Скотта к Мередиту2 – это все равно что оказаться в открытом море, где тебя бросает из стороны в сторону, подбрасывает вверх и ты судорожно глотаешь воздух. Если ты стремишься взять от романа все то, что в него вложил и чем готов поделиться с тобой его автор – большой художник, пощады не жди: оттачивай слух и раскрепощай воображение.
Впрочем, возвращаясь к разношерстной компании на книжной полке,– среди писателей очень редко попадаются «большие художники», чаще всего книга вообще не претендует на звание произведения искусства. Так что же, нам отказываться читать те книжки, что стоят бок о бок с высокородными соседями – романами и стихами, под тем предлогом, что так называемые биографии, автобиографии, жизнеописания людей великих и маленьких, давным-давно умерших и позабытых,– все это «не искусство»? А может, все-таки читать, но по-другому и с другой целью? Почему не попытаться удовлетворить с их помощью то чувство любопытства, какое порой охватывает нас, когда наступают сумерки и в доме напротив зажигаются огни, ставни еще не закрыли и на ярко освещенных этажах в разных комнатах идет своя жизнь?3 Нам становится страшно интересно, как живут эти люди: о чем судачат слуги, как проходят обеды в благородном семействе, как наряжается к вечеру девушка, о чем думает старуха, сидя с чулком у окна? Кто они, что собой представляют? Как их зовут, чем занимаются, о чем думают, мечтают?
Именно этими вопросами занимаются жизнеописания и мемуары, освещая комнату за комнатой, дом за домом: рассказывают, как люди живут день изо дня, трудятся, терпят неудачи, добиваются успеха, любят, ненавидят, и так до самой смерти. Бывает, стены тают у нас на глазах, железные решетки улетучиваются, и мы оказываемся в открытом море за тридевять земель от родных берегов; охотимся, плаваем, сражаемся; встречаем туземцев, воюем бок о бок с солдатами; участвуем в исторических событиях. А бывает, никуда не едем – остаемся дома, в Англии, в Лондоне, правда, пейзаж вокруг меняется: узкие зловонные улочки, тесные домики с ромбовидными окошечками. И вдруг на наших глазах из дверей одного дома выбегает человек – ба, да это же Джон Донн: не выдержала душа поэта детского визга и шума, от которых некуда деться, невозможно сосредоточиться – стены тонкие, все слышно. И куда он теперь? Давайте пойдем следом, протоптанными на страницах книг дорожками, прямиком в Туикнем, в Бедфорд-парк к леди Бедфорд, знаменитое место встреч вельмож и поэтов; потом свернем к Уилтону, глянем одним глазком на роскошное поместье у подножия холмов, где Сидни читает сестре «Аркадию» – слышите?– пройдем теми самыми заболоченными местами, увидим тех самых цапель, что воспеты в его знаменитом романе4; потом возьмем снова на север и посетим, в компании с другой леди Пемброк, Энн Клиффорд, ее любимые дикие пустоши; а захотим – свернем в город, и первым же встречным на нашем пути окажется Габриэл Харви в черном бархатном камзоле: он о чем-то спорит со Спенсером – вот заметил нас, посуровел, и мы сразу скисли… Как это здорово – бродить по елизаветинскому полосатому Лондону, попеременно попадая в полосу то ослепительного света, то беспросветной темноты! Но, увы, нам здесь нельзя задерживаться: нас уже призывают Темплы, Свифты, Харли и Сент-Джоны. Нам предстоит потратить много часов, распутывая их хитроумные интриги, ссоры, докапываясь до самой сути их характеров, а когда нам наскучит вся эта возня, мы отправимся на прогулку: отвесив поклон даме в черном, увешанной бриллиантами5, нанесем визит Сэмюэлу Джонсону, Голдсмиту, Гэррику; захотим – сядем на корабль, пересечем Ла-Манш, повстречаемся с Вольтером и Дидро, с мадам дю Деффан6, а потом назад, в родную Англию, в Туикнем,– какова, однако, магия известных мест и имен!– туда, где когда-то жила в своем поместье леди Бедфорд, а после живал Поуп; туда, в дом Уолпола, в Строберихилл. Но с Уолполом мы оказываемся вхожи в такой широкий круг новых знакомств, перед нами открывают двери столько новых домов и столько хозяев ждут не дождутся, когда мы позвоним у их подъезда, что нам, пожалуй, стоит чуточку замешкаться на пороге дома, например, мисс Берри7, – ба! А вот и Теккерей собственной персоной: оказывается, здесь живет его знакомая, в которую был когда-то влюблен Уолпол… Круги расходятся все шире и шире – получается, что, просто обходя друзей, гуляя садами, переходя из дома в дом, мы прошли английскую литературу от края до края и снова очутились в настоящем, если, конечно, вообще возможно отделить настоящий момент от всего предшествовавшего. Вот так, если хотите, можно подойти к биографиям и письмам – и это, разумеется, только один из способов: используя их как факел или вспышку для освещения темных окон прошлого; заглядывая с их помощью внутрь и замечая, скажем, у стола знаменитую тень, завидев которую мы уже мысленно потираем руки от удовольствия – мол, застал врасплох, теперь выведаю все секреты! – во всяком случае, иногда нам действительно везет, и мы успеваем выхватить из-под руки только что законченную пьесу или стихи и посмотреть, как они читаются в присутствии автора. Но тут встают уже другие вопросы, и грех ими не задаться: а какова мера влияния авторской биографии на произведение искусства? Насколько вообще мы вправе допустить, чтобы биографический автор «объяснял» художника? Следует ли сдерживать личные эмоции сочувствия и неприязни, которые вызывает у нас сам человек, или, наоборот, надо дать им волю – ведь слова так восприимчивы, в них наверняка запечатлелось что-то от авторского характера? От таких вопросов не уйти, если уж взялся за жизнеописание или письма, и отвечать на них придется самому – не станешь же ты руководствоваться чужими вкусами в таком частном деле, как это, иначе тебе пришлось бы поставить на себе крест как на читателе.
