее волосами поднялось белое облачко. – Чем-то приходится жертвовать.
Я надеялась, что пожертвовать придется Хлоей, однако ставить на это я бы не стала.
Начальница посмотрела на свое предплечье, потом почесала его, подняв очередной фонтанчик муки. Когда же вновь подняла взгляд на меня, ее лицо выражало жалость.
– Я знаю, что ты прошла через это, – произнесла она.
Я не знала, на самом ли деле ей известно что-то обо мне.
– Через что? – спросила я, просто чтобы посмотреть, как она выкрутится.
Начальница открыла рот, потом закрыла и снова открыла.
– У каждого есть своя история, – сказала она.
«Конечно, мать твою!» – подумала я. Может быть, у каждого и есть своя история, но не каждая давала интервью Барбаре Уолтерс в возрасте двенадцати лет, сидя на диване со скрещенными ногами, в красном платье и туфельках с ремешками, с кожей, все еще красной от желудочного сока, и получая порицание за свое распутство. Не каждая снималась в рекламе револьвера «Вестерн» 45-го калибра лишь для того, чтобы оплатить счета из больницы. Не то чтобы это я его застрелила. Не из каждой сделали звезду фанатской литературы в жанре педоэротического детектива и настоящей порнографии, размещенной в темных глубинах интернета. Некоторые версии «меня» расхаживали там и тут с детскими косичками и полностью нагие, не считая красной накидки с капюшоном.
Люди продолжали узнавать меня, даже спустя два десятилетия. Я виню в этом недавний всплеск статеек из серии «Где ты теперь?» – с фотографиями выросших героинь тех или иных жизненных трагедий: Элизабет Смарт, Аманды Нокс, сгенерированные на компьютере взрослые изображения пропавших девочек, которые так и не были найдены. Ну и мое фото заодно. Я, в шубе, вымотанная после ночной попойки. Как горько, что люди могут докатиться до такого… Ужасно жаль. Потом была серия «Закона и порядка», а в прошлом году продюсер связался со мной насчет какого-то реалити-шоу Джейка Джексона под названием «Незнакомец, спасший меня» – что-то касательно встречи с человеком, который спас тебе жизнь. Я не перезвонила ему. Полагаю, этот проект так и не взлетел.
И еще эта детская книга, вышедшая всего пару месяцев назад… Я с ненавистью читала ее в книжном магазине, втиснувшись задницей в кресло, предназначенное для детей. На обложке было изображение девочки в супергеройской позе – с раскинутыми руками, красная накидка развевается за спиной. Она – героиня истории, потому что, когда волк собирается ее съесть, она втягивает его в разговор. Она спасает себя тем, что выслушивает его. Оказывается, волк умирает от голода, и она начинает благотворительную кампанию в его пользу. На последней странице девочка и волк играют в «Мандалу», а бабушка – вполне живая и не покрытая волчьими внутренностями – подает им домашний пирог.
– Хорошо сказано, – отозвалась я.
Обвела взглядом кофейню. Время завтрака уже закончилось, за столами остались всего несколько посетителей. Хлоя принимала заказ с каменным лицом и выпрямленной спиной, как истинная профессионалка, но от меня не ускользнула ухмылка, промелькнувшая по ее лицу, когда она, продолжая слушать, наливала в чашку кофе темной обжарки. В зале снова появился Эмиль, однако отходить от двери в служебные помещения не спешил. Сержио старательно вытирал стол, словно статист на сцене.
– Эти постоянные опоздания…
– Непостоянные опоздания, – возразила я.
– Ты не улучшаешь свое положение. Ты знаешь, что у нас в кладовке есть камеры?
– Я об этом не знала. – Я бросила взгляд на Эмиля, но он снова скрылся. – Почему неприятности всегда случаются со мной?
– Хороший вопрос, но задавать его следовало бы себе самой, – ответила начальница. – Я уже поговорила с Эмилем, если ты это имела в виду. Он приходит на работу вовремя и… э-э… одетый должным образом.
– А у нас есть дресс-код?
– В той мере, в какой… Просто здравый смысл, Руби. Этот запах… на улице очень жарко, так что эта шуба… Должна же быть некая мера самоуважения…
Может быть, Эмиль был прав. Может быть, уничтожитель запахов больше не справляется. В последнее время Эмиль порой проводил ладонью по моей шубе, а потом тер пальцы друг о друга, чтобы показать мне серые катышки грязи и жира, скопившиеся за годы ношения.
– Это отвратительно, – говорил он. – Зачем тебе нужно постоянно носить эту противную штуку?
– Мне ничего не нужно, – отвечала я.
