Так что если вы гадаете, то да: я действительно пришла в это шоу за любовью. Но я также думала, что если не найду любовь, то меня, по крайней мере, покажут по телевизору; может быть, я даже наберу несколько тысяч подписчиков в соцсетях; может быть, я смогу стать влиятельным пользователем – инфлюенсером – и зарабатывать деньги на рекламе жвачки для похудения, вместо того чтобы отскребать настоящую жвачку с полов примерочной в магазине подростковых шмоток.
Так что я пошла на кастинг, потом прошла три раунда собеседований, за которыми последовали психологический тест, тест на ЗППП[19] и сценическая проверка. После этого мне показали кадры с Брэндоном. Мои ладони мигом вспотели, и я поняла, что влипла.
Я подписала контракт на миллиард страниц, бросила свою работу, сдала в субаренду свою квартиру, перебралась к отцу и мачехе и купила на свою кредитную карточку всю одежду, которая была перечислена в списке. Мне были нужны тонны барахла, включая пять бикини и чертову прорву вечерних платьев для коктейльных вечеринок. На каждую вечеринку требовалось надевать новое платье. Вечеринки устраивались раз в неделю, а неделей считались четыре дня, то есть было в целом семь недель, если ты добиралась до финала.
Довольно скоро я тащила свои чемоданы к дверям «Хилтона» в самой шикарной части Нью-Йорка, и мой продюсер, Хана, бежала по красно-коричневому ковру, чтобы встретить меня.
Прическа у Ханы была совершенно не экранная, короткая и невыразительная – такие бывают у женщин, которые совершенно не ищут мужа – они замужем за своей работой. У нее были глубокие складки между бровями и у губ, отчего ее лицо всегда было недовольным. При виде этого лица мне сразу вспомнилась эмблема компании «Шеврон»[20] – две галочки одна над другой. Но потом она села напротив меня, и лицо ее смягчилось, а уголки губ изогнулись вверх – словно мы были подругами, сидящими за столиком в «Старбаксе» или типа того.
В моем номере в отеле Хана проверила весь мой багаж и отложила то, что мне было нельзя оставить при себе – бумажник, ключи, любовные романы и семейные фото. Я уже знала, что она собирается забрать мой мобильник, но одно дело – знать, а другое дело – испытать на себе, понимаете? Я почувствовала себя реально обиженной, когда она выключила его, держа в одной руке и даже не взглянув на него, а потом положила на кровать. Телефон выглядел так, словно впал в кому.
Хана потянулась за моими часами, но я прижала их к груди, и она сказала мне:
– У вас не должно быть часов и вообще ничего, создающего шум и беспорядок.
Я такая спрашиваю:
– Почему?
А она мне:
– Монтаж, стыковка, непрерывность. Это все было в контракте.
Я вяло протянула ей руку, и Хана расстегнула браслет моих часов, словно освобождая меня от оков цифрового мира, но при этом вроде как метафорически приковывая меня к аналоговому миру. По какой-то причине у меня в голове пронеслась картина: женщина-первопроходец, сбивающая масло в деревянном ведре. Когда ты живешь в Пенсильвании, то с первого по пятый класс практически все учатся быть первопроходцами.
Хана задержала мою ладонь в руках и посмотрела мне в глаза.
– Это. Будет. Стоить. Того, – сказала она. Я представила крошечные аплодирующие смайлики после каждого слова, и эти аплодисменты вернули меня в реальность, к шансу, который я получила. Она продолжила: – Ваша жизнь вот-вот изменится. Сказать по правде, вы точно во вкусе Брэндона.
Хана спрятала в карман мою ключ-карту, обхватила одной рукой коробку с моими вещами и встала с кровати.
– Ничто достойное не дается легко, – сказала она. – Любовь – это терпение и жертва. Если вы не можете начать сейчас, если не можете пожертвовать малым заранее, как вы вообще собираетесь пройти этот путь до конца?
Мне было о чем подумать в следующие три дня, когда я сидела одна в номере отеля, заранее жертвуя малым. Нам не позволяли выходить из своих комнат – двери были опечатаны, как копы опечатывают место преступления. По телику крутили только спортивные передачи и романтические комедии, а по Си-эн-эн показывали сериал про убийство женщин. На ночном столике лежала Библия, и я прочитала ту главу, где Ева портит все, – и, позвольте сказать, это далеко не Даниэла Стил, не в обиду Богу будет сказано.
Я извела все туалетные принадлежности, я пила питательный напиток «Эншуэр» из мини-холодильника и занималась бегом на месте, но без часов не могла подсчитать, сколько шагов сделала. Я постоянно ощупывала карманы, забыв, что телефона там нет. В первый вечер мой палец типа как сам по себе начал дергаться вверх-вниз, вверх-вниз, словно проматывая страницы на экране. Я пыталась открыть окна в номере, но они не открывались. Здесь не было даже радио или часов. Мне приходилось угадывать время по положению солнца, а потом сверяться с телевизором, чтобы проверить, правильно ли я угадала. Но я никогда не попадала в точку. По большей части я могла сказать только, день сейчас или ночь.