Но и это не всё. Помимо просветительской и ознакомительной целей – вызвать к жизни прошлую литературу, ближе узнать замечательных людей,– книги решают еще одну задачу: они помогают освежить и развить наши собственные творческие силы. Взгляните: справа, рядом с книжной полкой, открытое окно – как хорошо бывает оторваться от книги и посмотреть, что делается на улице! А за окном идет своим чередом обыкновенная, как всегда немножко несуразная жизнь – в поле резвятся жеребцы, женщина у колодца набирает воду, вон осел задрал голову и ну давай кричать свое заунывное, резкое «и-а, и-а!». Картина моментально освежает и взбадривает. Так вот, книги по большей части представляют собой не что иное, как попытки застенографировать такие мгновения в жизни мужчин, женщин и ослов. Судьба каждой литературы – накапливать подле себя кучу мусора, куда сваливают всякий хлам: позабытые описания утраченных мгновений и повести о промелькнувшей жизни, рассказанные скороговоркой, с запинками, по-графомански беспомощно. И все же, если вы дадите себе труд хоть немножко покопаться в этой бумажной куче, вас ждет много интересного – вы откроете для себя такие раритеты, такие обломки человеческой жизни, какие вам и не снились! Это может быть всего одно письмо – зато какие оно открывает горизонты! Всего несколько строк – зато в них заключен целый мир. А иногда складывается целый рассказ – не рассказ, а игрушечка! Написанный с таким юмором и огоньком, что, кажется, работал большой мастер, а на самом деле, оказывается, это воспоминания старого актера Тейта Уилкинсона об одной странной истории, приключившейся с капитаном Джоунзом. Один маленький фактик – о том, что в Лиссабоне под началом Артура Уэлзли служил молодой младший офицер и он влюбился в хорошенькую девушку; один беглый штрих – про то, как Мария Аллен8, сидя в пустой гостиной, всплеснула руками, уронив на колени рукоделие: зря, мол, не послушалась доброго совета д-ра Бёрни и убежала со своим Риши; сказать, что все эти мелкие подробности дорогого стоят, было бы неправдой: так, прах, не более того; хлам, выброшенный на свалку прошлого… И все же порой стоит покопаться в старой куче мусора – глядишь, авось вытянешь на свет божий колечко, или ножницы, или отбитый нос: сидишь себе, пытаешься склеить что-то внятное из обломков, а за окном резвятся в поле молодые жеребцы, женщина идет по воду, кричит осел.
Но потом в какой-то момент становится тошно. Неохота больше домысливать за Уилкинсонов, Банбериз и Аллен их полусырые истории, а ведь большего из них не выжмешь: нет у этих любителей ни художнической хватки, ни гибкости, ни глазомера, уж если они даже о своей жизни всей правды не скажут, переврут и скомкают ее так, что от доброго замысла не останется и следа, то что еще от них прикажете ждать? Голые факты, больше ничего, а от фактов до литературы, как известно, – дистанция огромного размера. В общем, устали мы от половинчатости, «воды», переливания из пустого в порожнее: нас потянула какая-то иная стихия – более отвлеченная, более вдохновенная. Мы настраиваемся на высокую волну, на чистый звук, на ровный слог, на отбиваемый кем-то ритм – словом, настраиваемся на поэзию. Если нам захотелось писать стихи, значит пришло время их читать:
Западный ветер, подуй скорей
И дождик с неба пролей!
Ах, если бы вновь моя любовь
Спала на груди моей!9
Мы оглушены, сбиты с ног – единственное чувство, заслонившее все остальное, это сами стихи. Мы и не ведали о глубинах, которые таит в себе поэзия; а прочли – и утонули с головой! Испытали мгновенное и полное погружение в стихию лирики. Здесь нет никаких зацепок – мы в свободном полете. В прозе всё иначе: художественная иллюзия создается медленно, плавно; никаких экспромтов – все повороты готовятся заранее… А здесь – скажите на милость, кому из прочитавших это четверостишие придет в голову спрашивать, кто написал эти стихи, или рисовать в своем воображении домик Донна или писаря Сидни? Кого волнуют позабытые имена, кому есть дело до прошлых поколений? Никого и никому: читателю поэт – всегда современник. Встреча с поэзией на мгновение переворачивает наше существование, действуя как мощный заряд или катализатор. Но душа отходчива, и со временем пережитое потрясение становится пищей для ума: вовлекаются другие, более опосредованные чувства – так всё шире и шире расходятся «круги по воде», порождая новые отклики, раздумья, комментарии. Эмоциональное воздействие поэзии необыкновенно глубоко и обширно. Только сравните обезоруживающую ясность этих строк —