ас чище, он прививает нам привычку говорить правду, он делает нас счастливыми. Мы созданы для того, чтобы делиться своими открытиями: если уж мы решились заглянуть в самые потаенные уголки своего сердца, то надо не побояться и вынести на свет все то болезненное, что накопилось на дне души, не надо ничего скрывать, не надо притворяться – не знаешь чего-то, так и скажи; если любишь своих друзей, признайся им в своем чувстве: «…car, comme je scay par une trop certaine expérience, il n’est aucune si douce consolation en la perte de nos amis que celle que nous aporte la science de n’avoir rien oublié a leur dire et d’avoir eu avec eux parfaite et entière communication»21.
Иные люди, путешествуя, отгораживаются от окружающих и замыкаются в себе – «se défendans de la contagion d’un air incogneu»22. Они требуют, чтоб им подавали точно такие же блюда, какие они привыкли есть у себя дома; им все не ладно – и вид не тот, и обычаи скверные, а все потому, что в их родной деревне по-другому. Такие горе-путешественники мечтают только об одном: поскорей бы вернуться домой. На самом деле, все должно быть наоборот. Отправляясь в путь, ты не знаешь толком, где ты заночуешь или когда вернешься назад, ведь главное – это само путешествие. Очень важно – если, конечно, повезет, а это бывает не часто,– найти хорошего спутника, под стать себе, такого же заядлого искателя приключений и благодарного собеседника, с которым можно делиться всем, что придет в голову: ведь одинокому человеку и радость не в радость!.. Еще не надо бояться рисковать: положим, простудился или заболела голова – такие легкие недомогания только добавляют азарта опытному путешественнику: «Le plaisir est des principales espèces du profit»23. К тому же, делая то, что нам нравится, мы всегда действуем себе во благо, а если подобный гедонизм вызывает у кого-то возражение – если врачи и философы полагают, что он вредит физическому и духовному здоровью, ну что же, тут ничего не поделаешь: врачуйте и философствуйте себе на здоровье, а нам, простым смертным, позвольте жить на полную катушку, упиваясь всеми чувствами, которыми одарила нас матушка Природа, за что ей вечное спасибо! Предоставьте нам самим решать, в каком направлении нам двигаться, в какую сторону меняться, идя вслед за солнцем на звук чарующего голоса, поющего Катулла, спеша до захода солнца насладиться всеми радостями жизни, не отказывая себе ни в чем, ни в малейшем удовольствии! Ведь каждое мгновение бытия исполнено глубокой радости: не важно, дождик ли идет, солнце ли светит, пьешь ли красное, белое вино, общаешься с друзьями или сидишь один – каждое время года хорошо по-своему. Даже сон, крадущий у нас драгоценные часы жизни,– и тот обогащает нас видениями, а что же говорить о делах житейских, будничных? Бывает, что короткую прогулку, случайную встречу, миг наедине с самим собой в саду – каждое из этих мгновений, если задуматься, можно растянуть во времени и наполнить смыслом. Красота разлита в мире, а от прекрасного до добра один шаг. Поэтому давайте не будем, во имя разума и продолжения жизни, зацикливаться на конце путешествия. Пускай смертный час пробьет, когда ты копаешься у себя в огороде, на капустной грядке, или мчишься верхом во весь опор, или, на худой конец, пусть чья-то незнакомая рука закроет тебе глаза, среди чужих людей, в чужом доме, куда ты скроешься, чтобы не слышать рыданий слуг и самому не разрыдаться от прикосновения родной руки. А еще лучше, если умрешь как бы нечаянно, за обычными делами, в окружении девушек и молодых людей, которые не будут устраивать шума, не будут предаваться горю,– лучше, если смертный час застанет нас «parmy les jeux, les festins, faceties, entretiens communs et populaires, et la musique, et des vers amoureux»24. Впрочем, хватит о смерти: жизнь – вот что главное.
