– Долго мы еще будем этим заниматься?
– Мы все закончили примерно час назад, – отозвалась от подножия лестницы Пейтон.
– Откуда ты знаешь? – спросила я. – У тебя есть часы?
– Боже, – сказала Пейтон. – Просто спускайся вниз. Ногами, если что.
Спустя некоторое время, совсем короткое, особняк стал казаться нам слишком маленьким для особняка. Мы слонялись вдоль ограждений, сделанных из полицейской ленты, и гадали, что может находиться дальше, что будет, если мы проникнем на запретную территорию, хотя не смели даже попытаться. Повсюду были камеры: в углах, на полках, внутри ящиков. Операторы бродили повсюду, словно призраки. Мы отмеряли время порциями коктейля и отметками, сделанными на зеркале в ванной моей красной помадой – так мы отсчитывали дни.
Мы достали все наши лаки для ногтей, покрасили ногти, пронаблюдали, как медленно затвердевает мягкий блеск. Потом счистили лак и начали все заново. Я расставила бутылочки по цвету на полу особняка, так, что их радужная шеренга протянулась от камина, которым мы не имели права пользоваться, до рояля, к которому мы не должны были притрагиваться. Я стала опрокидывать флакончики один за другим. При каждом ударе стеклянной бутылочки о твердую плитку Эшли И вздрагивала. Ей доставалось много времени с Брэндоном, хотя Хана сказала, что мне не о чем тревожиться.
– Пожалуйста, не надо, – сказала Эшли И. Бряк! Я подождала, пока она вздрогнет, потом пнула следующий флакон. Бряк!
– Тебе что, неприятно? – спросила я. Бряк! Флакон покатился, описывая дугу.
– Праздные руки – игрушка дьявола, – заявила Эшли И, словно какая-нибудь чокнутая проповедница.
Она ушла и оставила меня заниматься этим без нее. Спустя некоторое время в комнате остались только я, несколько операторов и примерно сто флакончиков с лаком для ногтей, раскатившиеся по полу.
Я присела на корточки и стала изучать красные оттенки. У них были такие названия, как «Первый взгляд», «Разбитое сердце», «Двойной поцелуй». Я выбрала кроваво-красный цвет под названием «Истинная любовь». Втянув воздух носом, села на пол, накрасила ногти и стала ждать, пока они высохнут. Время шло – или не шло. Это действительно было очень странно. Как будто когда-то время было упаковкой сырных кубиков, а теперь эти кубики сплавились воедино. Я не знала – то ли лак на моих ногтях еще жидкий, то ли он давным-давно высох. Мне казалось, что я пойму, когда он затвердеет, но я больше не могла этого понять. Потрогала ноготь большого пальца указательным. Все еще не досох.
– Сколько сейчас времени? – спросила я, но там не было никого, кому разрешено было бы назвать мне час и минуту.
Такого вам, конечно же, не показывают по телевизору. По телевизору вы видите такие вещи, как групповое свидание, словно в комедии, – там Хана помогла мне придумать несколько смешных шуток про Эшли И, а Эшли И плакала за кулисами, она не смотрела на меня, только сказала:
– Я не буду говорить в ответ ничего плохого, потому что я Хорошая Девочка.
А Селони спросила:
– Ты уверена, что ты не Несносная Девочка?
А Пейтон такая:
– Мы что, детишки в долбаном детском саду?
Потом Бри повернулась ко мне и спросила:
– А ты кем собираешься быть?
И я заявила:
– Избранницей. – И повернулась на каблуке со всей уверенностью, которую могла собрать – то есть с огромной уверенностью, учитывая все то, что Хана говорила насчет того, что Брэндон говорил, как сильно я ему нравлюсь.
Эту же самую уверенность я продемонстрировала во время борьбы в грязи – Хана сказала, что это мой шанс показать Брэндону, что я готова бороться за него и победить Эшли И.
– У тебя не так много времени на то, чтобы произвести впечатление, – сказала Хана. – Ты должна совершить что-то смелое.
Видели бы вы меня – может быть, вы действительно меня видели! Я была смелой, словно львица; грязь покрывала меня с головы до ног, словно бронзовую статую, еще не вынутую из формы. Я оседлала Эшли И и держала ее за горло, широко раскрыв рот в победном кличе, а она дергала руками и пыталась хватать меня за грудь, пока Брэндон не объявил конец схватки, провозгласив меня победительницей. Это было как предзнаменование или типа того, и меня не волновали даже синяки на моих грудях, оставленные твердыми пальцами Эшли И. Это были почетные медали в войне за любовь.
Но в основном мы просто ждали, надеялись и молились, чтобы пришел Джейк Джексон или Брэндон, чтобы хоть что-нибудь случилось.
Однажды утром я попыталась создать самодельные солнечные часы. Я сидела за кухонным столом и рисовала часовые деления по окружности бумажной тарелки. Я собиралась воткнуть соломинку посередине нее.
– Какое значение имеет время, если мы просто убиваем его? – спросила Пейтон, делая глоток коктейля.
– Нам типа как не позволено иметь часы, – гнусаво сказала Бри. Она была одета в бикини с расцветкой «под варенку» и взбивала яичные белки.
Пейтон резко повернулась к Бри:
– Тут что, долбаный паноптикум?
– Я никогда не понимаю, о чем ты вообще говоришь, – пожаловалась Бри, направляясь прочь со своим бледным яичным комком.
Пейтон спрыгнула со стойки, на которой сидела, и присоединилась ко мне за столом.
– Ты уже нашла полюс мира? – спросила она.