– Нужно, – возражал он. – Тебе нужно все испортить к такой-то матери.
Позже, целуясь с ним между стойками с сахаром и пластиковыми ножами, я едва сдерживалась, чтобы не откусить ему язык.
– Может быть, тебе следует отдохнуть некоторое время.
– Время? – спросила я.
– Время, – повторила начальница.
– Время, – произнесла я, словно разговаривая сама с собой в пещере.
– Иди домой. Отдохни.
Она что, считала меня Хлоей? Думала, что я делаю это ради карманных денег?
– И как долго? – поинтересовалась я.
Снова обвела кофейню взглядом. Хлоя с прежним каменно-стервозным лицом протягивала стаканчик с кофе средней обжарки; рука посетителя замерла, почти касаясь его. Эмиль выглядывал из-за двери служебного помещения. Сержио стоял над столом, глядя на меня. Я была объектом шутки, которую не понимала. Выражение лица начальницы стало болезненным.
– Мне жаль, – сказала она.
– Что? – спросила я, потому что я – долбаная идиотка.
– Ты уволена.
Руби смеется. Капля красного пота катится по ее щеке, оставляя грязно-розовый след. Она вытирает потный лоб ладонью, запятнанной розовым, потом вытирает ладонь о грязную полу шубы, затем смотрит на свою мокрую руку, понимая, что просто переносит жидкости с одного места на другое.
– Что такого смешного? – спрашивает Уилл.
– То, что я наконец-то поняла эту шутку, – отвечает Руби.
– И она была в том…
– Что я была уволена.
– И это смешно? – интересуется Уилл, как будто пытаясь найти в этом смысл, хотя Руби знает, что он просто указывает на несоответствие. Ей следовало бы осознать, что это не смешно, что на самом деле у нее есть мазохистская склонность к саморазрушению. Она осознает это, но причина ее смеха проста: она развлекается.
В кои-то веки у нее есть слушатели, которые захвачены не историей, которую они уже знают – или думают, будто знают, – но историей, которую они не знают. И ее потное, испачканное красным тело воплощает напряженное ожидание.
Эшли расцепляет скрещенные лодыжки, вытягивает загорелую, блестящую ногу в круг, затем скрещивает голени в обратной последовательности.
– Честно говоря, я считаю, что ты заслужила увольнение.
– Не только ты так считаешь, все остальные тоже.
Уилл сводит кончики пальцев.
– Ты всегда чувствуешь себя так, будто ты против всех, Руби?
– Но так и есть – я всегда против всех.
– Почему?
– Ты что, не слушал? Кто из этих людей был на моей стороне? Хлоя? Эмиль? Моя начальница? Долбаная Барбара Уолтерс? Компания «Вестерн-45»? Джейк Джексон?
Рэйна хмурится и говорит:
– Я не уверена, что Джейк Джексон вообще на чьей-то стороне.
– В каком смысле? – уточняет Уилл.
– Он на стороне рейтингов, – отвечает Рэйна.
– Можно ли считать, что здесь кто-то на моей стороне? Эшли? – спрашивает Руби. – Бернис?
– Я хотела бы быть на твоей стороне, – говорит Бернис.
– Верно, – фыркает Руби. – Точно так же, как ты хотела бы быть на стороне своих мертвых соседок.
– И что это значит? – спрашивает Бернис.
– На самом деле ты не питаешь к ним теплых чувств, – отвечает Руби. – Ты завидуешь им. Они – общность, к которой ты не можешь присоединиться, потому что твоя история просто не может соперничать с их историями.
– Перестань, – говорит Гретель.
Руби облизывает верхнюю губу и откидывается на спинку стула.
– Конечно, – отзывается она. – Спасибо, что вмешалась. – С улыбкой смотрит на Уилла, подняв брови. – Видишь? – говорит она и указывает на себя. – Я… – вытягивает руку, жестом обводя круг, – …против всех остальных.
Я задержалась перед кофейней – не назло кому-то… ну, впрочем, может быть, отчасти и назло, – но в основном потому, что не могла поверить и не знала, что мне делать. Чем мне было заняться весь день до сеанса с группой?
Я не могла пойти домой. По условию субаренды, я не должна была появляться в квартире в определенные часы, чтобы моя соседка могла репетировать свои танцы или не то продавать, не то покупать наркоту, или какого хрена она там еще в это время делала. Я – типичный субарендатор, живущий в квартирах других людей, среди вещей других людей, пока изначальные арендаторы учатся за границей, отдыхают на курортах или лежат в реабилитационных клиниках. Такой образ жизни позволяет меня чувствовать себя дома и в то же время не дома везде, куда бы я ни приехала.