Когда в дверь стучали, это значило, что либо принесли еду, либо пришла Хана. Ее визит был лучшей частью дня. Она тайком проносила мне холодные алкогольные коктейли, смузи и даже один из моих любовных романов. Хана видела во мне реальный потенциал в качестве партнерши для Брэндона. Она постоянно так и говорила: «Реальный потенциал». За весь тот год, пока я раскладывала одежду в магазине, моя начальница ни разу не сказала мне, что у меня есть потенциал для чего-нибудь. Она всегда только и твердила: «Эшли, ты вообще смотришь на схему выкладки?» Кстати, я не смотрела.
Хана научила меня «визуализировать». Визуализация – это когда ты наглядно представляешь себе то, что ты хочешь, чтобы сделать это реальным. Она научилась этому у какого-то парня из своей студии йоги, который побывал в Индии. Я теребила в пальцах край простыни, чтобы сосредоточиться, а потом представляла себе Брэндона в верхнем конце извилистой, вымощенной брусчаткой дорожки, такой же, как показывали в шоу. В своем виде́нии я шла по этой дорожке к нему и думала: «Мой муж, мой муж, мой муж».
– Представляй больше, – сказала мне Хана. И я представляла. Представляла, как он делает мне предложение, представляла вечеринку в честь помолвки, девичник и мальчишник, предсвадебный ужин, медовый месяц, праздник в честь рождения ребенка, который устроит моя мачеха – для первого из множества большеротых, пышноволосых, с твердыми чертами лица отпрысков семейства Ириссари. Я визуализировала все так ярко, что это начало ощущаться скорее не как выдумка, а как предвидение, и в этом, по сути, и заключается визуализация.
К тому времени как должен был начаться первый вечер, я буквально бегала по стенкам. Но не буквально в смысле «буквально». Так буквально, чтобы совсем буквально, я сидела очень спокойно в своем шелковом вечернем платье, стараясь не испортить ни прическу, ни макияж и ожидая, пока Хана завяжет мне глаза.
– Прошу прощения, – произносит Гретель, – ты сказала, что тебе завязали глаза?
– Да, – подтверждает Эшли. – Типа, каждый продюсер должен привезти своих девушек в особняк так, чтобы они не увиделись друг с другом, кроме как перед камерой.
– Именно поэтому они монтируют эту часть, – говорит Рэйна.
– Честно говоря, меня могут засудить за то, что я рассказала вам это, – сообщает Эшли. Она смотрит в угол комнаты и щурится. – Наверное, за все, что я вам рассказала.
– Здесь безопасно, – говорит Уилл.
Руби трет затылок, глядя в потолок. Сейчас она сидит на полу, скрестив ноги, полы ее шубы распластались по линолеуму вокруг нее.
– Давай уточним, – говорит она и начинает считать пункты, загибая пальцы: – Тебя на три дня заперли в номере отеля, потом завязали тебе глаза, потом увезли в какое-то другое место…
– В особняк, – поправляет Эшли. – Это совсем не то, как если бы меня заперли в какой-нибудь лачуге.
– Но тебя все равно заперли, – говорит Бернис.
– Я должна была сделать это. Я сказала, что сделаю это. Это было в контракте, который я подписала.
– То, что ты на что-либо согласилась, не значит, что тобой не воспользовались, – говорит Рэйна.
Мое сердце колотилось как сумасшедшее, когда Хана вела меня через вестибюль, направляя теплой твердой ладонью, лежащей на моем плече. Я сделала три глотка воздуха на парковке, прежде чем меня усадили в фургон, бок о бок с какой-то другой девушкой. В фургоне было жарко, точно под одеялом, пахло лаком для волос и средством для загара. Никто не говорил, зато все учащенно дышали. Резинка от повязки оттягивала мои уши, отчего все звуки становились странными, точно из воронки. Повязку закрепили за уши на резинке, чтобы не портить прическу. Девушка, сидящая напротив меня – Пейтон, как я узнала позже, – произнесла:
– Я чувствую себя так, словно мы идем по канату.
Голос слева от меня, тихий и искренний:
– Помолимся?
Пальцы девушки нашарили мою ладонь, но я стряхнула их.
– В Древнем Риме, – продолжила Пейтон уже громче, – львов в Колизее по нескольку дней держали в темной комнате без еды и света, перед тем как напустить их на преступников: христиан, гладиаторов или кого они там должны были съесть. Знаете почему? – Она сделала драматическую паузу. – Чтобы сделать зрелище лучше.
Хана типа как утихомирила нас: «Девушки, пожалуйста», – а потом завелся мотор, и я почувствовала, как из решетки у меня над головой дует холодный воздух. На секунду мне примерещилась душегубка с выхлопными газами. Но нет, это был просто кондиционер.
Потом в фургоне наступила тишина, не считая шипения кондиционера и шелковистого шелеста платьев, а еще тихого мурлыканья Ханы в гарнитуру и наших слабых вскриков, когда фургон резко поворачивал; в такие моменты меня с силой прижимало к двери и сильно подташнивало. Мне казалось, будто Хана – моя лучшая и единственная подруга, которая типа как пригласила восемь других неудачниц пообедать с нами.