тч Кубка мира по футболу, и французы выйдут в финал. Карла это не особо интересует, но забавляет: у него есть идея эскиза на эту тему для немецкого журнала Sep. Возвращение в Париж намечено на вторник 15 июля. В день матча Кубка мира, в 9 вечера, мы ужинаем вдвоем, а потом, примерно в 10.30 или 11, идем в кафе «Сенекье» в порту Сен-Тропе. В тот вечер я замечаю, что его шея отекла еще больше. Он не может застегнуть воротничок. Я не тревожу его по этому поводу, потому что просто хочу, чтобы он был счастлив. Звоню профессору Аббу, и он, после того как описываю отеки Карла, сразу же грешит на катетер. Он требует, чтобы Карл проконсультировался с ним завтра же, не откладывая, но не высказывает других опасений, хотя обычно очень пессимистичен. В Париже Карл должен возобновить иммунотерапию, начатую в январе. Она сотворила чудо.
Я объясняю Карлу, что необходимо вернуться. 15 июля я планировал поехать в Марокко – потренироваться и заняться кайтсерфингом. Это была моя разрядка перед долгим летом в Раматюэле на вилле № 16. Карл, понимая, что мне придется перенести свою поездку, предлагает отложить историю с катетером. Это, безусловно, лишь предлог для того, чтобы не оказываться вновь лицом к лицу с неотложной медицинской проблемой. Я, разумеется, отказываюсь. Аббу обо всем договорился, нас ждут в клинике Бизе в Париже. Шупетт и ее камеристка тоже возвращаются с нами. Все проходит хорошо.
Итак, я отменяю Марокко, а Карл уезжает работать в Дом Chanel. Он благодарит меня за расторопность и извиняется за то, что сорвал мои тренировки. Он подсказывает позвонить Жану-Франсуа, агенту, организующему частные перелеты, и узнать, сколько будет стоить сгонять туда-обратно на маленьком самолете. Карл, кстати, очень неприхотлив в полете. Он всегда спокоен и пьет только легкую колу и воду. Со временем я упростил бортовое меню. Инициатива моя, но ничего экстравагантного – просто подайте курицу с рисом. Стюардессы, впрочем, всегда немного ворчат, если им приходится делать что-то вне стандартного минимума. Но даже когда мы летаем на больших самолетах, нас всего двое и с нами легко управиться. Иногда Карл просит немного черной икры, но это бывает очень редко.
Когда я звоню Жану-Франсуа, то говорю, что хочу самый крошечный самолет до Марокко и оплачу его сам, хотя знаю, что это дьявольски дорого. Сколько лет я бронирую частные самолеты для Карла! Любой другой на моем месте воспользовался бы этим, чтобы получать комиссионные. А я просто добалтывался о самых низких ценах, а Карл оплачивал сам.
Параллельно Мехди, еще один из моих друзей, тоже авиационный агент, который уже выручал нас с вертолетом для Карла, сообщает мне тариф на маленький частный самолет. В глубине души я знаю, что Карл оплатит мне полет в Марокко, – ну так пусть хоть сэкономит. Поэтому я жестко веду переговоры, торгуюсь и надеюсь, что он ничего не узнает. Сравнивая тарифы, предложенные Жаном-Франсуа (он постоянный агент Карла), с теми, что озвучил мой кореш Мехди, я с ужасом понимаю, что все это время мы летали по прайсу, завышенному процентов на 30 точно…
В самолете, что я забронировал, 4 места, поэтому звоню своим корешам и предлагаю сопровождать меня. Это Рашид, или Краб, и Амедин – его я зову Морэ, это «братишка» по-цыгански. На месте мы встречаем Бриса Фараджи[62], с которым Карл уже пересекался. Я отправляю Карлу фотографии, и он счастлив видеть меня с братишками в Марокко. Он уже объяснял мне, что у него было все, он все попробовал и все видел – любую роскошь, тачки, самолеты, красивые места… он уже все это прожил. Теперь ему хочется, чтобы этим воспользовались любимые им люди, его протеже: Брэд и его сын Хадсон, Батист – и я.
Тем временем я с облегчением замечаю, что отек у Карла немного спал. Он доволен и неплохо себя чувствует. И, конечно же, воспользовался этим, чтобы поработать в Доме Chanel. На лето мы вместе едем в Раматюэль. Франсуаза, нянька Шупетт, сопровождает нас, но на вилле не остается. На протяжении всего августа анализы крови показывают, что онкомаркеры слегка повышаются. В сентябре мы сразу беремся за дело. Карл, конечно, не в такой блестящей форме, как обычно, но чувствует себя хорошо. Анализ крови и в сентябре показывает, что маркеры продолжают повышаться, но пока не вызывает тревоги. Иммунотерапия продлилась дольше, чем предполагалось. Показы коллекций прошли удачно. В октябре-ноябре врачи говорят, что, вне всякого сомнения, следует подумать о новых форматах лечения – показатели по-прежнему ползут вверх. В начале декабря 2018 года ожидается дефиле Chanel в Метрополитен-музее в Нью-Йорке. Карл, как всегда, уверен в себе, но я понимаю, что мы так увлечены повседневными заботами и его болезнью, что каждый – по-своему – отказывается принять то, что его состояние ухудшается. Врачи начинают серьезно давить, они пытаются объяснить тяжесть ситуации, но Карл без конца отвлекается, вообще не желает слушать. Когда я настаиваю, он заявляет, что врачи ничего такого не говорили. Я разрываюсь между необходимостью открыть ему глаза и отчаянным желанием позволить ему насладиться жизнью – ведь он, кажется, проживает ее последние дни. Как бы я хотел, чтобы он дожил до 100 лет!