И надо сказать, по мере того как достигают не то чтобы конца, но свободного парения эти эссе, все яснее, все отчетливее проступают контуры жизни. Именно жизнь, перед лицом приближающейся смерти,– а под словом «жизнь» понимаются твое «Я», твоя душа, каждая малая подробность твоего существования: зимой и летом носишь шелковые чулки, разбавляешь вино водой, подстригаешься после ужина, пьешь непременно из стакана, не носишь очков, у тебя громкий голос, привык ходить со свежесрезанным прутиком, часто прикусываешь язык, сучишь ногами, любишь потирать мочку уха, мясо ешь хорошо прожаренное, чистишь зубы (слава богу, крепкие!) салфеткой, привык спать под балдахином и, странное дело, в детстве любил редиску, потом разлюбил, а теперь, на старости лет, снова ешь с удовольствием,– все эти «пустяки» забирают тебя все сильнее и сильнее. На самом деле, оказывается, что мелочей-то нет, и мало того что существуют факты и они интересны сами по себе, но мы еще можем необъяснимым образом изменить силой воображения существо предмета. Посмотрите, как по-разному организует наша душа игру света и тени, высвечивая мелочи и, наоборот, затушевывая главное; как погружается она в мечты при свете дня; в какое волнение ее приводят не только реальные события – это понятно, но и призраки, и как какой-нибудь пустяк может отвлечь ее в последнюю предсмертную минуту. Как умеет она изворачиваться, ловчить: услышит о смерти друга и пожалеет, а про себя тайно позлорадствует, что горе приключилось не с ней, а с другими. Как бывает: ты веришь и не веришь в душе… Посмотрите, насколько впечатлительна душа – особенно в молодости! Богач, уже будучи взрослым человеком, ворует только потому, что в детстве отец держал его на скудном пайке, не давая денег на карманные расходы. А этот возводит стену не потому, что любит строить, а потому, что строителем был отец. Короче говоря, душа наша – сплошной клубок нервов и переживаний: стоит задеть какую-нибудь струнку, и движение ее мгновенно меняется; но как все это точно происходит и что вообще это такое – душа человеческая,– для нас, трусишек и лентяев, по-прежнему потемки. Хотя на дворе уже 1580 год, мы все еще очень смутно представляем себе эту тонкую и сложную материю, и единственное, что мы можем сказать о своем внутреннем мире: это величайшая загадка, чудо из чудес, чудовище, каких свет не видывал: «…plus je me hante et connois, plus ma difformité m’estonne, moins je m’entens en moy»25. А потому: наблюдайте за душой без устали, ни на минуту не выпускайте ее из поля зрения до тех пор, пока существуют чернила и ручка, писал Монтень,– «sans cesse et sans travail»26.
И все же попробуем оторвать Монтеня от его всепоглощающего занятия и, рискуя навлечь на себя гнев этого великого знатока искусства жизни, зададим ему напоследок еще один вопрос. Итак, мы дочитали до конца эти изумительные описания – то короткие, отрывочные, то многословные, исполненные учености, то логичные, то противоречивые, и нам открылась постепенно жизнь человеческой души: сквозь словесную ткань, столь точно облекающую мысль, что покрова почти не видно, мы почувствовали, как бьется день за днем пульс человеческого «Я». Вот он, счастливчик, говорим мы, познавший на себе, на своем опыте, подводные камни бытия. Вот человек, которому ведомо, кажется, все: и гражданская жизнь, и частная – он попробовал себя и в роли землевладельца, и супруга, и отца. Он принимал в своем доме королей, любил женщин, он знает, что такое уединение: он подолгу засиживался над старинными книгами. Всю жизнь он неустанно изучал самого себя, ставил на себе опыты и в конце концов добился того, чтобы разнородные элементы, составляющие душу, работали слаженно, как часы. Красота сама плыла ему в руки. Он был по-настоящему счастлив: если бы, говорил он, мне выпало жить еще раз, я прожил бы точно так же. И в тот самый миг, когда мы смотрим, широко раскрыв глаза, как купается в лучах жизни эта довольная собой душа, мы задаемся вопросом: но разве смысл жизни состоит в удовольствии? Откуда, собственно, этот всепоглощающий интерес к природе человеческой души? К чему это страстное желание сообщаться с другими? И разве посюсторонняя красота – это всё? И нет никакой другой разгадки таинственного смысла?
Что тут ответишь? Ничего. И только новый вопрос напрашивается: «Que scais-je?»27
«Я – Кристина Россетти»
Нынче пятого декабря[26] Кристине Россетти исполняется сто лет, хотя правильнее сказать – это мы, в ее отсутствие, празднуем столетие со дня ее рождения1. Второй вариант празднования годовщины, наверное, устроил бы ее больше – как человек стеснительный, она чувствовала бы себя неловко, присутствуя при разговорах о своей персоне. Впрочем, таковы правила игры, неумолимые правила юбилеев: без разговоров и речей в адрес виновницы торжества обойтись никак нельзя. Впереди у нас много открытий: «Жизнь Кристины Россетти», ее опубликованные письма; галерея ее портретов; история ее болезни, благо недугов у нее было предостаточно, и полная опись содержимого ее письменного стола, до последнего потайного ящичка,– правда, список будет короткий. А посему начнем с самого занимательного – с биографии. Каждый читатель знает по себе: оторваться от жизнеописания невозможно, оно тебя завораживает. Еще не разрезаны пахнущие типографской краской страницы «Жизни Кристины Россетти», написанной некой мисс Сэндарс и опубликованной издательством Хатчинсон2, – книги наверняка добротной и точной во всех деталях, а ты уже развесил уши и приготовился слушать старую сказку. Вот оно, прошлое, прямо перед тобой, словно аквариум, подсвеченный волшебным фонарем: за стенкой толстого зеленоватого стекла видны как на ладони все его обитатели; кажется, прильни к экрану, смотри во все глаза и слушай, слушай и смотри, и скоро коротышки-тени оживут, заговорят, и ты сможешь двигать ими, как пешками, составляя из них разные фигуры, а они про то и знать не будут, ведь при жизни казалось, им никто не указ – шли куда хотели, поступали, как им вздумается. А стоит им только открыть рот, как ты обнаружишь в их словах тысячу разных значений, о которых они не думали, ведь при жизни им казалось – они выпаливали первое, что приходило на ум. Но в биографии, а мы, не забывай, попали с тобой в биографию, там все не так, как в жизни.