– Что?
Она запрокинула голову назад, допивая коктейль.
– Ладно, я помогу. – В своей обычной жизни Пейтон была вожатой в скаутском лагере. Приложив руку ко рту, она прошептала: – Встретимся в ванной.
Мы обсудили наш план, включив воду, так, чтобы микрофоны не могли поймать наши голоса.
На следующий день я опустилась на коленях на дорожку, огибающую бассейн, около розовых кустов, которые ничем не пахли, и вытянула руку как можно дальше, чтобы воткнуть ту самую соломинку в идеально подстриженную лужайку и при этом не ступить на по-настоящему запретную территорию.
Пейтон свистнула. Это означало, что она успешно подкараулила Хану, у которой были часы, и что сейчас полдень. Я повернула тарелку-циферблат так, чтобы тень указывала на 12. На тарелку я положила четыре камня, чтобы ее не унесло ветром.
Было еще слишком рано смотреть на солнечные часы, когда Энтони – один из наших коучей – разбудил меня для индивидуального свидания. Но мне было плевать, насколько сейчас рано, потому что наконец настала моя очередь смотреть, как другие девушки следят за моими приготовлениями и их глаза ярко блестят в темноте. А потом были только я и Брэндон, и оператор, и пилот вертолета, и желтое солнце, словно желток разбитого яйца, проливалось на Адриатику. А потом небо сделалось бледным, с легким розовым оттенком, и я прижималась к теплому сильному телу Брэндона, и мы целовались, потому что для общения нам не нужны были слова, только губы, и это хорошо, потому что в вертолете все равно ничего не было слышно. После этого мы должны были прыгнуть с тарзанкой над рекой.
Перед прыжком Брэндон поддел пальцем мой подбородок и сказал:
– Детка, ты сможешь это сделать.
Мне было так страшно, что я вся вибрировала, хотя еще и потому, что было холодно, а я была в бикини; у меня даже пальцы посинели. Когда нам связывали лодыжки, Брэндон поцеловал меня в лоб.
– Ты должна быть уязвимой, ты знаешь это?
Не прошло и минуты, как мы неожиданно полетели к воде вниз головами, крепко обнимая друг друга, а потом нас дернуло обратно вверх, и спустя некоторое время мы повисли неподвижно. Шея у меня болела, к горлу подкатывала тошнота.
Мы висели вверх ногами над рекой, обхватив друг друга руками, кровь приливала к нашим головам, сердца яростно бились. Его член, прижатый к моему голому бедру, встал. Мы наконец-то были одни, не считая камер на наших шлемах, оператора на берегу, режиссера, свесившегося через перила моста над нами, и всех будущих зрителей. Было похоже, что Хана была права: если я чувствую бабочек, а его член так реагирует на меня, если другая Эшли может скоро сказать это, то я должна сказать ему эти слова, не тратя времени. Я должна была сказать ему, что я его люблю, – и я сказала это. Правда, очень гнусаво – но ведь мы висели вверх ногами…
– Ты действительно любила его? – спрашивает Уилл.
– Ну и вопросики у тебя, – хмыкает Руби. Она лежит на полу, закинув руки за голову, и смотрит в потолок, словно любуется на звезды. – Они знали друг друга секунд пять.
– Скорее, четыре часа, – поправляет Эшли. – Что уже на четыре часа больше, чем любовь с первого взгляда.
– А я думала, это у меня отношения развивались быстро, – замечает Бернис.
– Это скорее что-то типа стокгольмского синдрома, – возражает Руби.
– Типа чего? – переспрашивает Эшли.
– Типа того, как… – начинает Руби. – Кто-нибудь, объясните ей.
– Это означает, что продюсеры шоу поймали тебя в ловушку, – говорит Рэйна. – Хотя они забрали у тебя все, они также и дали тебе все. Трудно ненавидеть людей, которые дают тебе хотя бы что-то немногое из того, что ты так отчаянно желаешь, пусть даже именно они забрали все это у тебя прежде.
– Значит, ты считаешь продюсеров манипуляторами, – произносит Уилл, кивая.
– Конечно, они манипуляторы.
– А редакторы?
Рэйна смотрит на него.
– Да, и редакторы тоже.
– Я просто думаю… – говорит Бернис. – Думаю, все мы смотрели рекламные ролики твоего сезона…
Все кивают, даже Гретель.
– Я не должна была вообще говорить обо всем, что там случилось, – отзывается Эшли, теребя узел, в который завязала подол своей футболки. – Та драка случилась даже не из-за Брэндона.
– Но вся эта история не о Брэндоне, – замечает Рэйна.
– Верно, – соглашается Эшли. – Это история любви, так что она о нас.
– Нет, – возражает Рэйна. – Она – о тебе.
Все были на групповом свидании, кроме Бри, Пейтон, Эшли И и меня. По словам Ханы, это свидание было пикником у реки с катанием на плотах и плаванием. День был суперсолнечный, небо было суперсинее, и я воображала шелест листьев и прыжки с качелей в прохладную воду. Отличный расслабон, как казалось мне, пусть даже Селони до смерти боялась воды из-за того, что ее брат когда-то утонул в реке. Я представляла, как трава щекочет ступни, трава разной длины, трава, на которой разрешено стоять. Я представляла, как Брэндон успокаивает Селони. Я представляла сладкий запах цветов и свежий запах сосен, ничего похожего на стоячий воздух в особняке. Я представляла, как Селони всхлипывает, рассказывая свою супергрустную историю Брэндону, как после этого Брэндон и Селони сближаются на эмоциях. Я представ