В декабре, после компьютерной томографии в Американском госпитале, мы узнаем, что у Карла еще и печень разбухла. Теперь ему значительно труднее подниматься по лестнице. И снова нужен курс лучевой терапии. Несмотря ни на что, мы организовали в Амстердаме рождественский ужин для сотрудников бренда Karl Lagerfeld. Я отлично понимаю, что врачи действительно не осмеливаются сказать Карлу правду. Я остаюсь меж двух этих огней вплоть до момента, когда они наконец говорят ему, что дела плохи. В первый раз ему объявляют об этом прямо, в лоб. Карл уточняет: «Все кончено?» Врачи отвечают: «Нет, можно еще кое-что попробовать». И Карл как ни в чем не бывало говорит мне: «Тебе пора съездить отдохнуть». Размышляя о своей рождественской поездке, я видел, что контуры трагической реальности уже вырисовываются. Несколько месяцев я плохо сплю. Один из докторов Карла говорит, что можно немного подождать, другой утверждает, что времени совсем нет. Карл выбирает, конечно, первое мнение. Он хочет, чтобы были новогодние праздники, хочет успокоиться и добавляет – лично для меня: «Я хочу, чтобы ты уехал в отпуск, чтобы ты не думал об этом, а в январе вернулся посвежевшим». По мнению докторов Аббу и Ведрина, эта отсрочка в 10 дней уже ничего не изменит.
Сначала я лечу на остров Сен-Мартен к своему другу Ришару Виранку[63] и его жене Мари-Лор. Я обожаю их малыша Эдена. О результатах всех анализов крови, которые делали Карлу, никогда не был осведомлен никто, кроме него, врачей, сотрудника лаборатории в Нейи[64] и меня. Я установил в Американском госпитале такой порядок, что любая утечка исключена. Когда я прилетаю на Сен-Мартен, мне передают результаты анализов, и они очень плохие. И только я могу сообщить их Карлу. Каждый раз эта обязанность не просто страшит все сильнее, она буквально убивает меня. Мы стали близки, как отец и сын. Мне так плохо, что моя боль выливается на близких, которые окружают меня. Сейчас я сожалею о том, что срывался на них. Моей подружке Л. пришлось многое вытерпеть. Виранк – братишка! – поддерживает меня как может. Я предупреждаю его: «Этот отпуск не будет похож на прежние. Как только я вернусь в Париж, начнется последняя битва». Сообщаю Карлу новость по телефону, без подготовки. Решаю сократить свой отдых. Мы, как обычно, ежедневно обмениваемся эсэмэсками. Он говорит, что работает с Виржини из студии Chanel.
На Рождество я – такая традиция – благодаря связям в Доме Fendi дарю Карлу белый трюфель. Мало-помалу все прониклись моей идеей и тоже начали дарить ему трюфели. Он почти все посыпает тертым трюфелем. Подарком моим он очарован. В тот вечер его постоянный шеф-повар составляет меню. Вдобавок к этому вот уже несколько лет мать моей бывшей подружки Ж., шведка по происхождению, готовит для нас на Рождество шведское блюдо, которое Карл просто обожает. В тот год она приготовила для меня еще и фуа-гра. Делюсь с Карлом – и он без ума от него, как и остальные домочадцы – оба шеф-повара, Франсуаза, Жан-Клод и Фредерик. Я наказываю каждый день моего отсутствия подавать Карлу фуа-гра. На Рождество он уже несколько лет позволяет себе выпить бокал красного вина Château Cheval Blanc. Позднее к нему добавилось и Château d’Yquem.
Инес де ля Фрессанж[65], которую он очень любил, пригласила его на рождественский ужин, но у Карла не было никакого желания идти туда. С 2005 года Рождество мы встречаем только вдвоем.
Братишки
Они чернокожие, желтокожие, арабы… между нами нет никакой разницы. На разных улицах живут одинаковые люди, к какой бы национальности или этносу они ни принадлежали. В те времена, когда моя мать жила в Иври, было так же.
В какой-то момент Пет упрекнет меня в том, что у меня на него не хватает времени. Он такой – если любит своих приятелей, говорит прямо.
Саид, брат Сабера, стал полицейским. Мы уже не так часто общаемся.
Какой толк мечтать, когда ты стал мужчиной? Лично мне это помогает забраться выше.
Мой круг до Карла Лагерфельда
Вилли и Диего – братья с Антильских островов, в них течет кровь выходцев из Гваделупы и с острова Мартиника. Когда мы переезжаем из Обервилье в Гонесс, они первые, кого я встречаю. 1982 год, мне 7 лет. А когда будет 12, они уговорят меня отправиться в мое первое путешествие на Антильские острова. Там мы будем отрываться вовсю.
Вилли родился 14 февраля, мы с ним одногодки. Он несколько раз отсидел в тюрьме. В первый раз мой отчим помогает ему и собирает документы, чтобы быстрее его вызволить. Оглядываясь назад, я думаю, что мы похожи: у нас один и тот же путь. Но Вилли, в отличие от меня, примет неправильное решение. Мы в одно и то же время бросили школу, в одно и то же время получили водительские права. Но наши судьбы разошлись, когда я пошел в армию, а он – нет.