Он представляет, как принес бы ей цветы, дюжину красных роз в белом бумажном конусе. Какой «он» подарил бы ей эти цветы? От которого «него» она бы приняла их? Могла бы она взять их своими невероятно гладкими руками, а потом поцеловать его нежными розовыми губами? Возможно ли, что эта группа, эта его затея, с самого начала была просто его любовной историей, замаскированной подо что-то другое? Он хочет ее так сильно, что это причиняет боль. То, что он так возбудился от мысли о поцелуе, заставляет его почувствовать себя молодым, таким невероятно молодым, и это ощущение себя молодым заводит его еще сильнее.
Это происходит в одно мгновение. Порыв прохладного воздуха пробегает по его спине, словно щекотка, и к тому времени, как он понимает, что происходит, оно уже происходит, и это невозможно отменить: его собственное желание раскрыло шов. Его кожа морщится и сминается вокруг тела, как будто ее сдувают пылесосом. По его рукам бежит рябь, словно они тают. Кожа на его лице сползает, каштановая шевелюра окружает темные дыры на том месте, где были его глаза и рот.
Бернис спрыгивает со своего стула, опрокинув его. Эшли пытается сказать «нет», но ее рот так широко раскрыт, что вместо слова получается слабый выдох. Гретель встает медленно и пятится к стене, поближе к выходу. Руби подается ближе, поправляет очки на носу и щурится сквозь них. Рэйна зажимает себе рот обеими ладонями, бумаги разлетаются с ее колен. «Он взрывается? – гадает она. – Неужели я так действую на людей – заставляю их тела проделать невозможное?»
– Черт! – произносит голос из-под мягкой оболочки лица за пару секунд до того, как эта оболочка падает на грудь, обнажая скрывающееся под ней лицо: лицо с сухой, шелушащейся, туго натянутой кожей, – и волосы, забранные в сеточку.
– Что за хрень, в самом деле? – спрашивает Руби.
– О-о… Э-э… Ничего себе, – выдавливает Эшли.
– Джейк? – произносит Рэйна, недоверчиво моргая.
Настоящее лицо Джейка так похоже на маску, что у Рэйны возникает зловещее чувство, будто все это просто будет продолжаться, что лица так и будут спадать, что этим маскам не будет конца. Быть может, подо всем этим нет никакого скелета, только кожа, кожа и кожа, и когда все лица будут сорваны, останутся только эти сверкающие, безупречные зубы, которые отправятся на поиски нового лица, чтобы внедриться в него.
– Это не то, что вы думаете, – говорит Джейк, встряхивая своей настоящей головой так, что другая голова, свисающая на грудь, содрогается и волосы ее покачиваются.
Взгляд Эшли неистово обшаривает углы комнаты.
– Я так и знала, – говорит она. – Я знала, что нас снимают.
– Нас не… – начинает Руби. – Твою мать!
– Я могу объяснить, – говорит Джейк.
– Это есть в контракте? – взвизгивает Эшли. – Или я подписала другой контракт?
– Забудь про контракт, – отвечает Джейк.
– Правда, Джейк? – спрашивает Рэйна, глядя на него. – Правда?
– Ты изменяла мне с бесом, – бросает Джейк. – Я растил ребенка… Господи, Рэйна! От беса?
– Если ты хотел знать мои секреты, тебе не нужно было мучить всех остальных.
– Дело было не в тебе, – шипит он, почесывая лицо. – Это куда важнее, чем твои секреты. Тебе вообще не полагалось участвовать в кастинге.
– В кастинге? – переспрашивает Бернис.
– Ты действительно просто пытался сделать долбаное реалити-шоу? – спрашивает Руби.
Джейк заставляет себя сделать глубокий вдох. Он в буквальном смысле сорвал свою маску, однако все равно может подать им все это в нужном свете, верно? Он должен попытаться. Он должен сохранять спокойствие.
– Разве вы не видите? – говорит Джейк. – Это возможность. Вас всех воспринимают неправильно. Это ваш шанс показать миру, кто вы на самом деле.
– Пожалуйста, – произносит Гретель от дверей.
– Поговорим об упущенной сути, – говорит Бернис.
– Неправильные причины, – взвизгивает Эшли. – Мы здесь по неправильным причинам!
– Речь не только обо мне и не только о вас. – Голова с волосами у него на груди подпрыгивает. Волосы на его настоящей голове торчат сквозь ячейки сеточки. – Речь о высшем благе. Вы понимаете, сколько других женщин могут извлечь урок из ваших историй?
– Ты с первого дня был гребаным обманщиком, – заявляет Руби.
– Вам всем нужно очень тщательно обдумать, чего вы хотите, – продолжает убеждать Джейк. – Я рад, что вы на моей стороне. Даже ты, Рэйна, – добавляет он, – несмотря на то, что ты сделала.
– Ну-ну, – хмыкает Руби, закатывая глаза.
– Ты сошел с ума, если считаешь, будто мы будем участвовать в этом, – говорит Рэйна.
Джейк смеется. Его лицо настолько нашпиговано ботоксом, что почти не двигается – только хлопья сухой кожи опадают вниз.
– Я сошел с ума? – спрашивает он. – Ты сама-то себя слышала?
– Это ты скрывался под резиновой кожей, изображая другого человека, – напоминает Бернис.
– Не важно. Это касается не того, кто я есть, а того, кем меня считают люди. – Он улыбается, его зубы сверкают на ужасном сухом лице. – Делайте что хотите, но у меня есть записи. Ваше слово против моего. Публика уже на моей стороне.
Эпилог
Бернис
В тишине возникают новые звуки: стонет старый пружинный матрас, туалетный бачок в течение пяти минут шумно наполняется водой. Я роняю на пол монету в двадцать пять центов, и она, вибрируя, катится по кругу, потом останавливается со звяканьем, которое эхом разносится по пустой квартире. Я высыпаю на пол из бумажного свертка сорок монет, разменянных на оплату в автоматической прачечной, и они вращаются и дребезжат, завершая это последним «звяк».
А потом наступает тишина. Невероятная тишина.
Было бы не так-то легко собрать разбросанные четвертаки, но теперь нет мебели, под которой они могли бы спрятаться.
Я выключаю кондиционер и широко раскрываю окна, впуская в квартиру то, что происходит снаружи: холодный воздух, рокот машин, детские вопли и мужской голос, который снова и снова выкрикивает «Сука!» куда-то в небо.
Я чувствую себя свободной и одинокой. Я купила другую, подержанную мебель – никакой кожи, никакой кости. Деревянное кресло с полосатой обивкой в стиле семидесятых годов, в горчично-оливковых тонах, дешевую кровать – черный тонкий матрас на стальной раме. На гвозди, вбитые в стену еще до меня, я вразброс повесила абстрактные репродукции в оранжевых и зеленых оттенках, купленные в благотворительном магазине, и добавила несколько пляжных пейзажей с розовыми закатами и потрескавшимися небесами, нарисованных моей сестрой.
Раздается стон, и я настораживаюсь, заглядывая под подушку, всматриваясь в кресло, – а потом до меня доходит, что он доносится из-за стены. Неужели там тоже есть мертвые женщины?
Нет, я ошиблась. Это живые существа, издающие живые звуки – бесстыдные звуки секса, которым занимается моя соседка.
«Ах, ах, ах!» – и каждый звук все громче, и каждый раз это подобно откровению.
…Кассир в продовольственном на углу, всегда один и тот же, пробивает мне пакет «M&M’s», потом кивает на стойку с желтыми журнальчиками, где я больше не вижу своего лица, только слухи о том, что из одного реалити-шоу уволили его звезду, а из другого – ведущего.
– Новости о вас уже устарели, а? – спрашивает кассир.
– Пока что – да, – отвечаю я. Ведущий втянут в свирепую юридическую битву против своей мстительной жены – которая скоро станет бывшей женой – и четырьмя другими женщинами, чьи имена до сих пор официально не названы.
– Вы отсудили поместье Синей Бороды? – спрашивает кассир. – Это то, что я слышал. Я слышал, что вы скоро станете очень богатой.
Я пожимаю плечами и улыбаюсь.
– Вы одиноки? – шутит он.
Скорее всего, я останусь одинокой навсегда.
Забираю «M&M’s», а потом еду на метро до «Метрополитена», где в музейном кафе ждет Гретель. Это кафе представляет собой красивый закрытый внутренний дворик со статуями, расставленными на мраморном полу и со стеной окон, выходящих на Центральный парк. Небо угнетающе ясное и кристально-синее. Я отворачиваюсь от него к Гретель, которая аккуратно сдирает крышечку с упаковки сливок и роняет несколько капель в свой кофе.
– Можно спросить… – глупо начинаю я. – Ты слышишь, как разговаривают сосуды?
– Какая разница? – отвечает она вместо того, чтобы сказать «нет».
– Не знаю; может быть, никакой.
– Кое-кто однажды дал мне хороший совет насчет того, как смириться с незнанием того, что ты не можешь узнать, – говорит Гретель.
– Иронично, не так ли? Эта групповая терапия была полным обманом, но мы в конце концов действительно кое-чему научились.
– Да, знаю. – Гретель смотрит в окно у меня за спиной, помешивая кофе. – Как ты думаешь, это шоу выйдет в эфир?
– Не уверена.
Я уже воображаю себе рекламный ролик. Эшли кричит во весь голос. Рэйна всхлипывает. Я разговариваю с табуреткой. Руби лежит в обмороке на полу, в мокрой шубе, с красными потеками на лице, на заднем плане воют сирены, а Уилл, как истинный герой, склоняется над ней. Разве вы не стали бы это смотреть?
– У нас превосходная адвокатская команда, – говорю я. – Хотя всегда есть вероятность, что он все равно куда-нибудь выложит записи – типа как утечка данных.
– Ты закончила все интервью? – спрашивает она.
Я киваю, потом рассказываю ей о других женщинах. Говорю ей, что Руби работает в кафе при книжном магазине в Бруклине, что она соблюдает свою часть сделки и больше не носит ту ужасную шубу. Рэйна, которая живет на севере штата, прислала Руби другую – короткую, из искусственного меха, – вместе с коробкой печенья. Она подумывает вернуться в колледж и наконец-то получить свой диплом.
– А твоя новая соседка? – спрашивает Гретель.
– В полном раздрае, но она оправится.
Эшли приехала с огромным чемоданом, полным вечерних платьев. Сначала она много времени проводила, разговаривая со мной через дверь ванной на фоне шума текущей воды. Я сидела на полу в коридоре и слушала ее. Это напоминало мне прежние дни и разговоры с Тиффани.